- Ну...

- Это - суждения существования. Типа, как что существует и как обстоят дела в мире.  Но следует ли отсюда, что ты должен отдергивать руку от огня и жрать апельсины коробками?

Господин депутат задумался, но ненадолго, буквально на пару секунд.

- Хе, а ведь не следует. Хочешь -  отдергивай, хочешь - не отдергивай, твои проблемы. Только рука не дура, и сама отдернется.  А так, да - ничего и никому не должен.

- Во, так и есть. Из того, что огонь горячий, никак не вытекает твоя обязанность отдергивать от него руку. Рука, если что, и сама отдернется. А можешь и не отдергивать - опять-таки все на твое усмотрение. То есть, просто так, из положения дел в мире никак не может вытекать, что ты что-то должен делать. И вообще - что ты что-то кому-то должен.

Я тебе больше скажу. Даже если тебя силком кто-то хочет к чему-то обязать, это дело тоже не катит.

- В смысле?

- Ну, прикинь: мужик над тобой с хлыстом стоит и толкует, что ты ' должен прокопать канаву от забора и до обеда'. Так ты ведь не думаешь про себя, что и в самом деле должен? Это только тебя хлыст к ударному труду стимулирует. Как и огонь - руку. А не будь хлыста, ты бы ему показал, кто кому и чего должен. Так ведь?

- Ну, так.

- То есть, мир наш сам по себе устроен просто. Больно, страшно тебе - убегаешь. Вкусно, сладко - пытаешься сожрать. Выгодно - делаешь. Не выгодно - не делаешь. Ну, и так далее. Откуда здесь берется долг, чего ради ты чего-то должен, с какой ветки вообще этот, мать его,  долг падает - совершенно непонятно! Вроде бы и неоткуда.

Но мы-то ведь знаем, что он есть, этот долг. Есть он - вот в чем фокус!  Для скольких людей слова 'Делай, что должно - и будь, что будет!' - не просто слова... Ну, ты меня понял. Так откуда он берется-то?

Заинтересовавшийся господин Дрон аж наклонился вперед.

-  Ну-ну? И откуда?

- Вот и Кант этим делом заинтересовался. И сначала вынужден был признать, что Юм во многом прав. Если предположить, что человек всеми потрохами принадлежит только этому вот миру, то чувству долга и впрямь взяться неоткуда. Бьют - беги, дают - бери, какой такой долг? Но мы-то ведь знаем, что он есть! И сами у себя его, бывало, ощущали, и у других людей наблюдать приходилось... Значит что?

- Что?

- Значит, не всеми потрохами человек этому миру принадлежит! Значит, стоит он в нем только одной ногой. А другой ногой - в каком-то другом мире. Где все по уму. Все по-настоящему, по правде ! Где человек человеку - друг, товарищ и брат! Где соплюшек французских спасают и безутешному отцу вручают! И не из-под палки, а потому, что - вот как же иначе-то?!

  Понимаешь, морда твоя депутатская?! Никто же тебя, к примеру, силком не заставлял девицу ту французскую через полстраны переть? Просто сам по-другому не смог! Вот Кант посмотрел на все это безобразие и вывод сделал.

Есть, говорит, кроме нашего дурацкого и подлого мира еще и Царство Разума. Где все по уму, все по-божески. И человек мыслями своими до этого Царства вполне способен досягнуть и мысленно же себя там прописать.  Так вот, - говорит Кант, - как мы в этом высшем царстве Разума свободно и естественно по уму поступаем, так мы и в нашем дурацком и подлом мире должны поступать! Даже если это нам пулей грозит, али какой другой неприятностью...

Вот откуда долг берется. Это такой голос высшего мира, где все мы как боги. Голос, слышимый нами здесь, в наших тутошних ебенях!

- Кучеряво.... А доказательство бытия Божия тут причем?

- Ну, Сергей Сергеевич, мозги-то включи! Если есть высший мир, значит, есть у него и хозяин. И кто же он, если не Бог?

Теперь пауза затянулась уже  дольше, пожалуй, и на все полминуты. Но вновь прервал ее все тот же неугомонный господин Гольдберг.

- Да ладно, я-то ведь о другом. Бог с ним, с богом. Не о нем речь, а о человеке. Который нараскоряку живет. Одной ногой в этом мире. А второй - в высшем. Ведь вот какая штука получается. Только тот, кто так живет, только он и есть человек. И больно, и неудобно - а  это единственное, что человека от животного отличает.

Вот животное, то - да. Всеми четырьмя лапами на земле стоит. Бьют - беги, дают - бери. И никаких тебе 'делай, что должно'.

В старые времена высший мир 'Царством Божьим' называли. Ну, темнота ж, религиозное мракобесие... Во времена Канта разум в моду вошел. Так что Иммануил Иоганнович, могучий старик, высший мир  'Царством Разума' обозвал. Деды наши с тобой, которые с шашками белых по степи гоняли - им на разум было покласть. А вот справедливость вынь да положь! Они высший мир 'Царством Справедливости' окрестили. Сиречь коммунизмом.

Так что, как хочешь, так его, этот высший мир, и называй. Только, если есть у тебя за душой этот мир, где все по настоящему, по-людски, по-божески, по уму, а не через жопу, как оно в реальности по большей части бывает, если стараешься ты этому делу хоть как-то соответствовать - ты человек. А нет - животное ты, хоть у тебя пять высших образований и банковский счет с восемью нулями...

Мужчины помолчали, каждый о своем. Господин Гольдберг пытался из лужицы на столе, оставшейся после его внезапного умывания, нарисовать пальцем какую-то фигуру. Господин Дрон просто барабанил пальцами, пару раз чему-то хмыкнув. Затем поднял взгляд на давно протрезвевшего собеседника и спокойно сказал:

- Ну вот, Доцент, ты сам себе все про свою долбаную Историю и доказал. Мы ведь сюда, считай, из самого конца ее, этой самой Истории, прибыли. И как оно там, в конце истории, все устроилось - отлично знаем. А заканчивается твоя История тем, что у человека этот его 'высший мир' аккуратно отчекрыживают.  'Не будь героем!'  'Будь самим собой!' 'Полюби себя!' 'Ты никому, кроме себя, ничего не должен!' 'Отпусти животное внутри себя на  волю!' Красивое, ловкое, ухватистое животное, стоящее на земле двумя ногами - не его ли выводят у нас там хозяева этой самой твоей Истории? Пожалуй, что уже и вывели. Ну, а кто не смог - извините. Не вписались в рынок. Так ты вот эту вот Историю защищать собрался? Ее беречь и сохранять от искривлений всяких?

Насупленное молчание господина Гольдберга было красноречивее любого ответа.

- Ну, я так и понял. Стало быть, с Историей больше не заморачиваемся. Миссию выполняем, Ричарда из-под стрелы выводим, костьми, если потребуется, ложимся. И по дороге крушим все в песью мать, до чего только руки дотянутся! Чтобы поставить историю хотя бы этого мира таким раком, из которого она просто обязана будет куда-нибудь в другую сторону повернуть! Хуже не будет! Ничего в ней уже не испортить, в этой твоей Истории. Все испорчено до нас...

И я тебя душевно прошу, давай дальше без закидонов!

***

Винченце Катарине смотрел на серую громаду донжона замка Иври, и тяжелые предчувствия томили душу. Казалось бы, сегодняшнее поручение в принципе не могло нести в себе никаких подводных камней. Подумаешь, забрать из темницы двоих заключенных и препроводить к мессеру По... э-э-э, его имя лучше не произносить даже мысленно. Целее будешь. О-хо-хо, доставить в одно из парижских предместий скованных цепями пленников - ну где здесь может быть подвох? Но вот это вот нелепое, вздорное, непонятное, ни на чем не основанное предчувствие - как будто ядром повисло на ногах, не давая сделать последние шаги к воротам замка.

Винченце подставил лицо свежему январскому ветерку и прикрыл глаза, еще раз прокручивая события недельной давности. Прибыв тогда в Париж, чтобы отчитаться о выполнении предыдущего задания, он рассчитывал пробыть там не более пары дней и умотать в Орлеан. Уж пару-то, тройку недель отдыха он точно заслужил. И проводить их в Париже - увольте, господа! Да и кому бы в голову могло прийти выбрать для отдыха эту грязную, просто утопающую в грязи огромную деревню!