По мере того, как капитан говорил это, он словно бы сердился всё больше и больше. В конце своего монолога он стоял уже весь напружиненный и ощетинившийся. Увидев это, все притихли, а дядя Джордж робко спросил:

– А что же делать?

– Нам нужно описание курса корабля… А лучше описание местности, – ответил капитан.

Он полез в сундук, порылся в нём, достал кусок гобелена и подошёл к окну. Пробормотал:

– Вот хотя бы что-нибудь такое… Ага!

Все ринулись к капитану, а он улыбнулся, причём глаза его стали совсем уже необыкновенного голубого цвета, и проговорил:

– Не знаю, относится ли этот гобелен к делу, но на нём видна как бы маленькая пометочка. Вот, посмотрите сюда.

И он по очереди показал всем тонкую золотную нить, которая почти совсем незаметно, маленьким пятнышком, была вплетена как раз в середине водопада.

Тут в комнату вошёл дворецкий Диллон, непостижимый в своём величии, и доложил, что к миссис Трелони с визитом пришёл лорд Грей. Миссис Трелони ахнула, но, тут же, став олицетворением английской невозмутимости, сказала:

– Простите, господа, я отлучусь… А сюда я попрошу подать чай.

На пороге комнаты она обернулась, причём лицо её приняло совсем уж просительное выражение, и прошептала жалобно:

– Только ничего без меня не предпринимайте… Сильвия, дорогая, займись гостями.

И вышла.

****

Миссис Трелони шла в гостиную, вся сгорая от нетерпения.

Во-первых, приход лорда Грея оторвал её от исключительно важного дела, во-вторых, ей было интересно узнать, зачем тот пожаловал, а в-третьих, её уже давно мучил вопрос, с какой целью лорд Грей нанёс визит её мужу в тот страшный для всей семьи день. Ах, да что же это такое!..

Мы уже познакомились с лордом Джоном Греем в день похорон мистера Трелони, хотя и недостаточно близко.

Это был высокий стройный мужчина тридцати лет с красивым породистым лицом и холодными голубыми глазами. Во всём его облике внимательный наблюдатель сразу бы отметил ту непоколебимую внутреннюю убеждённость, впрочем, наверное, общую для всех английских аристократов, в том, что все его желания, высказанные вслух и даже невысказанные, должны быть непременно исполнены окружающими или самой судьбой. Человек он был умный, начитанный, большой поклонник английской литературы и, в частности, сатиры Джонатана Свифта.

Джон Грей с двенадцати лет был записан в английский флот, с восемнадцати уже плавал, а сейчас служил первым помощником капитана на 28-пушечном фрегате Его Величества «Стремительный». Этот военный корабль находился теперь на стоянке в Бристоле по какой-то срочной надобности, нам совершенно, впрочем, не важной.

Когда миссис Трелони вошла в гостиную, лорд Грей встал, подошёл к ней и поцеловал поданную руку. Миссис Трелони выразила радость по поводу его прихода и просила садиться. Они сели и заговорили о непостижимости английской погоды: только утром небо хмурилось, и собирался идти дождь, а сейчас, смотрите-ка, светит солнце, но совершенно не понятно, как долго это продлится… Затем хозяйка и гость справились о состоянии дел и здоровья друг друга. При этом они говорили так тихо и невыразительно, словно каждый из них в одиночестве, сам с собою, выражал мысли вслух.

А потом случилось непостижимое: лорд Грей неожиданно встал и заговорил совершенно на другую тему, и миссис Трелони вдруг поняла, до какой степени тот взволнован и, возможно, даже страдает от какого-то своего внутреннего и глубоко запрятанного беспокойного томления. Она напряглась, собралась с мыслями и вслушалась в по-прежнему бесстрастный голос гостя.

– Как вы знаете, миссис Трелони, я приходил к вашему мужу в тот несчастный день его смерти, – сказал Джон Грей и, не дожидаясь утвердительной реплики хозяйки, продолжил: – И как вы знаете, я холост… Я приходил к нему, чтобы просить руки вашей дочери, мисс Сильвии.

Лорд Грей остановился, и миссис Трелони от неожиданности спросила его прямо, в лоб:

– И что вам ответил муж, милорд?

– Он мне ответил, что сам он очень рад и почтёт за честь, но ему надо поговорить с дочерью, и что она может иметь собственное представление о браке, и что с этим, в силу её характера, придётся считаться, – ровным голосом, без малейшей запинки произнёс гость. – Миссис Трелони, я люблю вашу дочь и мечтаю, чтобы она стала моей женой… Моё состояние достаточно велико, и я смогу сделать её счастливой. Я прошу у вас её руки.

Лорд Грей опять остановился, несколько в замешательстве. Миссис Трелони пришла ему на помощь и сказала:

– Я вам отвечу то же, что и покойный муж. Сильвия – такая гордая… С нею порой бывает трудно ладить… Но я сама не хотела бы ей другого мужа, кроме вас, милорд.

Тут она тоже встала. Сказала взволнованно:

– Я поговорю с дочерью. И извещу вас, милорд.

Она протянула руку, которую лорд Грэй почтительно поцеловал. Потом проводила гостя до дверей прихожей, вернулась в гостиную и рухнула в кресло в потрясении.

Такое даже во сне ей присниться не могло! Лорд Грей! Подумать только! Чувствуя жар на лице, она поднялась и посмотрелась в зеркало, висящее по французской моде над камином: всё лицо было в красных пятнах. Боже мой! Ей надо умыться и как-то собраться с мыслями! И вернуться к гостям… Сегодня необыкновенно насыщенный день, исключительно необыкновенный!

Она умылась и опять глянула в зеркало – краснота не проходила и стала, как бы, ещё больше. У неё явно был жар, мысли путались, в голове чувствовалась тяжесть, словно её сдавило обручем. Неужели она заболела? Ах, как это не вовремя!.. Миссис Трелони вызвала дворецкого и приказала послать за доктором, а Сильвию просить, чтобы та извинилась перед гостями. И миссис Трелони направилась к себе, полная трепета и мучительных сомнений – она ничем больше не могла уже сегодня заниматься. Просто не могла!

Когда дворецкий Диллон, постучав, заглянул в комнату к гостям, он обнаружил там пьющих чай в тягостном молчании мисс Сильвию, капитана Линча и Джорджа Трелони. Мистера Чиппендейла не было, что совсем не удивило дворецкого, он скорее был поражён, что тот все последние дни, вместо того чтобы трудиться в мастерской, находился с господами… «Наверное, пошёл, наконец-то, работать», – подумал дворецкий про себя, но только подумал, внешне он был безупречен.

Он вызвал мисс Сильвию за дверь лёгким покашливанием и движением бровей, а когда та вышла, передал просьбу хозяйки.

Сильвия вернулась в комнату и сказала, что маме нездоровится, что она удалилась к себе и что за доктором уже послали. Мистер Трелони всполошился, простился с капитаном и побежал к родственнице.

Капитан встал, чтобы тоже уйти, но Сильвия умоляюще сжала на груди руки и сказала неожиданно даже для себя самой:

– Капитан Линч, я прошу вас остаться. Мне надо с вами поговорить.

****

Она прошла к окну, повернулась и встала, держась сильной рукой за подоконник и борясь с волнением.

Капитан опять поразился её лицу, его трагической красоте, на которую невыносимо больно было смотреть и, главное, поразился решительности вида девушки: чувствовалось, что с нею произошёл надлом, она будто была не в себе сейчас – с такими глазами в омут бросаются.

Сердце его опять заныло. Между тем, Сильвия продолжила:

– Я попросила вас остаться, так как считаю, что лучше выяснить всё сразу. Я хочу вам сказать, что вы измучили меня. Я от вас как больная, как не в себе все эти дни.

Она замолчала и подняла на него глаза. И столько нежности прочитала она в его взгляде, что задрожала и судорожно вздохнула, да так и не смогла выдохнуть – спазм сдавил ей горло. Мучительно выговаривая слова, она прошептала:

– Скажите… Вы любите меня?

Капитан был не новичок в сердечных делах. Не одна госпожа или служанка замирала в его объятиях, когда он шептал ей на ушко о своём сердце, которое забилось учащённо при одном только появлении прелестницы. Но сейчас его сердце колотилось, как обречённое, оно готово было разорвать ему грудь, а он, между тем, не мог вымолвить ни звука.