— Рад видеть вашу княжескую милость! — раскланялся пан перед пере­пуганным паничом из Бжестовских. — Потому что исчезновение ваше наде­лало много горя и испуга и для неутешного жениха, и особенно для вашего ясновельможного пана брата. Длинные дни поисков вашей княжеской мости были горькими, как полынная настойка, и счастливо завершились благода­ря сообщению от гданьского банкира, чьими услугами вы сделали милость воспользоваться. Ваш пан брат неотложно хочет вас видеть в Слониме, где состоится обручение вашей мости с ясновельможным паном подкоморием Пацем. И не будет ли любезна ваша мость, наияснейшая панна, сообщить, куда подевался его мость пан Мартин Борщевский, знаток языков и извест­ный картограф, каковой должен был находиться в этой компании вместо вашей ясновельможной особы и от чьего имени к вашему брату отсылались письма?

На последней фразе в вежливом голосе пана Германа Ватмана прибави­лось металла. Прантиш глянул на Американца, который стоял в стороне и ничем не выдал удивления насчет того, что его спутник оказался благородной панной. Но если Ватман разоблачил пред Агалинским личность Полонейки, значит, твердо намеревается ее увезти. Панна Богинская встала, как на коро­нации:

— Пан Мартин Борщевский очень хотел посмотреть Гишпанию, и бла­годаря счастливому случаю его мечта сбылась. А я подменила пана в его миссии. И пока не совершу путешествие, возвращаться не собираюсь, ваша мость. А на обручение я своего согласия не давала. В Статуте запрещено выдавать паненку замуж против ее воли. Так и передайте моему пану брату.

Наемник наигранно-сокрушенно вздохнул.

— Как вы меня огорчили, ваша мость. Ибо имею поручение привезти вас независимо от желания панны, потому что воля вашего брата и жениха имеет большую силу.

— Его милость Пац мне пока не жених! — отчаянно выкрикнула хри­плым от простуды голосом Богинская. — Лучше в море погибнуть, чем с ним к алтарю!

Комната, где происходил разговор, была увешана пасторальными пейзажиками: пастухи и пастушки в красивеньких одеждах пасли овечек, качались на качелях, собирали цветочки. Так что хотелось запустить в их марципа­новый мир натурального худого и злого волка. Или хотя бы язвительного профессора Виленской академии. Лёдник мрачно молчал, матримониальные планы Богинских его не волновали, но было видно, прикидывает: увезут девицу, оно дальше проще будет, но кого пришлют вместо нее? Ватман это тут же пояснил:

— А я вместо панны съезжу в Ангельщину, помогу своим дорогим дру­зьям панам Вырвичу и Лёднику в дорожных тяготах.

Профессор помрачнел, но возражать не стал: конечно, искушенный убий­ца в попутчиках — дело нервное, но лучше иметь его при себе, чем он будет крутиться где-то около Саломеи.

— Панна Богинская сама должна решить, ехать ей или оставаться! — вос­кликнул Прантиш. — Ваша мость не может ее принудить.

— А я здесь при чем? — наигранно-удивленно промолвил Ватман. — Панна незамужняя, поэтому ее опекун — брат. Собирайтесь, ваша мость! Карета ждет.

Полонея побледнела, как выдержанный на солнце воск. Беспомощно оглянулась в поисках спасения.

— Если ваша мость утверждает, что жених имеет право решать судьбу своей невесты, то не вижу никаких препятствий для взаимопонимания! — вдруг выступил вперед Американец, так расправив широкие плечи, обтя­нутые бархатным золотистым шлафроком с песцовой опушкой, что уютная комнатная одежда показалась воинской кольчугой. — Ясновельможная панна оказала мне честь назваться моей невестой!

— Что? — Прантиш не верил ушам. Панна Полонея, похоже, тоже такого не ждала и сейчас не знала, что делать.

— Ваша мость не много на себя берет, называясь женихом панны Полонеи Богинской, сестры его мости князя Михала Богинского? — холодно и немного настороженно спросил Ватман. Американец задрал нос:

— Я — пан Гервасий Агалинский, на сегодня — старший в нашем роду, мечник Дрисвятский, поручик войска его мости князя Радзивилла. Панна Богинская под моей защитой, и если вы, пан Ватман, будете настаивать на отъезде панны, мы сегодня же с ней обвенчаемся.

Герман Ватман даже крякнул от раздражения:

— Ну панна, ну крученая! Сама хоть понимаешь, что наделала? Да твой брат и с тебя, и с меня шкуру спустит, если узнает о таком самовольном женишке!

Угроза была нешуточная. Битвы за невест с приданым были частыми и кровавыми. И слово согласия здесь значило многое. Вон пан Сологуб однаж­ды гостил у богатого соседа, да не хотел уезжать, пока красавица-дочь хозяи­на не подаст ему стремянной кубок. Чтобы отправить пьяного шумного гостя, отец попросил дочь не упираться, да еще что-то такое необязательное бросил на настойчивые просьбы пана по поводу брака. Гость уехал, проспался, но обещания хозяина не забыл. И под угрозой суда, дуэли или наезда отец был вынужден выдать дочь за не самого выгодного жениха. Так что слова пана Агалинского могли иметь печальные последствия. За каждым родовитым шляхтичем стояла целая партия — родственников, сторонников, а над теми в свою очередь — один из магнатов, которого они поддерживали. Пане Коханку запросто мог вмешаться и начать помогать одному из альбанцев пожениться с избранницей. У Ватмана даже пот на лбу выступил.

— Пан Герман, а зачем моему брату-благодетелю знать о пане Агалинском? Тем более, я и передумать насчет брака с ним могу. — быстренько оценила ситуацию Полонея. — Допустим, вы не нашли меня, опоздали. А из-за моря я вернулась бы, как была, невинной и добропорядочной панен­кой и сразу бы поехала к своему брату. А если вы, пан Ватман, будете при­нуждать меня сейчас же возвращаться, костел в конце улицы.

Наемник обвел глазами компанию, видимо, примеряясь, не перебить ли всех лишних да не утащить шкодливую паненку, но здесь были слуги, здесь был вольный город Гданьск, здесь был посланец князя Радзивилла, и наемник криво усмехнулся:

— Я всегда выполняю то, что мне поручили.

— Вот и выполните порученное. Только немного позже, — мило про­говорила Полонея. — Боюсь, лучшего выхода у вас, пан Герман, нет.

— И ты готов взять такую женой? — с ужасом спросил у Агалинского Ватман. Пан Гервасий подкрутил рыжий ус.

— А я люблю лошадей и женщин с характером.

На прощание Ватман едва двери не вынес. Даже пастухи и пастушки на картинах вздрогнули.

— И давно ваша мость знает, что я — не мужчина? — с некоторым сму­щением спросила Богинская.

— Ну, в томашовских подземельях я окончательно решил, что пан Вырвич с мужчиной обниматься не стал бы.

Панна Богинская покраснела и чихнула. Сейчас же, будто в ответ, чихнул и пан Гервасий. И оба весело рассмеялись. А Прантиш. Прантиш развернул­ся и пошел. В дождь, ветер и отчаяние.

В очередной раз посконника ткнули носом, кто он есть. Пусть слова о жениховстве были враньем, способом спасти даму из неловкого положения. Но пан Агалинский сделал легко, шутя то, что Прантишу не под силу. Пото­му что устремления Вырвича к жениховству даже прикостельный юродивый не принял бы всерьез. А пан Агалинский, хоть и не магнат, имел достаточ­но высокое положение, чтобы его претензии на руку княжны Богинской не выглядели совсем невероятно. Случалось, таким везло породниться с магна­тами. А Прантиш — так, пообниматься в темноте.

У фонтана Нептуна, в котором серые струи смешивались с дождевой водой, Прантиш вдруг выхватил саблю, еще не зная, что сейчас сделает: себя зарубит или кого-то другого. Клинок отражал серый холодный мир, в коем не было сострадания и надежды.

— Пан собрался драться с мраморным Нептуном? — запыхавшийся голос Лёдника прозвучал за правым плечом, будто отозвался ангел-хранитель. Прантиш, помедлив, все-таки спрятал Гиппоцентавра.

— Как ты думаешь, они поженятся?

Вырвич сам не узнавал своего голоса. Все эти годы студиозуса подтал­кивала далекая мечта добиться княжны Богинской, стать с ней вровень. И вот — эту мечту походя отобрал рыжий, но богатый и родовитый неуч.

— Ты тоже будешь вынуждать меня составлять гороскоп? — Лёдник положил руку Прантишу на плечо. — Поверь, парень, не звезды определяют человеческую судьбу. Самый совершенный гороскоп — всего только вариант событий. А молитва имеет силу даже изменять пути планет. Потому на твой вопрос у меня один ответ — не знаю.