Сделать фотокопiю легко, но результатъ будетъ сквернымъ! Кроме того, Куръ разбилъ тексты на нумерованныя строки, что еще больше затрудняетъ переписку мной этих текстовъ. Между темъ, нумерацiя нужна, ибо ее все равно долженъ кто либо сделать. О томъ, «фальшивка» это или не «фальшивка», я уже кажется, Вамъ писалъ, что Изенбекъ плохо говорилъ по-русски, являясь по отцу туркменомъ, на что указывает самое его имя. Я хоть и учился славянскому языку въ свое время, но так давно (полвека тому назадъ!), что уже ничего не помню. Языкъ же «Дощекъ Изенбека» – архаическiй. Въ этомъ языке есть глаголы, значенiе которыхъ утеряно, слова, которыхъ мы больше не знаемъ, а главное, синтаксисъ и этимологiя этого языка отличаются от отъ церковно-славянскаго (старо-болгарского) и русскаго языковъ. Не будучи филологомъ, я бы все же причислилъ языкъ «Дощекъ Изенбека» къ недифференцiированному языку до разделенiя Западно-Славянскихъ языковъ отъ Восточно-Славянскихъ. Во всякомъ случае, въ немъ имеются общiе с Западно-Славянскими языками слова и глаголы.
Текста «Дощекъ Изенбека» интегрально я самъ не понимаю! Я разбилъ его, какъ мне казалось лучше, вотъ и все. Весь шумъ, поднятый вокругъ этого документа, мне в высшей степени непрiятенъ, такъ какъ онъ меня заставляетъ отвечать на тысячи вопросов по этому поводу. Я бы предпочелъ, чтобы Куръ в свое время не опубликовывал его. Тогда можно было бы работать, не торопясь, надъ текстомъ, и опубликовать действительно безукоризненный текстъ. Согласитесь, что если бы прошло и пять летъ, а не два года съ начала нашей переписки, то и тогда бы не было поздно опубликовывать полный и точный текстъ. Если же я должен буду торопиться, то выйдут прорехи, ошибки, на которые и набросятся неблагожелательные критики.
Въ этом деле я обязанъ сохранить не только свое лицо, но лицо Кура и даже Ваше, хотя бы Вы этого не хотели! Тутъ я буду твердъ и непреклоненъ. Хоть Вы и докторъ зоологiи, а я доктор химiи, мы оба далеко от филологiи находимся, а занимаемся ею, как любители. Одинъ Куръ – настоящiй «этимологист» (говоря по местному) и знатокъ языковъ, какъ древнихъ (Сумеро-Вавилонская группа языовъ), такъ и «новыхъ» (латинский, греческий и т. д.). Что касается англiйскаго, немецкаго, французскаго и другихъ, мы ими здесь владеемъ, полагается, въ достаточной степени.
Болезнь моя подходитъ къ концу. Уже могу немного заниматься текстомъ «Дощекъ Изенбека» и сделалъ сверку и копировку Дощьки N-IX и X, какъ оне попали въ руки, ибо первыя «Дощьки» не столь интересны исторически. Обнаружилось «разночтенiе» мое съ Куромъ: я читаю «А ДО НЕ», то есть «И ДО НЕГО», или «И ДО НИХЪ», а Куръ читатетъ: «АДОНИ» – ИМЯ БОГИНИ? Видите, какiя трудности?.. Почему и прошу подождать, чтобъ иметь возможность закончить свою работу по переписке.
Понимаю Ваше нетерпенiе, но не понимаю, какъ Вы, научный человекъ, не можете понять, что я должен передать работу въ безукоризненномъ виде?
Иногда я думаю, что лучше было-бы, чтобъ о «Дощькахъ» никто не зналъ, такъ надоедает думать о нихъ, бороться с Куромъ, а теперь и съ Вами.
Въ статьи Кура я не вношу никакихъ поправокъ. Онъ самъ отвечает за нихъ. Съ его «Русской теорiей» я согласенъ, но не вижу, какъ и Вы, почему не может быть Русь Славянской?
Если Куру желательно осрамиться передъ научнымъ миромъ, это его дело, такъ же, какъ и Ваше, если Вы сами того пожелаете. Однако я не хочу склокъ на страницахъ моего журнала, где я – хозяинъ. Тамъ я этого допускать не могу. Ну вотъ, всего хорошаго! Вашъ искренно Юрий.
P.S. Считайтесь все же с темъ, что я былъ тяжело боленъ. Хотя это и не смертельно, но весьма тяжело. Я сейчас сильно ослабел, здоровье восстанавливается, но нужно все же время, чтобы встать на ноги».[8]
Миролюбов в письме намеренно назвал себя «доктором химии», зная, что в его прошлом никто копаться не будет: позади две войны, покрывшие мраком многие тайны. Теперь он на равных и с Лесным, и с Куренковым, и тем более – с Изенбеком. Кто таков, этот Изенбек? Кокаинист, пьяница. Дощечки так и валялись бы в мешках. Теперь вовсе пропали бесследно, пусть скажут спасибо, что хотя бы копии снял. А теперь и их приходится отдавать, уступая давлению. Хорошо, что отдал только часть, причем самую трудно переводимую – пусть Лесной с Куром помучаются!
В итоге Кур опубликовал-таки «Дощьки», как хотел, и дал свой перевод. Лесной написал на этом материале ряд книг и даже подготовил выступление на Международном съезде славистов. А он, Миролюбов, опять остался за бортом! Обида была жестокой. Тогда порвал со всеми и, как в Европе, полностью ушел в литературную работу, итог которой – два объемистых чемодана, набитых рукописями, которые везет сейчас с собой. Статьи, критические заметки, полемика с «норманистами» на предмет происхождения славяно-русов, их древних корней, – и все это подкрепляется как известными историческими фактами, так и сведениями из «народных сказаний». Великий, титанический труд проделан за это время!
С годами, увлекшись созданием «сказов», Юрий Петрович постепенно сам стал верить, что выдуманные им персонажи действительно существовали и в самом деле рассказывали свои удивительные сюжеты. Его же, Миролюбова, заслуга как раз в том и состоит, что он, в отличие от других, сумел услышать, запомнить и даже записать древние обычаи пращуров. «Случается так, – объяснял он позднее факт собственной уникальности, – что человек сызмалу отбирает то, что ему будет нужно впоследствии. Объяснения этому факту мы не знаем. Вероятно, в нем уже в это время зарождается его тема. Может, даже человек и рождается в мир со своей темой, как дерево, заранее знающее, какую форму оно примет впоследствии…»
Вторую часть рукописей составляли воспоминания о дореволюционной детско-юношеской поре, исполненной беззаботного и тихого домашнего счастья, когда не надо было думать о куске хлеба или нести ответственность за чьи-то судьбы. Там, в детстве, всегда было солнечно, тепло и сытно, там его просто любили, ни за что не упрекая и ничего не требуя.
И чем дальше отстояла благословенная пора детства, тем привлекательней и краше она казалась. Юрий Петрович с удовольствием записывал эти радужные воспоминания. Получались простые, но особо дорогие и близкие сердцу рассказы, которые можно было время от времени перечитывать и окунаться в блаженство прошлого.
Юрий Петрович твердо верил в исключительность миссии, назначенной провидением. Разве не сама Судьба вручила ему ключи от тайной двери, определив быть хозяином древних текстов? Он не сомневался, что труды прославят и с триумфом вернут его имя на Родину. Конечно, гениев признают, как правило, лишь после смерти, но так мучительно хотелось хоть краешком коснуться славы еще при жизни…
Из всей массы написанного, за небольшим исключением газетных публикаций, ничего не издано…
Юрий Петрович заворочался, застонал. Чуткая жена сразу спохватилась, захлопотала над лекарствами. Лишь на рассвете он вновь забылся тяжелым сном.
Плавание проходило спокойно, погода установилась великолепная: ни штормов, ни даже значительных волнений. По мере продвижения на юг становилось все жарче. Когда вошли в тропики, команда облачилась в шорты и легкие блузки с короткими рукавами. Во всех помещениях работали вентиляторы, но все равно было душно. Состояние здоровья Юрия Петровича стало быстро ухудшаться. Прогулки по палубе пришлось прекратить, потому что к вечеру у него начала подниматься температура, сопровождаемая периодами забытья и бреда.
Так же быстро таяла надежда, что в Европе болезнь отступит. Тем более, до Европы было еще так далеко!
Приступы с полукошмарными видениями и острыми болями в костях и неестественно вывернутых суставах сменялись периодами относительного покоя и ясности сознания. Тогда Миролюбов плакал, как ребенок: мысль о приближающемся конце страшила его. Мадам Жанна терпеливо успокаивала супруга, стараясь не выдать собственных эмоций и переживаний.
