Подозвав официанта, Энжерс сказал ему что–то по–испански; тот подошел к столику недавно прибывшего, переговорил с ним и вернулся к нам.

— Отлично, — воскликнул Энжерс после того, как официант сказал ему что–то. — За это стоит выпить, Хаклют. Такое событие нельзя не отметить.

Я деликатно напомнил ему, что пока не знаю, в чем дело.

— О, простите меня, пожалуйста. Там сидит Марио Герреро — председатель гражданской партии Вадоса. Мы с вами как раз говорили сегодня об этом профессиональном бунтовщике и возмутителе спокойствия Тесоле, который вызвал вчера беспорядки на Пласа–дель–Сур. Так вот, случилось так, что Герреро при этом присутствовал и сейчас дал по этому поводу в суде свидетельские показания. Тесоля оштрафовали на большую сумму. Конечно, лучше бы от него совсем избавиться.

— Кто же все–таки этот Тесоль?

— Да вроде какой–то индеец–бунтарь из деревни, не имеющий статуса гражданина нашего города.

Энжерс поднял бокал, глядя на Герреро. Тот заметил его жест и с улыбкой кивнул в знак благодарности.

По мере того как Энжерс продолжал свой рассказ об истории города и о собственной роли в его строительстве, энтузиазм, с которым я принял приглашение здесь работать, постепенно улетучивался.

4

Энжерс сказал, что договорился о моих встречах с шефом полиции О'Рурком и с сотрудником финансового управления Сейксасом, который ведал средствами на городскую застройку. Встречи были назначены на конец дня, и после обеда я направился на Пласа–дель–Сур, чтобы самому как–то разобраться в сегодняшних городских заботах и тревогах.

На площади было много народу, не менее тысячи человек. Кто–то мирно обедал, сидя на траве, кто–то отдыхал на скамейках, кто–то просто дремал на газоне под пальмами. На противоположных сторонах площади, окруженные толпой, страстно выступали ораторы: один — под флагом гражданской партии, другой, смуглокожий мулат, — под знаменем народной. Рядом с мулатом на возвышении, свесив ноги, сидел индеец в красочном пончо, его удлиненное угрюмое лицо, как и весь вид, демонстрировало полное равнодушие к происходящему.

Я пытался, насколько мог, понять, о чем говорят выступающие. Мулат кончил под взрыв аплодисментов. Вперед вышли музыканты в индейских национальных костюмах и на дудке и барабане исполнили какую–то своеобразную протяжную мелодию, которая, видно, не всякому здесь пришлась по душе.

Пробираясь вперед, чтобы лучше разглядеть музыкантов, я заметил, что, несмотря на свой флоридский загар, цветом кожи явно выделяюсь среди толпы. На противоположной стороне площади смуглокожих почти не было.

Прямо перед носом у меня прогремели кружкой. Я подумал, что собирают деньги для музыкантов, и опустил мятый доларо. И тут позади себя услышал знакомый хриплый голос:

— Сеньор Хаклют, знаете ли вы, на что дали деньги?

Я обернулся и увидел Марию Посадор. На ней были узкие песочного цвета брюки, белая блузка и сандалии на босу ногу. Ее наряд скорее подходил для фешенебельного курорта, чем для подобного сборища да еще на центральной площади города. Огромные темные очки скрывали глаза.

— Полагаю, на нужды музыкантов, — несколько запоздало ответил я.

— Не сказала бы. Вы невольно помогли Хуану Тесолю. Слыхали, его сегодня приговорили к штрафу в тысячу доларо? — А ведь, вывернув карманы у всех этих людей, — она широким жестом обвела толпу, — вы не сыщете больше ста доларо.

— Меня это, признаться, не очень интересует.

— Неужели?

Я почувствовал на себе ее изучающий взгляд.

— А хотите посмотреть, как он выглядит? Вот он, сидит на краешке помоста, словно идол, удивленный мирской несправедливостью. Дай ему тысячу доларо, он не сосчитает их и за неделю. Мулат, обращающийся к толпе от его имени, — некий Сэм Фрэнсис. Он только что заявил, что не потратит на себя ни цента, пока не будет выплачен весь штраф. И ему можно поверить, хотя сам он ходит в рваных башмаках.

Она повернулась и кивнула в сторону второго оратора.

— А там, видите, распинается Андрес Люкас — секретарь гражданской партии. Одни его ботинки стоят не меньше пятидесяти доларо. Да в шкафу у него еще пар двадцать такой же обуви. Но где же Герреро — председатель партии?

— Представьте, на этот вопрос я могу ответить — он обедает на Пласа–дель–Норте.

Она ничуть не удивилась.

— За обед он заплатит столько же, сколько стоят ботинки Люкаса. Вы счастливый человек, сеньор Хаклют, если ваш интерес к таким проблемам столь незначителен.

Последние слова она произнесла достаточно язвительно.

— Да, потихоньку я начинаю понимать, что имел в виду таможенный чиновник, — пробормотал я вполголоса.

— Кто–кто? — переспросила она.

Я объяснил, и она невесело рассмеялась.

— Вам еще не раз придется это услышать, сеньор Хаклют. Город и так поглотил уже массу денег. Мы все гордимся Вадосом. Однако есть люди и здесь, и в других городах страны, которые считают, что пора наконец изыскать средства и для решения наших насущных проблем. Возможно, они не так уж неправы.

Толпа понемногу редела. Люди возвращались на работу. Выступавшие покинули свои трибуны, которые не замедлили разобрать.

Несколько минут мы молча наблюдали, как рассеивается народ.

— Не хочу вас больше задерживать, — быстро проговорила сеньора Посадор. — Да и мне пора. Но мы непременно увидимся — за вами партия! До свидания.

— До свидания, — машинально проговорил я.

Она решительной походкой пересекла площадь. Я еще немного постоял, глядя ей вслед, пока она не скрылась из виду. Говоря о Тесоле, сеньора Посадор не могла скрыть горечи. И это поколебало мое впечатление о ней, как о праздной, богатой женщине. Она, без сомнения, была яркой, запоминающейся личностью. И я решил расспросить Энжерса, не знает ли он о ней.

Правда, меня несколько смущало одно обстоятельство. Еще в начале своей служебной карьеры, связанной с частыми поездками, я едва было не потерял все из–за отсутствия самодисциплины. После двух постигших меня неудач я вменил себе в правило никогда в командировках никакого внимания не уделять женщинам и уже лет десять неукоснительно соблюдал этот принцип. И на сей раз я не стремился пробудить в сеньоре Посадор интерес к собственной особе, но в душе, признаться, жалел об этом.

В транспортном управлении я появился несколько раньше назначенного времени и тут же был приглашен в кабинет Энжерса. Англичанин сидел за письменным столом с сигаретой в зубах и читал какой–то машинописный текст.

— Одну минутку, я только просмотрю доклад.

Я кивнул и сел в предложенное мне кресло. Через несколько минут Энжерс собрал разрозненные страницы, аккуратно написал что–то на чистом листе и, вызвав секретаршу, передал ей бумаги.

— Прекрасно, — сказал он, взглянув на часы. — Нам следует перейти в здание напротив. Сейксас, к сожалению, как и многие здесь, в Вадосе, не всегда точен. Однако это не дает нам права на опоздание. Прошу вас, пойдемте!

Миновав чистые светлые коридоры, мы вышли на улицу, пересекли газон и оказались у здания финансового управления. Внезапно Энжерс остановился, словно что–то вспомнив.

— Хочу спросить вас еще кое о чем. Не доводилось ли вам встречаться с женщиной по имени Мария Посадор? Она часто появляется в вашем отеле и его окрестностях.

Я с удивлением кивнул.

Энжерс ответил мне своей обычной холодной улыбкой.

— Тогда позвольте дать совет. Это не совсем подходящее для вас знакомство.

— Что вы имеете в виду?

— Лучше было бы, чтобы вас не видели в ее обществе. Я уже советовал вам соблюдать нейтралитет в вашей работе.

Я не подал виду, но типично английский менторский тон Энжерса произвел на меня крайне неприятное впечатление.

— А в чем дело? — резко спросил я.

— Видите ли… — Он подтолкнул меня к крутящимся дверям. — Сеньора Посадор известна своими взглядами, порой отличными от позиции президента. Это длинная история, не стоит ею вас обременять. Но одно вам следует учесть: если вас будут видеть вместе, вы утратите репутацию беспристрастного стороннего специалиста.