Оборотни оставляют омег у прохода и уезжают. Чимин тоже всю дорогу молчит, только пару раз ругается на не вовремя севший телефон.

Стоит омегам войти во двор особняка, как они сразу испуганно переглядываются, увидев внедороожники и охрану. Хосок дома. Хосок дома, а омег нет. Юнги с трудом унимает подкатившую к горлу тошноту, прикрывает рот ладонями, будто это поможет. Каждый раз Юнги тошнит в случае страха, а сейчас он боится, как никогда. Лучше бы земля разверзлась и поглотила бы их с Паком, лучше так, чем стоять напротив Хосока и пытаться удержать себя чем-то целым, пытаться не развалиться на куски. Мин приходит в себя только, когда чувствует холодные пальцы Чимина переплетающиеся со своими.

— Пошли, — шепчет старший, и Мин идёт за ним. Будет больно, очень больно, но потом пройдёт, надо перетерпеть, надо закрыть глаза и думать о белом доме с охраной, тогда всё закончится. Чимину страшно не меньше, его ещё добивает то, что он так и не увидел сегодня Тэхена, может, в последний раз — с Хосоком каждый раз может стать последним. Омеги заходят в гостиную и идут прямо к лестнице на второй этаж, всё ещё надеясь, что разговаривающий со своим подручным Хоуп на них не среагирует.

— Стоять.

Не вышло. Омеги замирают, так и стоят спиной к альфе у лестницы, не в силах повернуться. Юнги между лопаток жжет так, что еще мгновение, и он осыпется пеплом. Мин еле унимает дрожь в подбородке, поворачивается первым, кривит рот в болезненной улыбке и здоровается. Хосок не реагирует, отпускает своего человека, подходит вплотную к Чимину и, медленно выговаривая каждое слово, спрашивает:

— Где вы были?

— Гу…гуляли, — пытаясь унять дрожь в голосе, говорит Пак, а в следующую секунду от сильного удара в челюсть, бьётся лицом о перила и падает на пол.

— Врёшь же, — шипит Хоуп, зарывается пальцами в белые волосы и с силой дёргает на себя. — Думаешь, я идиот?

Чимин плачет, сплевывает накопившуюся во рту кровь, даже не пытается отвечать. Юнги знает, что нельзя этого делать, знает, что получит, но всё равно виснет на руке брата, молит отпустить Пака, заверяет, что они и вправду гуляли, но задержались. Хосок одним сильным толчком отшвыривает Мина в дальний угол комнаты и снова бьет Чимина куда-то в живот, омега давится воздухом и, согнувшись, вновь выплёвывает свою кровь. Юнги, несмотря на боль, пронзившую спину от столкновения со стеной, снова подбегает к Хосоку и снова виснет на его руке, не позволяя вновь ударить уже отключившегося Чимина.

— Ты заебал меня! — кричит Хосок и, схватив Мина за шкирку, тянет на себя. — Что, сучёныш, сговорились, врать мне вдвоем решили? Козни за моей спиной строите?

— Мы не врём, честно не врём, — Юнги смотрит в глаза брату, пытается говорить так убедительно, как может.

— Не врёте? — вдруг меняет интонацию Хоуп, ослабляет хватку и проводит ладонью по волосам Юнги. — Правильно, мы же с тобой одной крови, ты бы мне не лгал. Мы же братья. Семья.

Хоуп притягивает парня к себе, легонько касается губами его губ, поглаживает по все еще болящей спине, обхватывает руками лицо и заставляет смотреть на себя.

— Ты знаешь, как сильно я люблю тебя? — голосом Хосока лёд колоть. Юнги шумно сглатывает, не моргает, взгляда от сгущающейся темноты в глазах напротив убрать не может. — Ты мой маленький, сладкий братишка, тот, ради которого я на всё готов. Ты никогда не обманешь своего старшего брата, не предашь. Я всегда так думал.

От слова «думал» Юнги кажется, что у него кровь стынет, замирает, перестает носиться по сосудам, он вмиг леденеет, сталкивается с колющим взглядом брата и раскалывается на части.

— Вы переходили в Сохо, я к вам Майка приставил, и он видел, как вы пролезли через проход, который мы вырыли для доставки товаров еще пару лет назад.

— Хосок, — дрожащими губами произносит Мин.

— Шшшш, — Хоуп приставляет палец к губам омеги, усмехается и, схватив Мина за шкирку, волочит в сторону ванной. — Тебе не помешает душ принять, вонь псины с себя смыть, а то блевать тянет.

Хоуп с силой отшвыривает омегу в угол и включает воду, набирая ванную.

— Мы просто осмотреться вышли, просто погулять, — отчаянно пытается вразумить брата Юнги.

— Мне плевать, — Хоуп подходит к пареньку, поднимает его за шкирку с пола, Юнги болтает ногами, пытается вырваться, но Хоуп с силой прикладывает его затылком об стену, тянет на себя и повторяет. Юнги, кажется, соображать перестает, перед глазами на мгновенье мутнеет, он приходит в себя, когда Хоуп волочит его к полной ванной и, перегнув через бортик, окунает головой в воду.

Вода забивается в нос и рот, Юнги барахтается, но Хосок сильнее давит его голову вниз, потом резко тянет наверх, Мин с трудом успевает глотнуть воздуха, как брат снова опускает его лицом в воду.

— С кем вы там виделись? К кому ходили? — между делом, словно не он сейчас топит человека, спрашивает Хоуп и вновь дергает омегу к себе.

— Пожал… — договорить омеге не дают, остальные слова булькают в воде.

— Малыш, солнце мое, я не хочу делать тебе больно, будто самому себе делаю, — сладким голоском говорит Хоуп и оттаскивает Мина от ванной. — Расскажи брату, что вы там делали, будь умничкой.

Хосок садится на корточки напротив пытающегося отдышаться омеги и нежно проводит ладонью по мокрым волосам. Юнги дёргается в сторону, отбрасывает руку брата и начинает отползать назад. Хоуп ловит его за щиколотку, дергает на себя скользящее по мокрому кафелю тело и прижимает собой к полу.

— Куда собрался? Я ещё не закончил.

— Ненавижу, — хрипит Мин, пока старший покрывает хаотичными поцелуями его лицо. — Ненавижу.

— Ты такой красивый, но такой глупый, — шепчет ему в ответ Хосок и бьёт кулаком в челюсть, забрызгивая кровью белоснежный кафель. Юнги смотрит на причудливые узоры, появляющиеся на полу по мере того, как смешивается вытекшая из ванной вода с его кровью, но Хоуп поворачивает его голову к себе, заставляет смотреть в глаза.

— Держишь меня за идиота, продолжаешь лгать, а я просто хотел, чтобы ты сказал: «Хосок, мы перелезли через стену, я бегаю туда к волкам, мне очень жаль, что я такой глупый омега».

Он знает. Страх разрастается внутри, не умещается, вспарывает кожу, вырывается наружу, затапливает собой всю ванную комнату. Юнги в нём задыхается, а чудовище над ним упивается. Смотрит на лежащего в луже собственной крови омегу и гадко ухмыляется. Юнги понимает, что будет больно — видит это в глазах напротив, прикрывает веки, не в силах выносить больше, и со всей силой бьётся затылком о кафель несколько раз подряд в надежде отключиться, в надежде не почувствовать на себе всю силу гнева брата. Но мозг не отключается, продолжает побрасывать картинки предстоящей пытки, а Хосок только смеется и снова бьёт куда–то по почкам.

Юнги пару секунд не может воздух вдохнуть от боли, теряется в пространстве, но быстро приходит в себя, стоит Хоупу перевернуть его на живот и содрать с него всю одежду. Омега утыкается лицом в окровавленные ладони, зажимается, но Хоуп бьет его лбом об пол, и Мин, наконец-то, отключается. Когда он приходит в себя, то лежит на спине и всё, что он видит над собой — это лицо чудовища, его личного монстра, по совместительству и брата. Юнги поворачивает голову влево и упирается взглядом в когтистую лапу. Это больше не Хосок. Юнги не знает, от чего ему хуже — от отвратительного хлюпающего звука между ног, от боли, будто ему живьём перемалывают кости сантиметр за сантиметром, или от мысли, что это никогда не закончится. Что это замкнутый круг, что сегодня ты выживаешь, ты в милости, а завтра он снова чудовище и снова рвёт тебя на части, умывается твоей кровью. И спасения от этого нет. Не сбежать, не спрятаться, только если на тот свет, но долбанная надежда не отпускает, всё обещает избавление, всё говорит о лучших временах, и пусть ими даже не пахнет, но Юнги верит. Верил. От этого всего выход один — смерть. Но даже мысли о ней сейчас не облегчают его страдания.

Каждый толчок — это чудовищная боль, разрывающая надвое, это трескающаяся кожа, которую Юнги потом снова пытаться ушить вместе, это раздробленное сердце, которое вместе не собрать, это разбитые надежды — их больше не склеить, не вселить по новой.