Придорожная корчма под названием «Венеция» если и напоминала зна­менитый италийский город, то огромными рыжими лужами, которые никак не объехать, заезжая во двор. Одноэтажное деревянное строение не обещало роскоши. Зато были свободные места и кони. А новый попутчик хриплым шепотом потребовал отдельную комнату, сыпанув одноглазому «венециан­скому» корчмарю столько денег, что хватило бы занять все здание, поэтому желанное помещение и получил. Бутриму и Прантишу пришлось делить комнату с Агалинским, который сразу же завалился на кровать и захрапел. Гнилой сенник пах болотом. Ночлег никак не обещал быть приятным, хоть Лёдник взял с собою от мелких кровососов несколько фунтов персидского порошка собственного приготовления.

Настало время без лишних ушей перемолвиться со спутником.

Тот стоял у окна своей комнаты, спиною к дверям. Щуплая фигура его была затянута в камзол из дорогой зеленой шерсти, на голове аккуратный паричок, напудренная коса перетянута черной атласной лентой. После того как ритуальные витиеватые фразы были произнесены и профессор, созерцая спину спесивого юноши, который все молчал и не двигался, начал раздра­женно кривить губы, тот, наконец, повернулся к гостям. Невинные голубые глаза взглянули так прозрачно, так открыто, носик вздернут так занозисто, розовые губы улыбались так интригующе.

На некоторое время в покоях установилось молчание, как в балагане, когда зрители поняли, что индийский факир действительно растаял прямо на сцене вместе с их кошельками, табакерками и часами.

— И что, ваша мость, означает этот кунштюк в духе итальянской народ­ной комедии? — наконец сурово спросил Лёдник. Полонея Богинская мило улыбнулась.

— Вы же получили письмо, пан профессор? Вот и выполняйте приказ. Благородный юноша Полоний Бжестовский, домашним учителем коего вы когда-то служили, едет с вами в Ангельщину.

Полонея показала на себя, подтверждая, что она и есть этот благородный юноша. Вырвич сразу вспомнил токайское вино с дурманом и злобно вы­крикнул:

— Ваша мость шутит? Мы оценили шутки вашей княжеской милости, но позволим себе напомнить ясной паненке, что нас ждет не прогулка, едем не в карете, а верхом, ночевать придется иногда на голой земле, в грубой мужской компании, коврики под ноги никто вам не постелет.

Но Богинская только улыбнулась.

— Ваша мость Вырвич считает меня похожей на изнеженных мещаночек с Оружейной улицы, что закрываются передником от пылких взглядов сту­дентов? Уверяю, я достаточно крепкое существо. — Взгляд паненки сделался жестким. — Никогда не понимала, почему мужчины считают женщин чахлы­ми да изнеженными. А попробовали бы вы, пан Вырвич, от семи лет ходить со стальными обручами на ребрах, не вздохнуть толком, в обуви, сжимающей ногу, в перчатках, плотно обтягивающих пальцы, на каблуках, от которых ноги, кажется, отвалятся. А знаете, как это — пару месяцев носить на голове тяжеленный каркас из проволоки, обмотанный чужими волосами, лентами да цветочками, когда спать можно только подложив под голову деревянную подставочку, а почесаться, извините за некуртуазную подробность, получает­ся только прутом? А юбки, в которых невозможно пройти в дверь? Сколько бы вы выдержали такие пытки? — Полонея театрально вскинула руки, будто крылья, и счастливо засмеялась. — Да я сейчас взлететь готова! А насчет моих боевых способностей тоже не сомневайтесь — с тяжелым палашом не управлюсь, но кинжальчик, пистолет. В конце концов, мне рассказывали, что в вашем любимом Полоцке жила княжна, которая в двенадцать лет вопре­ки воле родителей пошла в монастырь, потом тоже вопреки всем постригла в монахини двух своих сестер, строила каменные храмы, переписывала книги. И даже съездила в Иерусалим — через все моря и пустыни!

— Сравнение неуместное, ваша мость! — холодно промолвил Лёдник. — Княжна Евфросиния не за приключениями ехала, а поклониться Гробу Господню.

— Да что я вас будто уговариваю. — паненка вдруг разозлилась. — Это вы должны выполнять, что я скажу. Если, конечно, пан профессор желает когда-нибудь встретиться со своей женой.

Лёдник просто скользнул вперед, как черная змея, навис над паненкой, которая судорожно сглотнула, пытаясь не показать страха.

— Вижу, ваша мость начиталась Дидро и Вольтера, прогрессивных идей насчет женского равноправия, долой корсеты. Ваша мость представляет себя амазонкой и Клеопатрой в одном лице. Так значит, это благодаря вам Саломея очутилась во власти красноглазого гунна Ватмана?

Ядом в голосе Лёдника можно было отправить на тот свет не одну Кле­опатру, аспид от зависти завязался бы морским узлом. Но Богинская только прищурила голубые глаза и ответила не менее ядовитым тоном:

— Кто же виноват, пан профессор, что вы такой умный. Не трогали бы восковой куклы, не чинили бы ее, не разгадывали бы ее загадки — и вас бы никто не трогал, и естественно, вашу жену. А теперь поздновато на жабу дышать, чтобы от хвори избавиться. Так что я — пан Полоний Бжестовский, сын ваших бывших хозяев и благодетелей, который так засиделся за книгами, что пренебрег исконно шляхетскими занятиями, почему и отправлен в опас­ные авантюры под вашу ответственность и присмотр.

В конце фразы голос Полонеи снова сделался кокетливо-наивным. Лёдник побледнел, а потом вкрадчиво проговорил:

— А ваш ясновельможный брат, его мость пан Михал Богинский, знает, что вы едете с нами?

— Вы сомневаетесь в слове княжны Полонеи Богинской? — холодно про­говорила панна. Бутрим скривил губы.

— Как сын кожевника, могу себе позволить нешляхетное поведение. Не только сомневаюсь, ваша княжеская мость, в благородных словах вашей милости, но и убежден, что к нам был отправлен совсем другой человек. И не лучше ли мне сообщить его мости пану Михалу, где находится его младшая сестрица?

Это был сильный удар. Но Богинская не испугалась. Приложила к губам палец, изображая сосредоточенные раздумья.

— Интересный получается силлогизм. Как же нам решить эту задачу? Вы сообщите моему многоуважаемому братцу, где я, а я в ответ сообщу, что вы нарушили договор с ним и передали всю информацию про огненный меч Радзивиллам, а меня силой заставили ехать с собою, чтобы иметь заложницу, которую можно обменять на пани Саломею. И как вы думаете, васпане, кому поверит мой брат князь — сыну кожевника и недоученному студенту или родной сестре?

И снова мило улыбается! Вырвич не выдержал:

— Да зачем тебе это нужно? Что за блажь в голову пришла?

Богинская скромно опустила глаза.

— У меня через пару недель обручение. А жених так спешит, что сразу после обручения, не оглянусь, свадьбу устроят. Пан брат почему-то при­нял всерьез все эти сплетни о моем будто бы непристойном поведении и что только твердая мужнина рука меня обуздает. А я что-то под ту твердую муж­нину руку не очень стремлюсь! — Полонея больше не играла, насмешка в ее голосе смешалась с подлинной горечью. — Жених мой предполагаемый уже трех жен обуздал. И пряменько до ворот в рай довел. Так что лучше опасная перегринация!

Бутрим сверлил взглядом «пана Бжестовского».

— Никаких поблажек не будет! Подносить нюхательную соль, подсажи­вать на коня, подсовывать лучший кусочек — не в наших условиях.

— Какие еще поблажки? — гордо вскинула голову Полонея. — Паны должны забыть, кто я. Так что, пан Вырвич, — заявила Богинская, — поста­райтесь не направлять в мою сторону вашу выдающуюся галантность.

Прантиш почувствовал, как запылали его щеки.

— Я уже понял, что галантности паненка не ценит!

— Тихо! — отрывисто прикрикнул Лёдник. — Я сам прослежу, чтобы его мость пан Вырвич не позволял себе даже взглядов, которые могут выдать настоящую сущность пана Полония Бжестовского. И чтобы пан Полоний Бжестовский не начал капризничать, как светская дама.

Прантиш даже не попрощался с коварной красавицей.

Перед тем как профессор вышел из комнаты, панна тихо промолвила:

— Пан Лёдник, Саломея в безопасном, уютном месте, с нею обращаются самым лучшим образом. Поверьте, Ватман ничего с ней там не сделает, он ее даже видеть не сможет.