Чонгук долго пытается уйти от ответа, переводит тему и даже, чтобы отвлечь Чимина, наспех готовит для него любимый рамен, но Пак не сдается. Чонгук берет недопитую кружку кофе с кухонной тумбы, ставит ее на стол, пока Чимин дуется и, скрестив руки на груди, смотрит в окно. Небрежно растрепанная рыжая чёлка закрывает весь лоб и даже брови, которые Пак задумчиво хмурит. Чонгук подмечает это по ярким складочкам над переносицей и на пару секунд задерживает взгляд на его лице. Он знает, что придется все ему рассказать.

— Чим, — напряженно опускаясь на стул, зовет Чонгук. Двигает кружку на одну линию с ложкой и кладет рядом вытянутые нетронутые кубики сахара так, словно выстраивает между ними воображаемую стену.

Говорить по-прежнему нет никакого желания, Чонгуку кажется, что в этом нет никакого смысла. Он так тщательно прятал свое прошлое, запирал его поглубже, за семью печатями оставляя это только для себя, что сейчас слова наотрез отказывались ложиться на язык. Чон лишь думает, что чего он всё это время избегал, всё же должно было произойти. Кто-то всё-таки должен был рано или поздно содрать с него кожу, поковыряться внутри металлической арматуриной и вывернуть к чёрту наизнанку. Рано или поздно. А лучше бы и никогда. Потому что ничего уже не изменить, сколько не говори, и смысла в действительности совершенно точно нет. И от этого всего в голове, где-то глубоко под черепной коробкой, что-то истошно долбится, заставляя, залпом осушить остатки кофе, и поспешно вернуть кружку на место. Чтобы линия не разрывалась.

Железные ножки противно скрепят по кафелю, когда Чимин придвигается ближе и щёлкает пальцами перед лицом напротив. Потому что Чонгук явно слишком настойчиво буравит взглядом кофейный осадок на дне чашки, в попытках найти там если не защиту, то хотя бы подходящий ответ. От всей этой ситуации Паку становится почему-то не по себе. И разве что больше всей этой идиотской молчанки, Чимин ненавидит поиски причин той самой скрытности, которыми Чонгук себя мучает последнее время. Чимин даже думает, что возможно он действительно не имеет права буравить буквально на таран двери, на которых огромным красным табло мелькает «Не входить!», но, в конце концов, они друзья, и что бы там не произошло вчера в этом трижды проклятом отеле, он хочет помочь.

Когда Чонгук все-таки сдается и рассказывает, он не поднимает глаз, с повышенным вниманием изучая выстроенную им самим абсолютно глупую линию на столешнице, а Чимин долго сидит, уставившись в свою тарелку, и молчит.

— Я вообще неверующий, но, Господи… как так? Ты брат У Чихо? — не выдерживает Пак, он чуть ли воздухом не давится от негодования. Резко спускает рукава рубашки от локтей и случайно громко хлопает ладонями по столешнице, заставляя Чонгука вздрогнуть, и осторожно кивнуть в согласии.

— Ты из кожи вон лезешь, чтобы продлить жизнь мамы. Ты еле концы с концами сводишь, и я никогда не забуду то время, когда ты только пришел к нам… Ты же не доедал, и даже сейчас все, что ты зарабатываешь, ты тратишь на больницы. А твой брат один из богатейших людей в городе… Господи, Чонгук, — когда пораженный голос Чимина снова раздается между ними, в воздухе как будто что-то щелкает, и Чонгук не может гарантировать треснул ли это монолит того неприкосновенного внутри него, или же что-то просто-напросто упало где-то в соседней комнате. — И как Земля таких носит? Какой же он урод! — Чимин поднимается нервно, чуть ли не роняя свой стул спинкой назад, и идет в коридор за сигаретами. Ему нужно все это обдумать и покурить, потому что он не очень-то ожидал такое услышать, а особенно увидеть всю эту расползающуюся в глазах Чонгука боль, когда хочется рухнуть перед ним на колени и просто обнять.

Чонгук сжимается весь, забирается с ногами на стул, обхватывает себя руками и, положив голову на колени, бездумно пялится сквозь стену в пустоту, глаза не цепляют ничего вокруг, все расплывается неясными очертаниями, и Чон только и может, что вспоминать последний заказ и думать о той вспыхивающей искрами ненависти в глазах Чихо, когда он его узнал.

— Надо было уйти, — заходя обратно, говорит Чимин. — Надо было подать мне знак, и мы бы что-то придумали. Мы бы ушли, — Пак с сочувствием смотрит на бледное лицо Чонгука, подходит ближе, отмечая темные круги под глазами, и понимает, что он, скорее всего, даже не спал сегодня, а если и спал, то обязательно с теми ужасными выматывающими кошмарами, которые мучают, стоит ему хоть на мгновение ослабить защиту. Чимин закуривает первую сигарету за день и думает, что сейчас Чон как никогда похож на ребенка. Беззащитного и брошенного.

— Нельзя было, и ты это знаешь, — Чонгук моргает, опускает лоб на колени и прячет лицо совсем, от чего голос звучит глухо и совсем тихо. — И потом, я не могу долго притворяться, что у меня нет брата. Мы живем в одном городе. Я и до этого его видел несколько раз. В любом случае, этот мудак отнял у нас с мамой все, что осталось от отца. А отнять у меня еще и работу, я ему не дам. Эта работа мне важна, как жизнь и это буквально. Я не поставлю под риск жизнь своей матери из-за того, что моим клиентом оказался У Чихо.

— У меня мурашки по коже от всей этой ситуации, — Чимин тушит сигарету в старую банку из-под кофе, которую Чонгук оставил ему на подоконнике в качестве пепельницы, и подходит к нему, опуская руку на затылок, осторожно вплетает пальцы в темные волосы и успокаивающе гладит кожу мягкими подушечками. — Но ты прав, зацикливаться не будем. У тебя сегодня выходной, а я отпрошусь у Кена, и мы сходим куда-нибудь оттянемся.

— Чимин, не надо брать отгул, который тебе придется потом отработать. Из-за меня, — произносит бесцветным голосом Чон, но ласку все-таки принимает. — Я посижу дома и посмотрю телек.

Чимин не соглашается. Он прекрасно выучил все его состояния, и сейчас, сжимая ладонями чонгуковы щеки и приподнимая голову так, чтобы можно было смотреть в глаза, Пак все видит.

— Не обсуждается даже. Мы больше не позволим отголоскам из твоего долбанного прошлого портить твое настоящее. В Fanxy сегодня выступает крутой ди-джей, так что к десяти часам, чтобы был готов, я заеду за тобой.

Чонгука нельзя оставлять одного. Он в совершенстве научился убеждать всех вокруг в своей отрешенности и непробиваемости, но на деле добился лишь того, что стоит внимательнее присмотреться, и на его теле можно найти сотни трещин, просветить изнутри и заметить, что свет пробивается по всей поверхности тела, обнажая десятки зияющих пустотой дыр, которые Чонгук всеми силами пытался сшить и спрятаться за панцирем напускного равнодушия. Чихо все это обнажил. Чимин видит синеющие пятна на шее Чонгука, чувствует, как он вздрагивает, стоит к нему прикоснуться, и он не уверен, что в этот раз Чон готов справиться с этим в одиночку, потому что звенья металлических цепей, которыми он себя обматывает, кажутся слишком крепкими, и Чонгук тонет в монохромном спектре ненависти к себе, утягиваемый на самое дно. Чимин не знает, что с этим делать, но он способен хотя бы протянуть руку и попытаться удержать младшего от падения. Поэтому он невесомо поглаживает шею Чона прямо у кромки волос и старается успокоить. Только не в курсе, кого больше: себя или Чонгука.

***

— Каждый месяц! Каждый месяц я должна менять прислугу, потому что с одного раза запомнить все, что я говорю очень сложно. И вот опять, мне пришлось заставить их заново сменить скатерть. Неужели так сложно понять, что она должна сочетаться с посудой! — возмущается Сумин, наблюдая, как прислуга заново сервирует стол.

— Может все дело в тебе, мама, — лениво тянет сидящий на кресле у камина Чихо. — Может ты слишком требовательна.

— И ты против меня! Я вижу тебя раз в месяц, и нет бы хоть доброе слово матери сказать, — деланно возмущается женщина. — А вот и Ю-Квон, — восклицает Сумин, услышав звонок во входную дверь, и выходит из комнаты, чтобы его встретить.

Чихо провожает ее рассеянным взглядом, отстраненно думая, что он совершенно не хотел бы сейчас видеть Ю-Квона. У них вроде бы даже отношения, но Чихо не чувствует к нему ничего такого, чтобы в груди разрывались Вселенные, а голову топило в бесконечности, где нет ничего кроме вас двоих. Никаких возвышенных чувств. Только удобство и секс. Просто потому что У прекрасно знает все возможные маски Ю-Квона. Одна мать верит в то, что он чистый и невинный. Но чистоты в нем ровно столько же сколько и невинности. Разубеждать ее не хочется, так Сумин хотя бы не ездит ему по ушам со всякой ненужной болтовней, а спокойно щебечет с Ю-Квоном, когда у Чихо нет желания не то что разговаривать с ней, а даже видеть. Он ее любит, но после ухода отца у них двоих слишком разные взгляды, чтобы они могли не ссориться, находясь одни дольше пяти минут.