— Я больше этим не занимаюсь, — грубо отсекает попытки альфы Хоуп и пытается его обойти.

— Что, богатого ебыря нашел? А раньше ты, чуть что, отсосать прибегал, — грязно усмехается мужчина и наступает. Хосок внутренне собирается, уже готовится кулаками отбиваться от назойливого бывшего клиента, как его и альфу отвлекает рёв мотора въехавшего во двор мазерати.

Техен, громко хлопнув дверью, в два шага оказывается рядом с парнями.

— Какие-то проблемы? — спрашивает Ким у альфы, который, узнав главу третьего Дома, начинает пятиться назад.

— Никаких, — мямлит мужчина.

— Вот и прекрасно, — скалится ему Ким и поворачивается к омеге. — Что за манера сбегать без предупреждения?

— Я за вещами приехал, — поникшим голосом отвечает Хоуп и идет к мазерати. Только омега открывает дверь, как слышит звук удара и, обернувшись, видит, как его бывший клиент, прикрыв ладонями лицо, падает на землю.

Техен, как ни в чём не бывало, идет к дверце водителя и опускается на сиденье.

— Обязательно было его бить? — спрашивает Хоуп, пока альфа выруливает со двора.

— Он нехорошо тебя назвал, — Ким тянется к пачке сигарет и закуривает.

— Ты всё равно не можешь избить всех, это мое прошлое, и оно будет меня преследовать.

— Мне похуй, — взрывается Ким. — Значит, я буду бить всех и каждого, кто скажет непристойности про тебя, кто даже просто плохо посмотрит в твою сторону. Каждого. Твое прошлое должно остаться в прошлом. Отныне я не позволю никому оскорблять мою омегу, а ещё с этой минуты ты не ходишь никуда без охраны.

— И грустно, и смешно, — хмыкает Хоуп и, подвинувшись к альфе, кладет голову ему на плечо.

— Пусть лучше будет смешно, — остывает Ким и целует омегу в макушку.

***

— Что ты здесь делаешь? — Риз останавливается напротив двери в свою квартиру и смотрит на сидящего перед ней Чимина.

— Ты всё-таки сменил ключи, — горько улыбается омега.

— Да, сменил, и тебе нечего здесь делать, так что будь добр — уйди.

— Риз, пожалуйста, ты хотя бы от меня не отворачивайся, — просит омега и продолжает жалостливо смотреть на альфу снизу вверх. Ищет в глазах Риза, за что бы зацепиться, не находит. Вжимается лопатками к стене и из последних сил цепляется за ускользающую реальность, в попытках ее поменять, подстроить под себя. Вот только альфа перед ним так явно не думает. У Риза в глазах боли на миллион лет вперед. Она едкая, выедающая, даже до Чимина дотягивается: один ризовский взгляд и омега придавлен к каменному покрытию подъезда, размазан по его стенам — только не от боли. От стыда. Риз смотрит так, что лучше было бы дать земле развернуться и похоронить под толстым слоем, смотрит так, что не имеет значения для чего и зачем, какое оправдание у Чимина, от его взгляда — омега бесформенная масса, кусок оголенной плоти, не достойный ничего, прогнивший до основания.

— Уходи, Чимин, — Риз морщится, будто Чимин воняет. А он и вправду воняет — предательством. Этот смрад уже успел осесть даже на стенах подъезда. Риз дышит через раз. Смотреть на омегу нет сил. Последние несколько часов альфа только и делает, что распадается на тысячи мелких осколков и собирается вновь, что давится своими же перебитыми внутренностями, стоит попробовать выдохнуть.

— Почему? Почему я должен уйти? — Чимин обхватывает себя, уговаривает, что справится, что сможет — Риз ведь не прогонит, не даст размазаться так, чтобы потом уже совсем не собраться.

— Потому что больше нам с тобой встречаться не стоит, — альфа выносит приговор, пускает его в омегу ядовитой стрелой, вот только Чимину не понять, что весь этот яд, пропитавший кровь Риза — его рук дело.

— Риз… — Чимину вмиг обрубили все нити, повязки, ремни, обесточили, обескровили. Оставили сломанного в холодном подъезде хрипеть и повторять имя альфы.

— У тебя скверный характер, ты избалованный и эгоистичный, но я на все закрывал глаза, потому что любил тебя, потому что думал, что это все исправимо, и я бы исправил, но та темнота у тебя внутри — это не исправишь. Поставить под риск чужую жизнь и жизнь еще не родившегося ребенка — это слишком.

— А ты святой значит? — шипит Чимин и встает на ноги. Выносить больше невозможно. Каждое слово — это двести двадцать в самое сердце. От боли болью лечиться. — Палач Чонгука, тот, кто не знает, что такое сострадание и тот, у кого нет сердца, ты будешь учить меня морали? — выплевывает слова в лицо альфы омега.

— У меня сердце было, — горько улыбается Риз. — И оно принадлежало тебе, но я забираю его обратно, так что, будь добр, пошел вон из моего подъезда.

Чимин отчетливо слышит, как внутри что-то хрустнуло, переломилось надвое, он оседает на пол тяжелым изодранным мешком и отчаянно ищет обо что бы опереться.

— Нет, пожалуйста, — омега хватает руку альфы и слёзно молит. — Умоляю, дай мне шанс, я действовал на эмоциях, испугался, что потеряю брата. Не прогоняй меня. Пожалуйста, — скулит Чимин и сильнее сжимает в руке ледяную ладонь.

Терпение Риза заканчивается, он хватает омегу поперек и, перекинув через плечо, идет к лифту. Альфа опускает Чимина в лифт и нажимает кнопку один.

— Риз, пожалуйста, — рыдает омега и пытается выбраться. — У меня больше никого не осталось, не отворачивайся от меня. Я не смогу без тебя, — дверца закрывается, и лифт уносит Чимина вниз.

***

Чонгук предупредил Юнги, что сегодня берет его на ужин. Мин пару часов проводит в офисе, узнает от Хосока последние новости про его папу и, пообещав навестить, идет наверх собираться. Ровно в восемь Юнги спускается к ожидающему его внизу авентадору и опускается на переднее сиденье. Чонгук легонько целует омегу в губы и заводит автомобиль.

Кажется, впервые за последние почти что полгода Юнги чувствует себя счастливым. Он много и вкусно ест, болтает без умолку и не дает альфе даже рот открыть. Чон только усмехается, делает всё новые и новые заказы и ни на миг не уводит взгляда с омеги. Юнги будто светится изнутри, он звонко смеется и рассказывает Чонгуку про свою жизнь до него. Омега грустит, когда понимает, что в универ в таком положении пойти не сможет, но альфа обещает, что тот продолжит образование, а у малыша будут минимум десять нянь.

— И мы типа будем жить как нормальные люди? — поедая крем-брюле, спрашивает Мин.

— Мы попробуем, — говорит альфа и подает ему салфетку. — Ты не лопнешь, учитывая то, сколько ты съел? — смеется Чонгук.

— Я ем сейчас за двоих, — обиженно бурчит Юнги и откладывает ложку. — Я не ел почти два месяца, меня тошнило все время.

— Я же пошутил, — извиняется Чон и подталкивает к нему тарелку.

— Знаешь, насколько я тебя ненавижу, — серьезно говорит омега и широко разводит руки. — Вот настолько.

— Знаю. А знаешь, как меня бесит одна мысль, что я без тебя больше не могу?

— Сильно бесит? — смеется Мин.

— Очень сильно.

— Я должен тебя ненавидеть. Иногда по ночам я вспоминаю нашу первую встречу и всё остальное, тогда мне хочется встать и бежать, далеко-далеко, лишь бы подальше от тебя. Но я понимаю, что от себя не убежать, знаю, что не смогу. Я не знаю, как так вышло, где я дал слабину, в метке ли всё дело, или те легенды, которые нам рассказывали прадеды про истинных, всё-таки реальны. Но я ни с кем кроме тебя себя не представляю. Не могу, — с налетом легкой грусти в голосе говорит Юнги.

— Я тоже об этом думал. Ночами не спал, с ума сходил. Искал тебе замену, устраивал себе эксперименты, ставил опыты, но понял, что херня всё это. Я всё время хочу к тебе. Тогда, когда я увидел фотографии — я чуть не умер и думал, лучше бы умер. Я не жду от тебя каких-то чувств, потому что осознаю, что я натворил, но ты должен быть рядом. У меня проблемы с управлением гневом, и я жуткий собственник. У нас будут скандалы, истерики, куча недопонимания, но ты все равно будешь рядом, что бы мне ни пришлось сделать ради этого. Потому что я тебя не отпущу и никому не отдам, просто знай это.

— Звучит зловеще, — смеется Мин.

— Так и есть, лисёнок, — улыбается альфа и просит счет.