- Все будет сделано без вас. Простой укол. Ведь столько раз я делал это, стараясь спасти его.
- А теперь?
- Спасу его от страданий. Вам не следует быть со мной.
- Нет, - решительно мотнула я головой. - Останусь с ним до конца. Пусть женщина, но ведь вы сами требуете от меня мужественности.
- Это слишком тяжелое испытание, Аэри-тян.
- И все-таки буду с вами... с ним... до конца.
- Извините, - почтительно произнес Танага.
Дальнейшее помню как во сне.
Мы прошли к Бемсу. Я сидела подле него и гладила его по голове между ушей и думала: не здесь ли ранил его проклятый Мурильо!
Танага уходил готовить шприц,
Он вернулся с молоденькой сестрой милосердия, маленькой и изящной японочкой, своей дальней родственницей, последовавшей за ним в Город Надежды.
Яноночка взяла в руки голову Бемса, которую я продолжала гладить, ощущая его тепло. Ведь у собак нормальная температура около сорока градусов. У них всегда "жар". Может быть, у Бемса сейчас было даже больше... Мне жгло руку...
Танага привычно помазал спиртом лапу, словно делал лечебную процедуру, дезинфицируя место укола, потом ввел иглу в нащупанную перед тем вену.
Бемс не реагировал.
Сквозь слезы я видела его закрытые глаза. Казалось, он уже уснул.
И вдруг он дернул головой так, что девушка не смогла удержать ее. Глаза на миг открылись, и я боюсь вспомнить, что в них прочла! Голова упала, потом он снова поднял ее. И в этот миг меня обдало струей.
- Ай-яй! - укоризненно сказал Танага, прикрывая низ живота Бемса большим куском ваты.
Прощальной лаской держала я ладонь на голове своего уходящего друга и беззвучно рыдала. Японочка в белой наколке одной рукой придерживала крутой лоб Бемса, а другой протягивала мне мензурку с питьем. Пришлось через силу проглотить его.
Доктор Танага, вставив в свои уши наконечники резиновых трубок, прослушивал сердце Бемса.
Наконец он неторопливым движением вынул трубки из ушей, аккуратно сложил фонендоскоп в футляр и сказал:
- Конец, милая Аэри-тян. Вы настоящий мужчина.
"Настоящий мужчина" горько плакал, припав губами к рыжей, еще теплой шерсти своего потерянного друга".
Глава четвертая
ИНДИКАТОР ЗАПАХА
Завод "вкусных блюд" встал. Индикаторов запаха не было. Запасы пищевых продуктов Города не пополнялись, поставки в другие страны прекратились, а люди там... голодали...
Около ледяных цехов толпились рабочие. Перед экстранным заседанием у Вальтера Шульца я не удержалась и забежала сюда.
- О сеньора! - завидев меня, воскликнул Педро. - Мы вас ждем как святую заступницу. Руки наши отвыкли от безделья. Дайте им что-нибудь делать. Ведь еду-то нам дают!..
- О добрая сеньора! Да просветит вас пресвятая дева, как помочь нам, добавила жена Педро Мария, держа младенца на руках.
Зачем они здесь? Ведь они имеют все независимо от занятости! Я же не могу распустить персонал завода, перебросить кого-нибудь на другие работы. Завод должен действовать, должен!
Я стояла среди озабоченных людей и ничего толком не могла сказать им.
- Жаль бедной собаки! - вздохнул грузный Билл, хороший мастер псевдомясных блюд. - Если тут котлами и трубами заменяют Чикагские бойни, так неужели нет прибора, который заменил бы пса?
Я пожимала плечами, чувствуя себя виноватой перед доверившимися нам жителями Города Надежды. Восстановить испорченные индикаторы запаха не удалось...
- Толкаться здесь, мадам, нам теперь не пристало. Не позволяет этикет "знатных людей грядущего", - заметил француз де Грот.
- Вот и займи место Бемса, - посоветовал Билл. - Духи парижские любишь? Значит, есть у тебя маркизское чутье. Не хуже собачьего.
- Пробовал, Билл, пробовал. Но нос мой оказался хоть и длинный, но... тупой.
Мы действительно попробовали заменить индикатор человеком, но неудачно.
- А еще аристократ! Видно, вонь парижских ночлежек у тебя обоняние отбила.
Я заторопилась в Директорат и, пообещав нашим "безработным" непременно найти выход, побежала. Николай Алексеевич все-таки приучил меня бегать!
Впереди на бульваре показалась так хорошо мне знакомая подтянутая фигура статного широкоплечего человека, с иголочки одетого. Он шел, гордо неся голову, словно у него срослись шейные позвонки.
Я сбавила шаг. Не хотелось его догонять. Он ведь всегда делал вид, что не замечает меня. Напускное пренебрежение оскорбляло. Но на это он и рассчитывал.
Почему люди, когда-то близкие, могут так перемениться? Неужели от любви до ненависти только шаг?
А была ли любовь? Была ли она у девчонки, "пытавшейся пристроиться", как уколола меня однажды его мать? А была ли любовь у него, избалованного красавца, которому понадобилось подчинить себе "строптивую азиаточку", как он меня прозвал? Не решилось ли все его самолюбием и себялюбием?
Тщетно пыталась я оправдать его, понять, взять вину на себя.
Ну и что ж! Вина моя бесспорна. Но не в том, что я ушла от него, а в том, что "выскочила" замуж.
И как я была слепа! Не видела ничего, кроме броской наружности. Не разглядела за высоким ростом приземистого человечка, ползающего среди обретенных им удобств!
Однако я так и не прозрела полностью!
Юрий Сергеевич продолжал удивлять: после приезда сюда он ни разу не повидался с сыном. Пусть ему неприятно появляться у нас с Николаем Алексеевичем в доме, но в Школу жизни и труда, где по Уставу Города воспитывался Алеша, он мог бы заглянуть!..
Идя следом за ним, я не хотела думать о нем, честное слово! Скорее беспокоилась о белках кандиды с биофабрики, количество которых продолжало расти, не поступая в переработку. Шульц распорядился доставлять их в дальний угол Грота. Там было как в погребе. Сказывался обнаженный ледяной массив, в который мы продолжали вгрызаться.
В Хрустальном зале Директората все приглашенные уже сидели за столом. Шульц укоризненно посмотрел на часы. Полторы минуты опоздания! Все из-за того, что я перешла с бега на шаг. Я извинилась.
Папа издали тепло улыбнулся мне. Юрий Сергеевич посмотрел "насквозь", будто я была прозрачной. Тамара Неидзе помахала точеной рукой. Доктор Танага кивнул и отвел глаза за большими очками.
