- Что скажет? Ну, наверное: 'Я лучше тебя. Сильнее тебя. Умнее, знатнее, благороднее...', - начал перечислять напрягшийся из всех сил Соффредо те похвальбы, какими бы осыпала его Гордыня при гипотетической встрече на улице.

- Вот! - резко ударил ладонью по подлокотнику Иннокентий, - вот! Утверждение своего превосходства над ближним своим - в этом сама суть Гордыни. А как, какими средствами может человек утвердить свое превосходство над другим человеком? Да не на словах, кои пусты и бессмысленны, а на деле? Простейший способ - взять в руки меч и сказать ближнему: 'Вот, у меня в руке меч, а твои руки пусты. Значит, господин я тебе, а ты раб. И будешь делать по-моему, а иначе умрешь'. Разве не мечом утверждают свое превосходство одни дети Божии над другими? И не потому ли грех Гордыни чаще всего встретим мы среди знатных и благородных, опоясанных мечом?

Соффредо оставалось лишь молча кивнуть. Да и что тут добавишь? Впрочем, Иннокентию довольно было и такого участия своего легата в их ученой беседе.

- Но только ли меч возносит одних над другими? - продолжал гвоздить вопросами Папа своего не слишком прилежного ученика. - Только ли меч на поясе порождает дьявольскую Гордыню и запирает тем самым вход в Царство Отца нашего?

- Золото...? - робко предположил Соффредо.

- Верно,  и богатство легко поднимает одних над другими, порождая Гордыню. Поэтому и сказал Иисус ученикам своим: 'Истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное'.  И меч, и золото - суть инструменты, при помощи которых одни люди встают над другими. Говоря им: 'Я господин твой!' Но только ли меч и золото?

Растерянный кардинал молчал, не понимая, куда ведет его наставник. А Иннокентий, усмехнувшись, предложил:

- Представь себе, сын мой, что Господь дал тебе власть устраивать судьбы людские по твоему усмотрению. И вот, взял ты венецианского дожа, одел в рубище, перенес за тысячи лиг и оставил в незнакомом городе. Девяностолетнего слепца. Где нет у него меча - да и поможет ли меч слепому старику? Где нет у него ни обола на поясе. Где не знает он ни языка, ни людей, да и его самого никто не знает.  И вот, лет через пять возвратишься ты вновь в этот город. Скажи мне, где найдешь ты мессера Дандоло - среди уличных нищих, выпрашивающим медяки на пропитание? Или же среди богатых и знатных людей, облеченным в дорогие одежды и повелевающим многими из жителей города?

- Повелевающим! - ни на секунду не задумываясь, ответил Соффредо. - Только повелевающим!

- А почему? Ведь ни меча, ни золота не оставил ты ему.

- Его разум...! - внезапно понял Соффредо, - его могучий разум...

- Верно, - одобрил Иннокентий. - Разум есть такое же оружие, как меч или золото. Он точно так же поднимает одних людей над другими, делая одних господами, а других превращая в пыль у их ног. Разум дает человеку могущество, несравнимое даже с тем, что получает он от меча или золота. Разум возносит над другими, позволяя с обретенной высоты взирать на других, как на червей, нелепо копошащихся под ногами. Кто ж не возгордится, обладая такой мощью?!

- Так разум - оружие? - не поверил Соффредо.

- Оружие, сын мой. Наимогущественнейшее из того, что создал Творец для тварей своих.  Змее Господь дал яд, орлу - крепкий клюв, льву - когти и зубы, человеку - разум. Чье оружие сильнее?

Соффредо улыбнулся, признавая правоту наставника. Папа же продолжал.

- Как и любой инструмент, разум может быть направлен для какой угодно надобности. Как на добро, так и на зло. Куда же по большей части направляют люди дарованный им Господом разум?

Соффредо промолчал, но Иннокентию ответ уже и не требовался.

- Самые грубые из нас, их еще называют воины, переплавляют данный им разум в воинскую доблесть. - Папа заговорщицки ухмыльнулся. - Я как-то наблюдал битву двух горных баранов на узкой тропе по дороге в Нерито.  Поверь мне, ни единого существенного различия с рыцарским турниром я не нашел. Битва, драка, сражение - все это столь сильно укоренено в животной природе, что направляя свой дар в эту область, человек по сути своей ничем от животного и не отличается. Только не говорите об этом нашим рыцарям, - все так же ухмыляясь, попросил папа, - зачем попусту обижать добрых христиан!

- А скольких могучих усилий разума требуется от королей, императоров, иных владетельных особ в их постоянной заботе о расширении своих земель! - Папа развел руки в стороны, ладонями к себе. - Или же, наоборот, в защите своих земель от воинственных притязаний соседей. - Ладони понтифика повернулись наружу.

- Но ведь то же самое делает любая волчья стая. Защита своих охотничьих угодий - ее главнейшая забота. То есть, и здесь разум направлен на достижение целей, вполне животных по своей природе!

Папа уже расхаживал по комнате, яростно жестикулируя. Видно было, что произносимые сейчас слова выношены давно. И терзания мессера Соффредо стали лишь поводом вслух сказать давно и тяжко продуманное.

- Перенесемся теперь в королевские дворы. - Иннокентий сделал приглашающий жест, как будто и вправду приглашал собеседника совершить такое путешествие. - Что мы там видим? Невероятные, блистательные интриги придворных, дабы занять более высокое место при особе обожаемого монарха. Вот уж где человеческий разум блистает во всей своей изощренной мощи!

Папа саркастически улыбнулся и продолжил.

- Один купец, побывавший в Индии, рассказывал мне об удивительных животных. Их называют обезьяны. Даже по внешнему виду они чем-то напоминают человека. Живут в стаях. В каждой стае есть свой король. Есть королевские жены, на которых никто не смеет посягать. Есть приближенные первого ранга, второго, и так далее - вплоть до самых низших и забитых членов стаи. Есть даже правила этикета, которые неуклонно соблюдаются. И, конечно же, есть интриги, позволяющие занять место повыше, поближе к обезьяньему королю.

Иннокентий как бы изумленно развел руки и вопросительно промолвил:

- То есть, что же?! И при королевских дворах блистательный разум придворных направлен на самые животные по своей природе цели? Те же самые цели, что преследуют обезьяньи придворные обезьяньих королей? - И сам же себе ответил:

- Увы, это так! Слишком многое из того, что мы делаем в этом мире, ничем не отличает нас от животных. И данный нам разум направлен на цели животные, но не человеческие. Как бы изощрен он ни был! Разум - орудие животного, лишь по ошибке названного человеком. Но, где же тогда сам человек? В чем он, человек? Как отыскать человека в том животном, которого Господь наш в неизреченной милости своей вооружил разумом? Помнишь, и Диогена этот вопрос когда-то мучил - просто так, что ли, ходил он по улицам Афин с горящим фонарем?   А это - важно, сын мой! Ведь не животным, но человеку уготовано Царство Божие. Именно человека наставляем мы на путь, ведущий к Богу. Так кто же он, человек, если почти все, что делают люди, заимствовано ими из животного царства?

В комнате повисла ничем не прерываемая тишина. Добрые христиане в такое время давно спят. Ночные же тати крадутся тихо, стараясь не нарушать лишним шумом спокойный сон своих сограждан.

- Молчишь, сын мой? А ведь ответ прост и содержится в первой главе той Книги, свет которой наша Церковь несет народам Божьего мира. Ну же, вспоминай!

Выждав несколько секунд, Иннокентий взял с полки 'Ветхий Завет', безошибочно раскрыл его в нужном месте и прочитал: 'Бог создал человека по образу и подобию Своему'. По образу и подобию своему! - повторил он.

- Помнишь брата Варфоломея, нашего садовника?

Соффредо неуверенно кивнул. При чем тут это?

- А вспомни, сколь дивной красоты розы выращивает он в саду Патриаркио! - Соффредо, и правда, вспомнил. Свежайшие, самых разнообразных расцветок соцветия, удивительный аромат... - А какие прекрасные клумбы и узоры из разных цветов все лето не переводятся в нашем саду? Воистину, Божья красота!

Иннокентий обернулся к мессеру Соффредо.

- Скажи, сын мой, что заставляет отца Варфоломея делать все это?