Объятия чувствуются слишком остро, и почему-то болезненно тонко отдаётся каждый поцелуй. Будто они застыли на лезвии, а их толкают, вправо-влево, вперёд-назад — неважно. Чон капризничает и злится. Ему не терпится, он нуждается в том, чтобы проводить ладонями по коже того, по кому дико скучал столько дней. У выполняет его желание. Второпях стягивает ненужные больше этой ночью тряпки, и наконец-то позволяет Чону ощущать всего себя. Чихо впивается в шею младшего, оставляет беспорядочные укусы везде, где может дотянуться, шире разводит его ноги, заставляя обвивать себя и прижимать теснее, ближе. Чон рвано дышит, торопится, пытается побольше задержать в руках. Боится, что показалось, боится, что это сон и он проснется. Чихо обхватывает их члены, соединяет и водит по ним ладонью. Чон мечется по постели, умоляет не останавливаться, стонет так, как никогда раньше. Чихо почти ничего не видит, страсть застилает глаза, разум. Чувства и ощущения обостряются, тело под ним нереально податливое, мягкое, оно так остро реагирует на любое, самое легкое прикосновение, что Чихо невольно захлебывается обрушившейся волной трепета.
— Внутри… Пожалуйста… Я хочу тебя внутри, — Чон говорит обрывками, еле дышит. Смотрит так, что Чихо вообще не понимает как жил. Как он жил до этого парня. Зачем вообще нужно было все это «до».
У разводит его ягодицы, сам смачивает свои пальцы слюной, пытается действовать нежно и аккуратно, но не выходит. Терпенье кончается. Руки дрожат, он кое-как растягивает брата, который не терпит, а только требует. Заверяет, что готов. Чихо поддается. Приставляет головку и толкается. Входит полностью, зажимает в руках его тело и замирает. Чон ерзает, выгибается и кивает, разрешая двигаться. Чихо не может оторвать взгляда от лица напротив. Прилипшие от пота к лицу черные прядки, горящие сумасшедшим огнем глаза, покусанные, умоляющие его трахнуть губы. У двигается, сразу переходит на размашистые, глубокие точки. С Чонгуком по-другому невозможно, с ним только терять рассудок, с ним только сходить с ума, самоконтроль тут не пройдет. Чихо вбивается в горячее тесное тело, прикрывает глаза от удовольствия и наслаждается стонами. Чонгук царапает нависшую над ним грудь, обхватывает за шею, тянет к себе и целует: мокро, пошло, беспрецедентно открывая себя полностью и отдавая все, что от него осталось. Он принимает чужой язык, переплетает своим, посасывая, и продолжает стонать в поцелуй. Когда Чихо замирает и приподнимается, Чонгук инстинктивно тянется за ним, приоткрывая черные-пречерные от расширившихся зрачков глаза. В них плещется лихорадочный яркий блеск и такое доверие, что мозг окончательно перемыкает. Чихо скользит взглядом по раскрасневшимся щекам и, замечая маленький шрамик на щеке брата, бережно целует его, обводит языком, чем вызывает у Чонгука переполненный непонятными эмоциями вздох, что заставляет перевести свое внимание на опухшие искусанные губы. Чонгук шепчет что-то, плотнее скрещивает лодыжки на пояснице и притесняет к себе до самого конца, в самый-самый центр, умоляя не отпускать и удерживая слишком близко, слишком нездорово, слишком по-своему и сильно. Он глаза даже не закрывает, кажется, распахивает их еще шире, и Чихо первый раз заглядывает в эту бездну без страха, падает сразу с обрыва вниз головой и теряется.
— Я сначала думал, — тихо говорит Чихо, прижимаясь ко лбу Чонгука своим и пристраивая обе руки по бокам от его головы, — что мне все равно, потом — что сдохну, напившись, в каком-нибудь паршивом клубе. А сейчас мне кажется, что я умираю без тебя.
Чонгук задыхается от всего этого. От жёстких движений бедер, от поцелуев-укусов, от засосов на шее и за ухом, от хриплого голоса-шепота, который сейчас заставляет поверить, что дороже и ценнее него ничего нет. Заставляет испытывать удовольствие на грани всепоглощающей испепеляющей боли, затягивая вокруг шеи петлю из красной капроновой нити. Чихо же и вовсе хребет переламывает от нестерпимого жара внутри, от его стонов и вообще от всего Чонгука: целого, настоящего, только его личного.
Чонгук дрожит от переполняющего его коктейля, замешанного на гранях боли, на окончательно проигранной борьбе и на крайней точке любви-ненависти, стеклянной призмой заточающей в себе. И он больше не может держать себя: приподнимается, с отчаянной силой кусает плечо брата и кончает, пачкая свой и его живот. Чихо до синяков зажимает чужие бедра, делает несколько глубоких толчков, оставляя отметины на бедренных косточках, и тянет на себя, кончая внутрь. Кладет голову на мокрую грудь и вслушивается, как быстро дышит младший, как сильно бьется его сердце. Чон зарывается ладонью в темные волосы на затылке У, второй гладит татуировки на чужих руках и прикрывает глаза. Когда Чихо приподнимается, Чонгук уже спит. Он не знает, насколько тяжелыми были его последние дни, хмурится только на замеченную излишнюю худобу и измученность, отпечатавшуюся темными синяками под глазами. Но потом все равно улыбается про себя тому, насколько Чон похож на маленького ребенка. Ложится рядом, обхватывает его поперек и прижимает к себе. Если счастье есть, и если оно положено Чихо, то оно выглядим именно так, думает У, смотря на Чона. Чихо выполняет свою маленькую мечту последних дней, тоже зарывается в волосы на затылке Чонгука, принюхивается и так и засыпает.
Долго проспать не удается. В четыре утра Чонгук просыпается от истошного воя мобильного. Чон тихонько, чтобы не разбудить Чихо, выбирается из его объятий и идет на кухню. Чихо просыпается сразу, стоит перестать чувствовать горячее тело в руках. Когда У заходит на кухню, Чон стоит и стеклянным взглядом смотрит на мобильный в руках. Чонгук настолько бледен, что почти сливается с белой дверцей холодильника.
— Что произошло? — сиплым после сна голосом спрашивает Чихо. У понятия не имеет, кто звонил, почему посередине ночи, но одного взгляда на брата хватает, чтобы понять, что случилось что-то ужасное.
— Там… Мне надо… — Чонгук шепчет через слово и с паузами, еле слышно проговаривая окончания, и потерянно то поднимая, то опуская ладонь, а сам даже не замечает, как уголки глаз наполняются слезами, и голос окончательно срывается. — Мне надо пойти…
Чон резко приходит в себя, бросается в спальню и роется в шкафу. Губы бескровные совсем и трясутся, он жмурится и заталкивает обратно не прошеные слезы, затыкает рот ладошкой, лишь бы не завыть. Чихо молча следит за его метаниями и тоже одевается. Чонгук ищет какие-то бумаги или деньги, Чихо не понимает. У того все из рук валится, и, кажется, он на грани полноценной истерики. Чихо перехватывает младшего, сильно трясет за плечи и повторяет заданный на кухне вопрос. Чонгук смотрит, словно сквозь, просит пустить и повторяет, что ему надо идти. Чихо берет куртку, тащит парня к машине и, усадив на сиденье, пристегивает ремнем безопасности, попутно выспрашивая адрес.
— В больницу, — отвечает Чонгук, с трудом заставляет себя назвать район и смотрит на свои руки, которые дрожат, как руки наркомана.
У молча заводит машину, выруливает со двора и в правой руке зажимает обе ладони брата, пытаясь унять эту пугающую и неподвластную ему дрожь. Зовет его по имени, но Чонгук не реагирует совсем. Молчит куда дольше, чем стоило бы, давит пальцами сильнее, чем хотел бы, и смотрит в одну точку взглядом намного потерянней, чем когда-либо до. Чонгук будто бы стирается прямо в эти самые секунды, захлебывается в собственной крови и крошится в руках Чихо так стремительно, что он удержать не может. А потому давит на газ вдвойне, понимая, что иногда боль приходит совсем с другой стороны. Оттуда, откуда не ждешь. Не знаешь даже. Просто в одну единственную секунду мир трескается и опадает мелкой соленой пыльцой. Тает в капельках крови, которые почти осязаемо сочатся по всей поверхности кожи Чонгука, и Чихо не может это контролировать. Чонгук же вообще ничего не может контролировать. Чего бы он ни касался — вне его власти, уходит сквозь пальцы, только следы оставляет. У него же даже ладони все в ожогах и пальцы тоже. На каждом горит и плавится свой знак. Не забыть — не отпустить. И сейчас ему кажется, словно все повторяется. Он касается и ломает. Все вокруг ломается. Чонгук — в том числе. Он закрывает глаза, отгораживаясь от мира: это все не с ним. Просто потому, что с него уже хватит, Чонгук не хочет проходить это заново. Слишком больно.
