Лишь когда мотор пилы взревел, Р. Дж. почувствовала себя увереннее. Она активно взялась за тяжелую работу, чтобы прогнать страх.

41

Родственные души

Клиника планирования семьи в Спрингфилде располагалась в симпатичном старом кирпичном здании на Стейт-стрит. Оно уже успело немного обветшать, однако совсем недавно в нем сделали хороший ремонт. Р. Дж. сообщила Барбаре Юстис, что по крайней мере поначалу она не хотела бы, чтобы ее сопровождали к клинике, хотя потом осознала, что погорячилась с этим решением. Возле клиники она заметила с десяток протестующих с транспарантами. Когда Р. Дж. начала подниматься по лестнице, протестующие начали кричать и тыкать в ее сторону транспарантами.

У одной из демонстранток, лет тридцати на вид, была в руках табличка с надписью «Иисус плакал». У нее были длинные волосы медового оттенка, узкий нос с красиво очерченными ноздрями и грустные карие глаза. Она не кричала и не махала табличкой. Она просто стояла и смотрела. Когда их взгляды встретились, Р. Дж. поняла, что, хоть и не знакома с этой женщиной, откуда-то знает ее. Она кивнула, и демонстрантка кивнула в ответ. Р. Дж. вошла в дверь, оставив шум и крики позади.

Вспомнить, как делать аборты на ранних стадиях, было несложно, однако теперь в жизнь Р. Дж. вернулось напряжение.

Ужас приходил каждый четверг, а страх не отступал всю неделю. Ее машину нашли почти сразу. Звонки домой с угрозами и обвинениями зазвучали, однако, лишь через две недели после начала работы в клинике.

Убивца, ты погибнешь. Погибнешь, сдохнешь в корчах. Твой дом сгорит, но ты не увидишь дымящиеся руины, когда вернешься домой, потому что сама обратишься в прах. Мы хорошо знаем, где ты живешь. Твои яблони надо подрезать, а крыша скоро потребует ремонта, но об этом можешь не беспокоиться. Твой дом сгорит вместе с тобой.

Она не пыталась убрать свой номер телефона из справочника, так как считала, что горожане должны иметь возможность связаться с ней.

Однажды утром она зашла в полицейское управление, расположенное в подвале здания муниципалитета, чтобы поговорить с Маком Маккортни. Шериф внимательно выслушал ее рассказ об угрозах.

— Тебе следует отнестись к этому очень серьезно, — сказал он. — Вот что я тебе скажу. Мой отец был первым католиком, приехавшим в этот городок. Это было в тысяча девятьсот тридцать первом году. Ночью к нему пришли люди из Ку-клукс-клана.

— Я думала, что они были только на юге.

— Нет, не только. Они пришли ночью, закутанные в простыни, и сожгли большой крест у нас на лугу. Отцы и дядья всех тех людей, которых мы с тобой знаем, которым служим каждый день, сожгли большой деревянный крест возле дома моего отца, потому что он был католиком, отважившимся приехать сюда жить. Ты прекрасный человек, док. Я знаю, потому что видел, как ты работаешь, я наблюдал за тобой. Теперь я буду наблюдать за тобой еще пристальнее. За тобой и твоим домом.

У Р. Дж. было три ВИЧ-позитивных пациента: ребенок, заразившийся СПИДом во время переливания крови, и мужчина, заразивший жену. А также…

Сын Джорджа Палмера Гарольд однажды пришел к ней в офис вместе с другом. Юджин Девалски читал журнал в комнате ожидания, пока Р. Дж. осматривала Гарольда. Потом, по просьбе Гарольда, она пригласила господина Девалски, чтобы обсудить с ними обоими результаты осмотра.

Она была уверена, что сказанное ею не было для них сюрпризом. Они уже больше трех лет знали, что у Гарольда Палмера ВИЧ. Как раз перед приездом в Вудфилд у него диагностировали опухоли Коксаки — предвестники полномасштабной картины болезни. Во время первого разговора в офисе Р. Дж. мужчины отвечали на ее вопросы сухо и без эмоций. Закончив обсуждать симптомы, Гарольд Палмер признался, что рад вернуться в Вудфилд.

— Парень из провинции никогда не сможет забыть о корнях.

— Как вам город, мистер Девалски?

— О, чудесно. — Он улыбнулся. — Меня предупредили об опасности соседства такого количества холодных янки, однако все те янки, которых я встречал, были достаточно теплыми. В любом случае, кажется, что здесь больше фермеров с польскими корнями, поскольку мы уже получили несколько приглашений на домашнюю колбасу, голубцы и галушки. Мы с радостью согласились.

— Это ты с радостью согласился, — с улыбкой возразил Гарольд, и мужчины ушли, оживленно споря по поводу польской кухни.

На следующей неделе Гарольд пришел в офис Р. Дж. на укол. Через несколько минут он повис на плече Р. Дж., заливаясь слезами. Она погладила его по голове, обняла и заговорила тихим, спокойным голосом. Между ними установились отношения, которые должны были помочь ему в будущем легче переносить болезнь.

Для многих ее пациентов наступили тяжелые времена. В новостях говорили, что индекс рынка крупного рогатого скота снова пополз вверх, однако экономическая ситуация в холмах оставалась напряженной. Тоби рассердилась, когда одна женщина записалась на прием с дочкой, но привела к Р. Дж. всех своих троих детей. Ярость Тоби поутихла, когда она узнала, что у женщины не было страховки и, вероятно, денег, чтобы заплатить за осмотр каждого. В тот вечер по телевизору Р. Дж. услышала, как один сенатор хвалился, что в США нет никакого кризиса системы здравоохранения.

Иногда по утрам в четверг возле клиники собиралась большая толпа протестующих. Бывало, что приходило всего несколько человек. Р. Дж. заметила, что если устанавливалась плохая погода, то демонстранты держались максимум один день, а потом не появлялись, за исключением лишь той женщины с грустными глазами. Она приходила утром каждый четверг вне зависимости от погоды. Она никогда не кричала, не махала табличкой.

Каждую неделю они с Р. Дж. молча обменивались кивками, как бы признавая право каждой из них на свое понимание человечности. Однажды, когда шел сильный дождь, Р. Дж. рано приехала в клинику и, как обычно, увидела ее, одетую в желтый дождевик. Они по традиции обменялись кивками, и Р. Дж. начала подниматься по лестнице к входу. Возле двери она заколебалась и направилась прямо к женщине. С ее дождевика стекала вода.

— Послушайте, давайте я вас угощу кофе. Там на углу есть кофейня.

Они молча смотрели друг на друга. Женщина приняла решение и кивнула. По пути они остановились у припаркованного неподалеку «вольво», чтобы положить табличку на заднее сиденье.

В кофейне было сухо и тепло. Слышался звон посуды и громкие голоса мужчин, обсуждавших спорт. Сняв дождевики, женщины сели за столик.

Демонстрантка слабо улыбнулась.

— Это пятиминутное перемирие?

Р. Дж. посмотрела на часы.

— Пожалуй, десятиминутное. Потом мне надо будет идти на работу. Меня зовут Роберта Коул, кстати.

— Эбби Оливер.

Поколебавшись секунду, она протянула ладонь, и Р. Дж. пожала ее.

— Вы доктор?

— Да. А вы?

— Учитель.

— Что преподаете?

— Английский на первом курсе.

Они заказали кофе без кофеина.

Повисла неловкая пауза. Каждая из них ожидала, что другая начнет говорить какие-то неприятные вещи, однако этого не случилось. Р. Дж. так и подмывало задавить эту женщину фактами, рассказать ей, например, о Бразилии, где в год проводится столько же незаконных абортов, сколько в США законных. Разница состоит в том, что в США десять тысяч женщин каждый год госпитализируются с осложнениями после аборта, а в Бразилии эта цифра приближается к четыремстам тысячам.

Но Р. Дж. понимала, что у женщины, сидевшей напротив нее, без сомнения, были свои аргументы, которыми она хотела бы поделиться с ней, сказать, что каждый сгусток ткани, который она удаляла из женских тел, был наделен душой, желавшей родиться в этом мире…

— Это похоже на затишье во время Гражданской войны, — сказала Эбби Оливер, — когда солдаты вылезали из окопов и делились едой и табаком.