- Ну, Леня, настоящий ты мужчина! - сказал Янтимер, стиснув его локоть. - Если какая тебя не полюбит, значит, у ней совсем сердца нет.
- Значит, не-ет, - протянул Леня, - нет у нее сердца...
- Да что ты?
- Не глянулся я ей... "Жидковат больно, - говорит, - от горшка два вершка. Тебя, говорит, и коснуться-то страшно - еще рассыпешься. Не изуверка же я". А я не сдаюсь, на своем стою: "Ты, говорю, на рост, на красоту мою не смотри - я весь из одних жил скручен. Во мне ни мяса, ни сала, ни костей - одни жилы. Даром что маленький, а страсть какой горячий". Выпятил грудь посильней, голову было откинул, да закружилась она у меня, чуть похлебку не расплескал. "Ступай, - говорит, - и вечером, к концу работы кого-нибудь из приятелей посимпатичней приведи". Хотел вас в такое щекотливое дело не впутывать, да не вышло. "Посимпатичней" нужно, мы не глянулись...
Разумеется, с Нюрой такого долгого разговора не было, его Ласточкин придумал для вящей убедительности. А Нюра полушутя сказала только: "Хоть бы с каким симпатичным лейтенантиком познакомил, что ли..."
- Сама-то из себя ничего? - поинтересовался Кисель.
- Да ведь, Прокопий Прокопьевич, дареному коню в зубы не смотрят. А потом, какая же "из себя ничего" по нынешним временам ведро похлебки с салом тебе отольет? Средненькая, в общем. Так ведь ночной бабочке узоры ни к чему.
Тревога прошла по сердцу Янтимера: кому выпадет жребий? Коновал - так одним своим нарядом среди бела дня может напугать. Заславский ничего кругом не замечает, даже голод нипочем. Горбун и вовсе не в счет. Кто еще остался? Он сам - Янтимер Байназаров.
- Дискуссии не открывать, в спор не вступать! - дал общий приказ лейтенант Ласточкин. Потом окинул взглядом товарищей, одного за другим. Лейтенант Байназаров! Ответственное задание поручается вам!
Решение было справедливое и жизненно обоснованное. Потому встретило всеобщее одобрение и было утверждено без слов.
Янтимер особо не противился. Кто знает, а вдруг и по душе придется. Первая ночь любви была для него еще только мечтой. Может, и настала пора, пробил заветный час? "А что, - думал он, когда, скрипя снегом, шагал следом за Леней к столовой на смотрины. - Все равно никто по мне не страдает. И разве я не мужчина? Вон ребята, не старше меня, а уж сколько женщин соблазнили. Зря-то рассказывать не станут..."
Леня оставил приятеля на улице, а сам, даже не постучавшись, прошмыгнул через заднюю дверь в столовую. Он тут же вернулся с маленькой женщиной в высоком белом колпаке и накинутой на плечи телогрейке. Лица ее в темных уже сумерках Янтимер толком не разглядел.
- Нюра, - сказала женщина и смущенно протянула руку, Янтимер не ответил, не смог ответить, язык не повернулся. Что это - неловкость, стыд, злость? Или все вместе? Привели как гусака, чтоб с гусыней свести! На протянутую руку Нюры он даже не взглянул. Женщина совсем смутилась, сказала тихо: - Анна Сергеевна, - и, чуть отвернувшись, опустила голову.
Янтимеру стало жалко женщину, он отыскал ее опущенную руку и легонько пожал:
- Янтимер.
- А как по-русски будет?
- Никак не будет, Янтимер, и все.
- Вкусная была похлебка, Нюра, ведро завтра занесу. На еду ты, оказывается, большая мастерица, - сказал Леня. Но слова эти не столько Нюре, сколько Байназарову были назначены: дескать, не плюй в тарелку, из которой ешь, помни, зачем пришел.
- Я сейчас... оденусь только, - сказала Анна Сергеевна и ушла в дом.
Парни, подпрыгивая на месте, колотя сапогом о сапог, остались ждать.
- Ну как? - спросил Ласточкин.
- Да я и лица ее не разглядел.
- Лицо, оно, брат, только при первом знакомстве в глаза бросается. Потом привыкнешь, не замечаешь даже. И вообще - с лица не воду пить. Одной красотой сыт не будешь. Вон сосна - какое красивое дерево, а ягоды на ней не растут. Плоды-ягоды, брат, они все больше на кривых деревцах, - пустился Леня в философию. - Ты Нюре глянулся, как увидела, оробела даже. А если женщина при знакомстве оробела - все! Отныне ты хозяин, она - слуга!
Разглагольствования приятеля начали раздражать Байна-зарова, но он ничего не сказал. Да и что скажешь? Судьба судила - жребий его сыскал. Тем временем и Нюра появилась, в белом платке, в черной шубе. Оделась - и вроде еще приземистей стала.
- Ну ладно, совет да любовь, - сказал Ласточкин, собираясь уходить.
- А что... проводим вместе Анну Сергеевну, - пробормотал Янтимер, веселее будет.
- Порою человеку должно быть и невесело, - сказал Леня с тоскливым нажимом на слове "невесело". И отправился домой.
По темной холодной улице они пошли туда, где жила Нюра. Он к ней не подался, и она к нему не прильнула. Так и шагали без единого слова, друг дружки не касаясь. Но шагнет она - и снег под мягкой подошвой ее валенка всхлипнет жалобно, шагнет он - и под мерзлым каблуком лейтенантского сапога взвизгнет с рыданием. Идут по темной земле два чужих человека, ничего друг о друге не знают. Ждет их двоих одна постель. Только согреет ли она их? Ласточкин верно сказал, по природе бойкая, говорливая, Анна при Янтимере застеснялась, потерялась как-то. Хоть и двадцать три ей всего, но мужских объятий Анна Сергеевна уже изведала немало и чистоту, безгрешность Янтимера угадала сразу. О, женщина на это чутка! И Анна почувствовала себя перед парнем виноватой. Первой заговорила она,
- А ведь я, лебедыш ты мой, намного тебя старше, мне двадцать три уже.
- И мне двадцать три, - соврал парень. - Я только с виду молодо выгляжу. У нас вся родня такая.
Почему он так сказал? Анну ли хотел успокоить, сам ли вдруг пожелал быть к ней ближе? А может, перед зрелой женщиной не хотел выглядеть мальчишкой? Наверное, так. А сердце свое выстукивает: "Нет, не та, нет, не та..." И Анна, кажется ему, не шагает рядом, а катится, словно клубочек. Белый-беленький клубочек. Будто он, Янтимер, как падчерица из сказки, пустил его перед собой и бежит следом. И клубок-то - не белая шерстинка смотанная, а сердце Янтимеро-во. Бежит Янтимер, спрашивает у встречных жалобным голосом: "Круглое клубочек-сердце не видали, милые?" Куда же оно катится, его сердце? Странно, чего только человеку на ум не придет... И правда, сердце его - ни тоски, ни любви еще не изведавший клубочек маленький, - куда оно заведет?
