Кох остановился.

–…Этот сон повторялся и повторялся. Ты просыпался с ужасной болью в плече, весь в слезах, с заходящимся сердцем, разве не так? Пока однажды ты не проснулся здесь, у Аландо, и не понял, что плечо твое больше не болит, зато сам ты оказался вывернут наизнанку. Я бы на твоем месте вспомнил про эти сны, прежде чем сесть в нелепую деревянную фанеру, пролетевшую недавно над тобой.

Кох едва удержался от стона, так резко заломило вдруг у него в плече. Этот сон был самым частым сном его детства, если не считать полусна-видения с Аландом. Как старик странно Аланда назвал! Почему он знает то, о чем Кох никому не говорил?

– Да, оно опять заболело, тело помнит, как это было несносно, тело ничего не забывает, особенно таких потрясений.

– Откуда вы все знаете?

– Неважно, откуда знаю я, важно, что будешь делать ты.

– Куда вы ведете меня? Господин Аланд не разрешил мне покидать территорию Корпуса.

– Аландо не дорос что-либо разрешать или запрещать мне, не стоит его и слушать. Да, Вильгельм, он такой же дурак, как и ты, только на триста с лишним лет старше, но это ничего не меняет.

– Господин Аланд великий учитель, он такой замечательный, не смейте о нем так говорить.

– Господин Аланд великий засранец, но мне приятно, что ты думаешь о нем хорошо. Оттого, что он великий засранец, я люблю его не меньше, Аландо мой сын, я люблю его любым: и плохим, и хорошим, и умным, и глупым. Для любви это все не имеет никакого значения. Следовательно, и наши с тобой родственные связи тебе тоже понятны. Тебе хочется в небо, даже после того, как тебе вырвало крыло. Не надо меня бояться, не думай, что ты мне не нравишься, я не стал бы с тобой разговаривать, если бы это было так. Понимаю, тебе не будет покоя, пока ты не поднимешься в небо.

– Вы не осуждаете меня?

– Хорошо, что тебе есть до этого дело. Ты знаешь, где мы?

– Как мы здесь оказались? Это аэродром. До него два часа пути, а мы едва вышли за ворота…

– Где ты тут увидел ворота? А вот и твои самолеты, ужасные, непригодные к полету приспособления. Даже вид их, лишенных кожи и мяса птичьих остовов, грубо сколоченных из фанеры, говорит, что это машины для гибели. Тебе нравится?

– Они летают, я видел.

– Ну, полетай.

– Я не умею ими управлять.

– Летчик умеет, он так думает.

– Он меня ни за что не возьмет, самолёт одноместный.

– Пустяки, Вильгельм.

Кох ощутил то, что всегда ощущал во сне, когда его тело становилось телом чайки, ястреба или орла. Сейчас он осознавал себя собой, и в то же время он был другим человеком, с другим и своим сознанием одновременно. Это он садился в самолет, рука в кожаной перчатке легла на рычаг, машина задрожала и побежала по полю. Тело ощущало покой человека, управлявшего самолетом, и беспокойство самого Коха. Машина оторвалась от земли, ликование полета охватило Коха, и в то же время он чувствовал ненужные толчки, нестабильность положения в воздушном потоке. Летчик пошел на снижение, мозг Коха автоматически просчитывал угол наклона крыла, но ветер у земли вносил коррективы. Рука первого ошибалась, Кох чувствовал неизбежность падения и не мог преодолеть его самоуверенной глухоты. Этого решительного удара ветра в крыло еще не последовало, летчик не чувствовал его приближения, а Кох чувствовал, горло сдавило бессильным проклятьем.

Самолет качнулся, как от пощечины, и повалился боком, потеряв управление. Кох опомнился в своей комнате. Глянул на чертеж, смял его, он хотел нарисовать другое, а рисовал, оказывается, увиденную в небе фанеру-убийцу. Плечо болело, правой рукой Кох придерживал его. Хорошо, что он был один, потому что он тяжело и резко дышал, никакого старика и аэродрома не было, это его вечные сны.

Кох долго ходил по комнате, пытаясь отдышаться, потом сидел в оцепенении. Как ни странно, но от этих снов помогал только сон, крепкий и беспробудный. Наверное, он переутомился, он совсем отвык спать. Вильгельм лёг, пытаясь поудобнее пристроить болевшее плечо, только спать не хотелось, глаза упрямо открывались и смотрели в потолок.

Его мучило острое чувство, что он, в самом деле, только что был другим человеком, и только что этот человек погиб, разбившись при падении самолета. Кох встал, вышел на улицу, на ходу стянул плечо куском простыни, так болело чуть меньше. Зачем-то обошел Корпус в поисках старика, понимая прекрасно, что его нет и не было.

Чувствовал он себя странно, словно он отлежал или отсидел себе все – с ног до головы. Лёгкие хватали воздух резко, может, от такого дыхания и шло по телу это странное онемение. Сознание паниковало, ему было необходимо немедленно попасть на аэродром и увидеть место трагедии. Два часа ходу, долго. Кох вошел в гараж, машину Кох не водил, только внимательно смотрел, как Аланд делает это. Сейчас он понял, что нужно почувствовать, как Аланд это делал, как бы в этом ощущении стать самим Аландом. Он проверил бак, сдал назад, вывел машину из гаража, открыл ворота и выехал. Ворота закрылись. Движения – как память руки, память тела. Одна рука легла на рычаг, вторая на руль, плечо по-аландовски свободно развернулось, даже боль отступила. Вдавил педаль. Машина плавно поехала. Через полчаса Кох остановился на шоссе у аэродрома.

Разбитый самолет напоминал птицу с выломанными крыльями. Тело лётчика еще лежало под полотном на летном поле.

– Когда это случилось? – спросил Кох кого-то подошедшего к нему.

– Около часу назад. Ты кто такой? Как ты здесь оказался? Документы.

Кох растерянно пошарил по карманам – пусто, вспомнил, что с Аландом в машине любовался своим аттестатом, глянул в бардачок, папка с его документами здесь.

– Отличник! Папочка машину дал покататься?

– Я хочу летать.

– Отличники идут штаны протирать в университеты, и ты иди.

– Мне нужен начальник аэродрома.

– Начальник ему нужен. Кто тебя сюда пропустил? Почему ты на машине Аланда?

– Я учусь у него, почему пропустили – не знаю, меня никто не останавливал.

– Генерал где?

– Какой генерал?

– Аланд, о нем говорим. Он тебе задаст, если ты его машину без спросу взял, он таких шуток не любит, – стращал Коха лётчик.

Это было странно – все, что он говорил. Почему Аланд генерал? Откуда этот человек знает Аланда? Почему машину Аланда пропустили без вопросов на закрытую территорию?

– Мне нужен начальник аэродрома.

– Ты не понимаешь, что не до тебя?! – вдруг нервно возвысил голос летчик.

– Понимаю.

– Человек разбился! Хороший человек!

Кох странно взглянул на летчика.

– Он не был виноват, он не поймал ветер у земли, – заговорил Кох.

– Тебе-то откуда это знать? Что ты в этом понимаешь?!

– Знаю, я видел.

– Ты даже не знал, когда это произошло.

– Я потерял счет времени, но видел, как он разбился. Ветер ударил справа, самолет опрокинуло на бок. Он был бы жив, лишние пять градусов, и его повернуло… Фюзеляж слишком легкий и плохо обтекаемый ветром. С таким крылом при порывистом ветре не удержаться

– Ты это видел и хочешь летать?

– Да, хочу летать.

– В самолетах разбираешься?

– Хотел бы разбираться лучше. Можно я посмотрю на лётчика?

– Плохо не станет?

– Не станет.

– Так тебя зовут Вильгельм Кох? Аланд о тебе говорил, иди лучше строить самолёты, это тоже нужно и куда безопаснее.

Кох вопросительно смотрел в незнакомые глаза.

– Вы начальник аэродрома? Я готов выполнять любую работу, разрешите мне бывать здесь.

– Иди учиться, есть над чем подумать. Третий пилот за месяц! Это испытательный аэродром, здесь бились, бьются и будут биться.

– Самолеты должен делать тот, кто сам на них летает. Тогда и биться столько не будут. Откуда в бюро знать, что у земли может ударить порывом ветра и что будь самолет тяжелее, его бы так не швыряло… Фюзеляж не может быть вертикальной плоскостью – при боковом ветре его не обтекает воздушным потоком, лишнее сопротивление.