Капитан несколько секунд ошалело смотрел на историка-медиевиста совершенно заторможенным взглядом, а затем заржал самым неприличным образом.
- Ну, Доцент! Ну, ты отжег! - владелец заводов-газет-пароходов жизнерадостно хлопал себя по ляжкам, хватался за живот и еще десятком различных способов демонстрировал свое безудержное веселие. - Вот за что, а-ха-ха-ха-ха люблю вашего брата ботаника! Не, точно, вернемся домой - с меня ящик коньяка, о-о-хо-хо-хо, самого лучшего! Слушай, ты, ученая штучка, ты хоть представляешь, как ты этих парней, что нас сюда спровадили, озадачишь?! Это ж цельное человечество без капитализма оставить! Без этой, как его, без эксплуатации человека человеком! Ой, я не могу, это ж как им, беднягам, теперь извернуться придется!...
Надо сказать, что печальный Доцент на бурное веселье господина депутата никак вовсе не отреагировал, не говоря уж о том, чтобы к нему присоединиться. Что, по правде говоря, господину Дрону совсем не понравилось. Так что, он быстро прекратил хлопать себя по ляжкам и приступил к анализу ситуации.
- Так, ты это, Доцент... а сейчас-то чего дуешься? Ну, решил капитализм отменить, да и хрен бы с ним совсем! Шо теперь, из-за этого всем удавиться? Ты гляди веселей на окружающую действительность! Солнышко светит, птички поют, чего твоей еврейской душе еще-то нужно?
Насчет птичек Сергей Сергеевич, нужно сказать, погорячился. Не было вокруг никаких птичек! Солнце, правда, светило, что да - то да. Как бы то ни было, горестный господин Гольдберг поднял на своего спутника исполненный печали семитский взор и нехотя, но постепенно разгоняясь, начал обрисовывать ситуацию.
- Не все так просто, Сергеич. Ты вот меня судьбами моего еврейского народа уже умаялся доставать. И все никак не уймешься! А мы ведь не в игрушки играем. Худо-бедно, а судьбы целого мира менять собрались. Ты об этом лучше подумай!
Вот ты, блин, владелец заводов-газет-пароходов хоть на минутку задумывался, что должно с миром случиться, чтобы наши с тобой желания исполнились? К примеру, ты, стало быть, страстно желаешь, чтобы впредь никакая сильная и высокопоставленная сволочь, вроде Мирского, не могла по беспределу играть судьбами людей ради достижения ее, сволочи, шкурных интересов. А это как? Тысячи лет они, сволочи, резвились, как хотели, ставили людей раком или в другую, им угодную конфигурацию. Развязывали мировые войны ради собственного обогащения и власти. Скидывали законные правительства, устраивали революции, все ради того же. И вдруг раз - и не смогут! Вот ты можешь себе представить, что должно случиться с миром, чтобы сильные и жестокие - те, которые власть предержащие, вдруг перестали мочь делать то, что соответствует их шкурным интересам? И то, что они делали всегда?
Господин депутат с веселым любопытством взирал на разошедшегося историка-медиевиста, но в диалог не встревал. Понимая, что его ответы господину Гольдбергу ни разу никуда не уперлись. Вопросы-то все риторические: сам задал, сам и ответит. Доцент же продолжал жечь!
- Что, не можешь? И я не могу. Они же всегда, ты понимаешь - всегда делали то, что им нужно! Не считаясь ни с чем! А тут вдруг не смогут... Это что такое должно случиться с миром, чтобы не смогли? Ведь мир-то просто перевернуться должен. А как, в какую сторону он перевернется? Ты представляешь? Я - нет! С коммунизмом и всемирным братством трудящихся у нас, как ты знаешь, не задалось. Можно сказать - облом. Это я тебе, как коммунист со стажем, авторитетно говорю.
Тогда что же должно протухнуть в лесу, чтобы мир, тысячелетия стоявший на голове, вдруг перевернулся и встал на ноги? И как он будет при этом выглядеть, ты хоть отдаленно представляешь?! Я - нет! А ты действительно уверен, что хотел именно полного переворота нашего мира? Даже не зная, как, куда и в какую сторону это все должно кувыркнуться?
Трясущейся рукой доцент Гольдберг вытащил откуда-то из недр своего крестьянского одеяния пачку сигарет, вытянул одну, протянул пачку собеседнику. Чиркнул спичкой, со всхлипом затянулся, оба молча закурили.
На все это с облучка с ужасом взирал Рябой Жак.
Нет, добрые господа, не подумайте! Первое время все было нормально. Пока колдуны лениво перебрасывались какими-то словами на незнакомом языке, никто бы их со стороны за колдунов и не принял. Ну, крестьяне и крестьяне. Жак даже начал сомневаться в колдовских способностях своих спутников. Хотя вроде бы сомневаться в словах самого господина графа Жаку было не по чину.
Когда мелкий, потихоньку закипая начал вдруг наступать на дылду, что-то говоря все громче и громче, размахивая руками, а тот лишь отмалчивался - Жак насторожился. А уж когда оба вставили в рот какие-то белые палочки и начали выпускать из себя клубы дыма, тут-то Жак и понял: колдуны - всамделишные! Ох, господин граф, господин граф! В какую историю втравили вы бедного старого Жака?
А колдуны, между тем, закончили выпускать дым изо рта. Коротышка вытащил с самого дна запасную камизу Жака, расстелил на более-менее ровном месте. Затем выгреб из ближайшего мешка черпак проса, рассыпал его по комизе, аккуратно разровнял и начал обломком тонкого прута наносить какие-то колдовские рисунки. Все это непотребство сопровождалось пояснениями на все том же непонятном языке. Да ну их, - выругался про себя Жак, сплюнул под колеса и широко перекрестился. Меньше знаешь - крепче спишь. Пожалуй, самое время остановиться на обед. Да пойти собрать дров для костра. У господ колдунов это, похоже, надолго, не оставаться же теперь голодными!
- Теперь о моем желании, - вернулся к прерванному монологу господин Гольдберг. - Вернее, о нашем с Марксом. Удалить, так сказать, из еврейства предпосылки торгашества. Что, дескать, сделает еврейство невозможным. Но Маркс-то говорил о еврействе - как о социальной функции, локализованной в моем народе. Мол, социальная функция 'торгашества' исчезнет, а народ останется. И будет он уже не 'гадким народом торгашей и ростовщиков', а белым и пушистым. Ничуть не хуже остальных. Это Маркс так рассуждал. А если нет? А если все не так?!
Доцент говорил, а руки его действовали как бы отдельно от языка. Доставали какую-то тряпку, разравнивали ее на мешках, рассыпали по ней просо...
- Когда американские и европейские университеты начали систематически раскапывать империю инков в Перу, Эквадоре, Боливии, то обнаружилась прелюбопытная штука. Среди чертовой кучи этносов и народов, которых взяла за жабры и объединила под своей властью инкская империя, обнаружился такой вот любопытный народ - миндала. Даже и не народ - а черт знает что! Классификацию ему уже полвека придумать не могут. И не народ, и не племя, и не этнос...
Хотя нет, все-таки этнос, - Доцент на мгновение задумался, - но выстроенный не в виде традиционных земледельческих или охотничьих общин, а в виде распределенной сетевой торговой корпорации. Когда инки начали создавать империю, миндала уже существовали среди общин Мезоамерики. Существовали 'всегда', 'издревле'. Этакая сеть торговых агентов, покрывающая гигантскую территорию и состоящую из членов одного народа. Ничего не напоминает?
- А чо тут напоминать, - и так понятно, что евреи до Латинской Америки вперед Колумба добрались.
- Ага, клоун... Ладно, слушай дальше. Короче, изучение архивов по индейцам Эквадора показало удивительную вещь. Чем раньше та или иная провинция вошла в состав империи инков, тем меньшую роль в ее экономике продолжал играть свободный обмен, организованный через торговые сети миндала. Иными словами, чем сильнее пускает корни Империя, тем меньше остается миндала. На полное искоренение торговых корпораций на юге горного Эквадора у инков ушло сорок лет. В районе Кито миндала к приходу испанцев уже были сильно стеснены, а в Пасто близ колумбийской границы еще процветали.
- Я почему так издалека начал? - историк закончил разравнивать просяную 'доску для письма' и начал наносить на ней какие-то подозрительно знакомые контуры. - Просто в случае с миндала мы имеем дело с историей, уже неплохо задокументированной очевидцами. Причем, персонал католических миссий в Латинской Америке был вполне себе подкован в описании туземного быта. Их архивы, в сочетании с материалами археологических раскопок, позволяют весьма достоверно судить об истории миндала.
