– Фронт работ намечен, позвольте откланяться, если ни у кого больше вопросов к нашим клиентам нет?
Завьялов только сейчас обратил внимание на напряженную молодую женщину, и грешным делом списал это на себя, но, как оказалось, зря. Удивленно смотрел на нее, видел, как и всегда, красивую Таньку, по которой сох класса с восьмого. У всех их девчонок поперли тогда груди-попы и все остальное, а она была как-то по-особенному красива. С ней не хотелось просто переспать, с ней хотелось быть рядом. В школе, правда, она ни с кем не встречалась и вообще не слишком-то общительной была, в университетские годы они в разных группах учились на юрфаке, а потом она вообще пропала. Вернулась вот недавно, и вся такая из себя штучка столичная. Умная, красивая… говорили, замужем была, но развелась, а его все динамит. Он и зовет-то уже из принципа только. А сейчас отчего-то напряженная сидит, на Константина этого уставилась, а кулаки аж побелели, так сжала их.
– Ты чего такая, а, Тань? Случилось чего? – он не обратил внимания, как от такой заботы у Дмитрия перекосило лицо, потому и проявил неуместную заинтересованность к бывшей однокласснице, а сейчас просто к красивой женщине, которую он уже несколько раз звал поужинать и, каждый раз получая отказ, не понимал, что делает не так.
– А вы, Вячеслав Николаевич, с каким умыслом интересуетесь делами чужой жены? – гнев Димы был бы заметен и слепому, глухому и всем прочим людям в комнате, но Завьялов не додумался сообразить, что его несбыточная мечта поужинать с женщиной, с которой сам Дмитрий носит одну фамилию на двоих, у него в цельную картину не сложилась, потому от взбесившейся женщины он отшатнулся как от чумной.
Стоило ему только назвать ее женой, как терпение у нее лопнуло. Вылетела из кабинета, еще и дверью хлопнула напоследок.
Нет у него права так называть ее. И своей считать тоже права нет. И развод она получит совсем скоро. Вычеркнет навсегда из памяти пять лет брака, несбывшиеся мечты, надежды. А, главное, -его вычеркнет.
Она твердила себе это каждый раз, просыпаясь и засыпая. Это была ее мантра на спокойный день и спокойный сон. Повторяла каждый раз, стоило только вернуться в этот город. Повторяла практически каждую секунду, пока действительно не поверила в это. Что сможет хоть когда-нибудь прекратить любить его. Любить его и мучить себя. Потому что, он, Дима, больше ей не принадлежит, и она ему тоже. И семьи больше нет. Их семьи, мира, где она была безумно счастлива какой-то год назад,– нет.
Ничего этого больше нет. И сердца ее тоже нет. Там, где было сердце, теперь пустота, что затягивает с каждым днем все больше, и она, Татьяна, с этой пустотой бороться уже устала. Выдохлась. Сдалась.
И летела она к своей машине, сдерживая свою боль и навернувшиеся на глаза слезы совсем не потому, что безумно скучала по нему, не потому, что тоска в груди ей выгрызла все нутро, и не потому, что она устала любить этого мужчину через всю причиненную им боль. Совсем не поэтому. Соринка… Просто соринка попала в глаз.
Плевать ей было на то, что подумали мужчины, оставшиеся в кабинете, плевать. Она должна думать о себе. И главное сейчас,– это не сидеть и не рыдать, как дура, на парковке перед офисом, а показать внимательно наблюдавшему за ней в окно мужчине, что ей все равно на его присутствие, не дать ему и малейшей возможности снова разрушить саму ее суть, и ее жизнь.
Домой, к несчастной бутылке вина, а может еще одной бутылке… кажется, у нее оставалась водка с очередных посиделок Саныча и Олега в ее квартире, алкоголиков несчастных.
***
– Не трогай ее сейчас, Дима. Дай в себя прийти.
Дмитрий смотрел в окно, наблюдая за напряженной, натянутой, как струна, спиной, видел нервный шаг, видел, как Таня старается не лететь бегом,– прочь от него, – а идет медленней, чем ей хотелось бы. Все это он замечал, и каждый ее нервный шаг рвал ему душу.
Заслужил и такую ее реакцию, и не слишком дружелюбный взгляд Сан Саныча. Все это он знал. Что не простила. Что развода жаждет. Что сюда сбежала, под крыло единственного оставшегося для нее родного человека в надежде спастись от него. Но смириться так и не смог. И развод она не получит, не потому, что он боится, что (с ее-то головой) может без штанов остаться, это его волнует в последнюю очередь, просто… она – его жена. И не может его не любить. Он видел это в ее глазах, хоть старалась она все спрятать и взять под контроль, но он заметил. И пусть ее боль, злость, гнев тоже увидел, только отпустить не мог.
Понимал, что надо время ей дать. Еще тогда понимал… и дал время. Себя убивая, но дал время.
Год. У нее был целый год без него. И у него этот год был, но без нее. Худшее время его жизни.
И сюда он ехал за ней, чтобы вернуть домой. В их общий дом.
– Дима, мне ехать надо. Или остаться до понедельника? – друг отвлек от наблюдения уже за пустой парковкой.
– Езжай, на праздниках все равно ничего делать не будут, и никакой особый контроль не поможет. Потом вернешься.
– Точно? – от уточнений только нетерпеливо отмахнулся. Его мысли были с ней. С его Таней.
– Ох, Костя, не видишь, что ли? Не до тебя ему сейчас, он жену увидел и пропал. Езжай, ждут тебя там.
– Вам-то откуда знать, Сан Саныч? – Костю, правда, ждали, только не дела и не работа. В его жизни такие перемены произошли, что у того голова кругом пошла, но перемены приятные и значимые. Не все гладко, но он делает все для будущей семьи и сына, -Дима это знал, и задерживать его в городе смысла не видел. Его сердце там, в столице, осталось и бьется это сердце теперь для сына. Работа подождет.
– Я, знаешь ли, Константин, многое знаю и про тебя, и про него. Мы с тобой еще предметно обсудим все, как вернешься. Езжай, парни проводят, – им двоим, наверное, почудилась в интонациях Саныча угроза Косте. Вот если бы он Диме, при встрече, сразу в рожу зарядил, или парней своих попросил, Дима бы это понял, потому что заслужил, а вот Косте-то за что такое предупреждение в голосе могло достаться? Интересное кино. Наоборот, вместо заслуженного мордобоя их встретили, проводили, практически, в лучшем виде и сейчас вот вроде гостеприимство проявляют. Да, ситуация. Пойми, что старый хрыч выкинуть может.
Костя развернулся и пошел к двери, говорить ничего не стал. Что толку? Саныч туману напустить мастак, лис старый, а все туда же, загадки загадывает.
Димка вон сам не свой. Дров наломал за год, так и не расхлебал, все только хуже стало. Так что просто молча рванул к тому, кто нуждался в нем сейчас больше всего на свете, а друг понимает, что, конечно, радует, потому как работу никто за него не сделает. Вот и будет пока мотаться из города в город, а там уж посмотрит, что и как.
Костя свинтил, да так быстро, что мужчины опомниться не успели, но оба понимающе усмехнулись. Только Саныч грустно, а Дима чуть радостней. За друга он всегда порадоваться готов. С Костей они знакомы давно, еще с начальных классов, практически, оттого такие перемены в друге его откровенно радовали. Совсем недавно он родителей потерял, а больше никого и не осталось. И вот, бац, кое-кто нашелся. История некрасивая, даже откровенно говоря, хреновая история. Это для Димы Костя друг, и он принимал его всегда таким, какой он есть, а вот для других Костя другой. Сволочной мужик, а для баб так и подавно. Никогда не церемонился с ними, пользовался… да там, наверное, такое количество их собраться может, что население Китая позавидует. Но тут вышел сюрприз, как говорится. От кое-каких занятий дети появляются, а Костя об этом позабыл, вот теперь вроде радуется, но за голову тоже хватается.
Все эти мысли в его голове промелькнули общим фоном, главным было другое. Жену он увидел. Не изменилась совсем, похудела, правда, сильно,– ветер подует, снесет наверняка. Он ее любой любит. И плачущей, с красными глазами и распухшим носом, невыспавшуюся, ворчащую на него по утрам, злую, веселую. Он любит ее всякую и всегда. Жаль, что любовь эта от ошибок их не уберегла. И ее, и его. Его, конечно, больше.