Я не мог удержаться от колкого замечания. Но оно не достигло цели.
Кордобан с удивлением взглянул на меня.
— Да причем здесь детали? В любом случае — это интересная информация.
Я нашел его замечание легковесным.
— Любопытно, — сменил я тему разговора. — У вас прекрасный комплекс, намного крупнее, чем я предполагал. Скажите, объем вещания, видимо, довольно велик?
— Практически наша аудитория самая большая в Латинской Америке, — сказал он с гордостью. — За последние двадцать лет мы многого добились. Я не знаю последних сравнительных данных, но, согласно проведенному в прошлом году опросу, нас постоянно смотрят около двух третей всего населения, ну за исключением таких праздников, как пасха, например. Но и по этим дням в барах и других развлекательных заведениях работают телевизоры. Даже в самых маленьких деревушках и селениях имеется хотя бы по одному телевизору. Конечно, мы ведем трансляцию и на другие страны. Но там так мало аппаратов, что в расчет их можно не принимать.
Сказанное не могло не произвести на меня впечатления.
— А каково положение с радиовещанием? — спросил я. — Наверно, вы не уделяете ему особого внимания, если у вас такое большое число телезрителей.
— О, совсем наоборот! За исключением ежедневной часовой общеобразовательной программы, наши телепередачи обычно начинаются с восемнадцати часов тридцати минут. В дневное время зрителей немного, не считая воскресенья, когда трансляция начинается с двух часов дня. А радиопередачи ведутся с шести часов утра до полуночи. Нас слушают рабочие на заводах, водители в автомашинах, домохозяйки. Даже крестьяне берут с собой транзисторы в поле. Почему же мы должны оставлять без внимания наших потенциальных слушателей?
Последние его слова несколько удивили меня, но я ничего не сказал, а только кивнул.
Вытянув шею, Франсиско Кордобан рассматривал что–то через стеклянную перегородку.
— У Энрико, по–моему, какие–то неполадки, — заметил он. — Думаю, нам лучше пока ему не мешать.
Мой взгляд продолжал скользить по режиссерской. Еще во время разговора с Кордобаном я разглядел рядом с пультом стопку книг. В большинстве своем это были бульварные романы. Вероятно, телемеханики и режиссеры коротали за ними выдавшиеся свободные часы. Однако мое внимание привлекла книга, которая, казалось, попала сюда случайно: пухлая, зачитанная, со следами от сигарет на красной суперобложке, она внешне походила на учебник. Я решил, что это какое–то пособие для специалистов и взял ее в руки. Фамилия автора была мне хорошо знакома: Алехандро Майор.
Мне вспомнились университетские годы и горячие дискуссии на семинарах вокруг одной из самых спорных книг тех лет. Она называлась «Управление государством двадцатого века». Ее автором был Алехандро Майор.
С интересом раскрыл я новую книгу Майора «Человек в современном городе».
«Интересно, сохранил ли автор ту же свежесть мысли, что и прежде, — подумал я. — Вряд ли».
В мои студенческие годы Майор был знаменит. Он выступал пламенным поборником новых идей, с юношеским энтузиазмом защищавшим свои убеждения. О курсе лекций, который он читал в Институте общественных наук в Мехико, с возмущением говорили в научных кругах. С годами он, наверное, превратился в умеренного конформиста. Такая судьба постигает многих реформаторов. Их идеи утрачивают свою революционность.
Кордобан ухмылялся, наблюдая за неслышимыми трудностями Риоко. Наконец он повернулся ко мне и заметил, чем я занят.
— Вы, вероятно, читали эту книгу?
Я покачал головой.
— Нет. Но с первой работой Майора я знаком еще со студенческих пор. Довольно необычная книга для телестудии, — сказал я. — Интересно, что стало с этим человеком? Я не слышал о нем уже много лет.
Кордобан с некоторым удивлением взглянул на меня.
— Серьезно?
Он посмотрел через стеклянную перегородку, разыскивая кого–то глазами, и невольно подтянулся, когда дверь в студию отворилась.
— Вот он собственной персоной.
Я увидел коренастого человека, которого мы встретили, когда появились здесь с сеньорой Кортес.
— Неужели? — поразился я.
— Конечно. Доктор Майор почти восемнадцать лет является министром информации и связи Агуасуля.
— Значит, он стал им еще до основания Сьюдад–де–Вадоса?
Кордобан кивнул.
— Совершенно верно. Меня, признаться, поразило ваше замечание, что вам кажется странным видеть его работы в студии. Мы же, наоборот, считаем их своими настольными книгами.
— Действительно, я припоминаю, он всегда утверждал, что средства массовой информации являются важнейшим инструментом современного управления.
Но мне вспомнилось и многое другое.
— Вы говорите, он уже восемнадцать лет находится здесь? Я тогда еще учился в университете. Но мне казалось, что Майор в то время возглавлял кафедру общественных наук в Мехико.
— Видимо, так оно и было, — равнодушно сказал Кордобан. — Разумеется, он и теперь преподает в здешних университетах.
Риоко наконец закончил прогон и, казалось, остался доволен собой.
— У нас есть еще время заскочить в бар, — сказал Кордобан.
Я кивнул, и мы перешли в маленький, но уютный бар в противоположном конце коридора. У стойки я вернулся к нашему разговору.
— Доктор Майор говорит по–английски? — спросил я.
— Думаю, да. Вы хотели бы познакомиться с ним поближе?
— Да, я был бы вам признателен, — ответил я. — Возможно, ему тоже небезынтересно будет узнать, что он оказал на меня большое влияние при формировании моего собственного стиля работы.
— Специалисты по транспорту имеют свой собственный стиль? — не без иронии заметил Кордобан.
— А почему бы и нет? Подобно тому как есть свой стиль у архитектора, так есть свой стиль и у человека, разрабатывающего схемы движения транспортных потоков. Сейчас уже имеется полдюжины таких специалистов со своим индивидуальным почерком.
Кордобан внимательно рассматривал что–то в стакане.
— Плохо себе это представляю, — сказал он. — Но был рад узнать что–то новое. Вы с вашей профессией принадлежите к элите? Простите за глупый вопрос. Конечно, вы из числа избранных, иначе бы вас не пригласили в Сьюдад–де–Вадос.
Он засмеялся.
— Мы всегда говорим, что для Сьюдад–де–Вадоса все делается на высшем уровне, и тешим себя этим.
Он взглянул на настенные часы и отставил в сторону напиток.
— Пора! Прошу вас.
За две минуты до начала передачи мы снова вошли в студию. Кордобан указал мне на кресло за камерой, сказав, что, как только наступит время, он подаст мне знак, чтобы я занял место рядом с ним. Затем он сел напротив первой камеры и кивнул Риоко, что можно начинать.
Зажглась красная лампочка. Технический уровень передачи был весьма профессиональным, но ее содержание показалось мне довольно наивным. Программа длилась примерно тридцать пять минут, и большая ее часть состояла из заранее отснятого материала. Я следил за изображением по монитору.
Вначале дали хронику: планирование и строительство Вадоса; торжественная закладка первых домов с участием самого президента; движение транспорта по широким улицам. Я без труда понимал комментарий Кордобана. Говорил он четко и ясно. В течение всей передачи мой интерес не ослабевал.
«Действительно, великолепный город, — думал я, — в самом деле, его можно назвать одним из достижений двадцатого века».
Сначала Кордобан говорил высокопарно, затем, пустив слезу, перешел к новым, недавно возникшим проблемам Вадоса и его окрестностей. Появились кадры, изображающие жалкие, убогие кварталы бедноты; хилые, болезненные дети, вынужденные жить в лачугах под одной крышей со свиньями и ослами; недостаток жилья и высокая рождаемость.
Контраст с чистым, привлекательным городом был разителен. Вероятно, оператору все же удалось проникнуть в трущобы Сигейраса. Вид светлых, залитых солнцем платформ станции особенно подчеркивал мрачность и запущенность закутков под ними.
Затем следовало короткое интервью с Колдуэллом, молодым специалистом из городского отдела здравоохранения, с которым я познакомился в кабинете Энжерса. Он привел тревожные цифры о количестве заболеваний и случаев дистрофии в трущобах.