– Ну че ты, «Хрущев», разорался?

– Да ты кто такой?! – вопил Стрельцов

– Я то? Модест. Будем знакомы. – И протянул руку Стрельцову.

Заместитель машинально протянул руку в ответ, Модест пожал ее и снова принялся скакать вокруг танцующих. Оклемавшись от наглости, Стрельцов ринулся разбираться, но был пойман Лидией на подступах. Она взяла его под руку, и тихонько сказала:

– Никифор Иванович, простите его выходку, но это же – Модест…

– И что я должен по этому поводу думать?

– Понимаете, он человек беззлобный, веселый, да еще и родственник.

– Он дурачок, что ли?

Здесь Лидия напряглась и, взглянув строго, ответила;

– Простой человек, перебрал и сразу дурачок?! Вы к нему не лезьте, договорились?

Лидия побежала хлопотать, а Стрельцов только развел руками и, полагаясь на чиновничье чутье, решил прислушаться и притих.

Как только закончила играть очередная композиция, всех снова пригласили за стол, на этот раз ведущая произнесла, уткнувшись в папку:

– А теперь положим в бочку, на здравье сына или дочки!

Из двери черного входа вышли две женщины в русских народных костюмах. Одна с маленьким бочонком в руках, а другая со стопкой блинов. Первая подходя к каждому индивидуально кланялась, а после того как гость укладывал конверт в бочку, вторая наливала ему рюмку и преподносила блин, ловко цепляя его вилкой. Когда дошла очередь до Модеста, он бросил свой конверт и, подняв стопку, завопил: – Горько!!

Саша с Юлей в очередной раз вынужденно поцеловались. Тогда вмешалась Валентина, поинтересовавшись:

– Горько-то оно горько, а чего это у нас свидетели прохлаждаются? Кисло!!

Витек встал и, слепив нагловато-надменную гримасу, чуть качнулся вперед, как бы благодаря за оказанное доверие, поправил пиджак, подошел к Даше и, обняв ее так, что она не могла поднять рук, что называется, прильнул. Гости взялись считать, но на второй минуте прекратили, а когда Витек уже помогал Даше присесть, Дядя Коля, родственник Саши, проорал:

– От приложился, так приложился!

Дальше пошли совсем другие танцы, теперь пляшущий уже вовсе без ботинок Модест, выделялся только ловким скольжением по линолеуму в шерстяных носках. Его поймали трезвые женщины, такие, вопреки расхожему стереотипу, частенько попадаются даже на свадьбе, обули туфли обратно и усадили за стол, также к нему приставили не желавшую танцевать родственницу, чтобы та ограничивала его в перемещении по залу. Но Модест изловчился и здесь, выпил рюмку, высморкался в блин, приняв его за салфетку и сиганув через стол, вновь окунулся в танец, поблескивая, обмасленным лицом.

Тут выключили музыку, и тамада объявила:

– Невесту, украли!

Большинство тут же приступило к поискам. Осмотр помещения, в том числе подсобного, результатов не дал. Народ начал галдеть, но через минуту на пороге появился парламентер. Это был Женя, настолько далекий родственник жениха, что его место в реестре родственных связей не было известно даже ему самому, его на всякий случай считали братом. Войдя, он заявил крепко пьяным голосом:

– Мы требуем, вина и денег!

– Жулье-то теперешнее никуда не годится! Сколько вина, сколько денег? – закатив глаза, спросил дед Герман.

– Бутылку вина и закуски.

– А денег? – переспросил уже Витек

– Денег не надо, бери вино, пошли. – Сказал Женя и поплелся на выход

Витек поговорил с Сашей и вышел на улицу. Невеста обнаружилась в одной из машин. Юля сидела и ревела навзрыд. Витек, наплевав на ритуалы, помог выбраться из машины и чуть встряхнув ее, спросил предчувствуя худшее:

– Юля, что произошло?!

– Они, они порвали платье! – растянув последнее слово, всхлипывая, отвечала она.

– Так, все пошли!

Витек вручил неумелым «невестокрадам» вино и повел Юлю обратно. Белое платье Юли составляли несколько слоёв материи, и нерадивые воры умудрились порвать самый верхний, да и то ненамеренно, он попросту зацепился за край двери, когда «заложники традиций» выходили на улицу. Но теперь это было неважно, стоило Саше увидел заплаканную супругу, он совершенно очевидно, вспылил и выскочил на улицу, так сказать, выразить свое недовольство лично, а за ним и большая половина свадьбы.

Орали и припирались, Саша требовал извинений, а принципиальные граждане утверждали, что традиции требуют жертв, и таким образом им не за что извиняться. Меж тем общий накал страстей рос, в толпе слышались претензии уже не связанные со свадьбой, поднялся галдеж. Стрельцов, также вышедший на улицу со всеми остальными, уже будучи в порядочном подпитии, утратил сдержанность и, поддавшись настроению толпы, наотмашь ударил Модеста, стоявшего тут же. Модест, имея слабую физиологию, и не ожидая такого развития, сразу упал и сначала запричитал, а потом как-то странно потянув слова, сказал:

– Зачем же ты так, вроде только познакомились, – а потом просто сел на ступеньку и глубоко вздохнул, потерев ушибленное место, и вместо ожидаемой заместителем, ответной реакции впялился вдаль, уже темнеющего горизонта.

Толпа сразу замерла, а дядя Коля спросил, процеживая слова сквозь зубы:

– Тебе чего, не сказали, что Модеста трогать нельзя?

Стрельцов, встал как вкопанный, оглядывая народ, которым он управлял, если верить записи в трудовой книжке и успел только глубоко вздохнуть. Ему в лицо, тут же, прилетело несколько ударов подряд. Конечно, ничто так не примеряет спорщиков, как совместное избиение чиновника. Меж тем в толпу влез Модест и, вскинув вверх руки, остановил процесс. Помог подняться заместителю и, открыв дверь, повел его обратно. Уже в зале вручил его в заботливые руки женщин и сказал следующим за ним по пятам людям:

– Управляет, а народа не знает.

Скоро все успокоились, а после того как Стрельцову перестали прикладывать компрессы из мороженого мяса, взятые из большого кухонного холодильника, снова усадили его за стол.

После пары рюмок ведущая, выдав напутственные слова, объявила проводы молодых. Все поднялись из-за столов и выстроились в живой коридор, зажгли свечи и выключили электрическое освещение. Ответственный за музыкальное сопровождение свадьбы сначала порывался включить затертого Мендельсона, но получив словесный подзатыльник от Лидии, нашел не менее торжественную альтернативу.

Вслед за молодыми засобирались и многие из гостей. Остальные же еще спели несколько задушевных песен, но в течение часа понемногу начали разъезжаться и они. За столом еще задумчиво сидел Модест, деда Германа выводили с применением силы, пытаясь ему объяснить, что машина его одного ждать не будет. Михаил старался уговорить свою супругу пойти домой, но та, заняв позицию у входа толковала одно и то же, что сейчас могут прийти прихлебатели, есть и пить на халяву и ее святой долг их остановить. У Валентины такие приступы случались на общественных мероприятиях и при условии достаточной степени опьянения. Но скоро Михаил справился с задачей и, еще раз поблагодарив Лидию, отправился, поддерживая Валентину, затянувшую какой-то непонятный, но грустный мотив. Еще продолжали медленно танцевать Витек с Дашей, прижавшись друг к другу, и что-то бормоча. Лидия посмотрела на это и заявила:

– А ну ка, ребятки, по домам! Завтра еще второй день.

Часам к одиннадцати следующего дня наиболее крепкие гости потянулись к продолжению праздника. На пороге каждый вошедший упирался в стол, с выставленными на нем пузырьками и бутылками. У стола стояла ведущая, облаченная в наряд медицинской сестры. Она осматривала всех вошедших, кому-то предлагалось открыть рот и сказать: «а», кому-то закрыть глаза и дотронуться до кончика носа, но несмотря на разницу в тестах, диагноз был один – похмелье, а в качестве микстуры наливали водку, коньяк или настойку на клюкве.

Вошедший одним из последних, Витек, наткнувшись на изобретательную Зинаиду, сразу взялся оспаривать поставленный диагноз, с усмешкой говоря:

– Я вчера не пил! А вы, Зинаида, плохой врач, так и залечить недолго.

– Я может как врач и не очень, вот только тебе сейчас сор мести, выпил бы.