-- О, Дженни, почему я не рассказала тебе о проклятом фейри! Почему не запретила ходить в лощину! -- повторяла безутешная мать. -- Я-то думала, что Ганконера нет больше в наших краях, ведь лет сорок о нем никто не слышал! И, подумать только, ради моей девочки эта дрянь вылезла из норы! А эта ведьма, миссис Джилфри! То ли знала все наперед, то ли сама и приманила Ганконера! Ох, с каким удовольствием я выцарапаю ей глаза!
И миссис Уиллоу хотела было бежать к Джилфри и перейти от слов к делу, но Фрэнк остановил ее:
-- Жена, с ведьмой Джилфри мы еще успеем потолковать! Посмотри лучше, как измучилась Дженни! Ее надо уложить, накормить и позвать врача и священника. Не знаю, кто из них ей верней поможет, да и поможет ли хоть кто-нибудь... Пойду приведу обоих, а ты пока займись остальным.
Разумные слова мужа охладили боевой пыл миссис Уиллоу, и она, позабыв о мести, принялась хлопотать вокруг Дженни. Бедняжка так устала и исстрадалась, что с трудом понимала, что происходит вокруг, только все повторяла:
-- Мама, мама, прошу тебя, позволь мне завтра пойти в лес!
-- Пойдешь, мой ангел, пойдешь, -- отвечала, глотая слезы, миссис Уиллоу. -- Только сначала ты должна выздороветь. Вот, покушай, а то совсем ослабела!
После обещания матери отпустить ее в лес Дженни немного успокоилась, покорно и безжизненно, словно кукла, позволила раздеть, уложить и накормить себя. Было видно, что она не может думать ни о чем, кроме завтрашней встречи с Ганконером. Ее лицо то омрачала тоска, то озаряла надежда.
Не прошло и часа, как Фрэнк Уиллоу вернулся, ведя за собой целителя души и целителя тела. Доктор Кроу, сухонький желчный старик, с головы до ног одетый в черное, не скрывал, что басням о Ганконере не верит. Он, тем не менее, был отменно вежлив и обещал сделать все, что только в его силах, дабы вернуть Дженни здоровье. Напротив, преподобный Фокс в Ганконера верил, но не скрывал, что не знает, что делать. Это был толстенький, кругленький человечек, любивший покушать и поговорить и ненавидевший все сложное и непонятное.
Первым за Дженни принялся доктор Кроу. Он тщательно осмотрел ее, сосчитал пульс, постучал молоточком по коленям, совершил еще с десяток загадочных манипуляций, хмыкнул, и заявил:
-- Любезный мистер Уиллоу, ваша дочь здорова. Разве что, пульс у нее немного ускорен, но это можно объяснить волнением. Ее нервы находятся в некотором возбуждении, в связи с чем я рекомендую принимать бром. В остальном эта девица так же здорова, как и любая другая особа ее возраста.
-- Но, доктор, -- проговорил растерянный Фрэнк, -- посмотрите, как она страдает! Может, есть еще какое средство?
В ответ доктор Кроу саркастически усмехнулся:
-- Дорогой мистер Уиллоу, к сожалению, наука не знает средства от любви. Что поделать, медицина не всесильна! Попробуйте лучше бром, он чудесно успокаивает нервы. С вас за осмотр три шиллинга.
И, получив свою мзду, доктор пожелал всем спокойной ночи и удалился.
Все взгляды устремились на преподобного Фокса. Священник переминался с ноги на ногу, на лице его были написаны беспокойство и растерянность. Он чувствовал, что от него ждут каких-то слов, но никак не мог смекнуть, что же следует сказать. Наконец, преподобный Фокс решился.
-- Дженни, дочь моя, -- заговорил он елейно. -- Не хочешь ли покаяться в греховной любви к отродью нечистого?
Ах, как вскинулась Дженни на эти слова!
-- Преподобный отец! -- воскликнула она. -- Да как вы смеете называть мою любовь греховной! Нет никого лучше и прекраснее того, кого вы обозвали "отродьем нечистого"! А если вы думаете, что несколько поцелуев -- это смертный грех, то нет ни одной девушки в Англии, не заслуживающей преисподней!
-- Вот видите! -- скорбно развел руками преподобный Фокс, глядя на родителей Дженни. -- Она не хочет покаяться, а раз так -- Церковь бессильна!
-- Как это бессильна?! -- возмутился Фрэнк. -- Ну сделайте же что-нибудь: побрызгайте святой водой, почитайте молитвы! Неужели ничем нельзя помочь?
-- Все это прекрасно помогло бы, чтобы отвадить фейри. А здесь, я так понимаю, нужно его, наоборот, привадить, -- не без яда ответил преподобный Фокс. -- Нет, дорогие мои, пока эта заблудшая душа не раскается в своей любви и не обратиться к Церкви за утешением, я ничем не могу ей помочь!
-- Дженни, девочка, покайся! -- стала умолять ее мать, но Дженни, не говоря ни слова гневно сверкнула глазами и отвернулась.
-- Как она может покаяться, она же под властью колдовства! -- не унимался Фрэнк. -- Снимите с нее чары фейри, и, я уверен, через пять минут она раскается во всем!
-- Ну хорошо, я попробую, -- вздохнул преподобный Фокс и раскрыл Библию.
Целый час он читал над Дженни молитвы, изгонял из нее всех известных бесов, кропил святой водой и окуривал ладаном. Все было напрасно. Наконец преподобный Фокс, отирая пот со лба, захлопнул Библию и сказал:
-- Не знаю, что сильнее -- чары фейри или упрямство вашей дочери! Нет, здесь Церковь бессильна!
И священник, вслед за доктором, отправился восвояси, а несчастные родители остались наедине со своим горем, лишенные всякой помощи и поддержки.
Вскоре соседи узнали о беде, приключившейся с Дженни Уиллоу. Узнали они и о том, что причиной той беды было проклятие старухи Джилфри. Скорбь и гнев охватили тогда всех в Литтлбридже, и народ собрался перед домом Джилфри, крича проклятия ведьме и угрожая ей расправой. Но никто не отвечал им, а когда они ворвались в дом, то увидели, что птички улетели. Предупредил ли кто ведьму, что злое дело вышло наружу, или она сама с помощью своего черного искусства прознала о том -- но ни миссис Джилфри, ни ее сына никто больше не видел. Так еще одна подлость осталась неотмщенной.
А Дженни день ото дня становилось все хуже. Никто, взглянув на нее, не поверил бы, что еще недавно она была прекраснее всех в Англии. Дженни таяла, как свечка в печи. Она исхудала, платье висело на ней, как на вешалке, в движеньях не осталась и следа прежней грации. Лицо ее так побледнело и осунулось, что казалось восковым. Глаза запали от горьких слез, волосы тронула седина. Люди жалели Дженни, но побаивались -- ведь она зналась с фейри -- и считали помешанной. Никто не заговаривал с ней, а дети, едва завидев, пускались наутек.
Но любовь, причинявшая Дженни столько страданий, давала ей и силы терпеть. Вопреки всему она надеялась, что Ганконер не разлюбил ее, что она увидит его вновь. День за днем, не слушая уговоров и упреков, ходила Дженни в лес и ждала любимого. Лето прошло, наступила промозглая и ветренная осень. Не знающий сострадания ветер и колючий дождь добавили немало глубоких морщин на лице Дженни. Потом пришла суровая зима. Жестокий мороз выпил последние соки из ее измученного тела, а ее кожа, некогда такая мягкая и нежная, стала похожа на старый пергамент. Наконец, наступила весна и вселила радость во все сердца. Только Дженни не радовалась журчанию ручьев и щебету птиц -- она умирала. Холод и сырость сделали свое дело; Дженни стала кашлять, на ее щеках проступили алые пятна, метка чахотки. В начале лета Дженни слегла, и думали уже, что больше она не встанет. Но ее несгибаемое упорство заставило болезнь на время отступить, и к июлю Дженни стало немного лучше.
Едва у Дженни нашлись силы, чтобы подняться с постели, как она по проторенной за год тропинке побрела к лесу. Качаясь на непослушных ногах, то и дело присаживаясь, чтобы передохнуть, она добрела до лощины и остановилась, опираясь на дерево, еле сдерживая рыдания. Все было совсем как в тот раз. Теплое солнце пробивалось сквозь листву, мягкий мох манил усталых путников, и колокольчики, цветущие колокольчики повсюду... О, какая боль сжала сердце Дженни! Право, куда легче было сидеть здесь в дождь и стужу, чем снова увидеть эту благодать! И Дженни хотела было упасть в траву и дать волю слезам, как вдруг услышала вдалеке нежные звуки флейты.
Веря и не веря, Дженни, замерев, слушала чудесное пение. Вскоре послышались легкие шаги, заросли колокольчиков заколыхались и расступились, и перед Дженни предстал Ганконер. Он шел, наигрывая на флейте, такой же прекрасный, сияющий молодостью и красотой. Дженни ахнула, голова у нее закружилась, и она, как во сне, шагнула ему навстречу.
