Помимо этого, Биго напоминает, что публичные институты, в отличие от частных и смешанных, объединяют в себе большее количество людей, что дает возможность осуществлять политический контроль. Публичные институты, осуществляющие международную деятельность, по сути и есть дипломатические институты, представляющие государство. Их внутренняя логистика основана на системе «руководитель – подчиненный», что обеспечивает устойчивость и стабильность, столь важную для представителей внешней политики государства. При таком раскладе дипломаты становятся членами дипломатического института. Это означает, что они подчиняются малым группам, обладающим наибольшим политическим влиянием внутри института, в то время как их деятельность регулируется бюрократическими нормами, что еще раз подтверждает их зависимость от национальных политических элит и институтов. Следовательно, дипломатические стратегии, которые дипломаты применяют для достижения внешнеполитических целей, неразделимы с идеями подчинения и стабильности института.[10] Дипломатические стратегии зависят от иерархических структур института. А те, в свою очередь, принимают лишь те стратегии, которые не представляют угрозы их деятельности и целостности института. «Одобренные» дипломатические стратегии приобретают «квоты суверенитета» (англ. Quotas of Sovereignty) и «дипломатическую гарантию» (англ. Diplomatic Guarantee).

Начнем с того, что, с точки зрения «Политической социологии международных отношений», государство (как институт) благодаря своему суверенитету имеет две огромные привилегии. С одной стороны, центральному правительству дозволено устанавливать политические механизмы для проектирования внешней политики. С другой – для ее осуществления. Таким образом, если центральное правительство решит распределить часть этих привилегий между другими организациями, политическими деятелями и государственными институтами, оно предоставит квоты суверенитета своего государства. В действительности, такая практика нелогична, и даже бессмысленна, поскольку так государство теряет свою политическую силу. Однако принято считать, что центральные правительства действуют крайне целесообразно и передача квот суверенитета важна для обеспечения все той же политической стабильности государства, а также для поддержания «статуса-кво» (лат. status quo – «положение, в котором…») политических элит и улучшения взаимодействия с другими государствами.

Центральное правительство также имеет право распределять квоты суверенитета между дипломатами и дипломатическими институтами с тем, чтобы облегчить их международную, политическую и административную деятельность. Подобное «разделение труда» происходит через письма о назначении, официальные уведомления, декларации и введение в должность. Эти события напрямую или косвенно выставляют на международное обозрение официальные функции, правомочия, полномочия, цели и обязанности тех граждан, которые представляют государство на международной арене. Однако, «разделение труда» также выстраивает иерархию институтов в зависимости от того, кому достается больше квот суверенитета. Например, министр иностранных дел Франции имеет больший опыт представительства, чем первый секретарь, поскольку обладает большими квотами суверенитета, в том числе приобретенными от других мировых дипломатических служб. Если вышеупомянутый министр решит отправиться в командировку в другую страну, иностранные дипломатические службы продемонстрируют большее внимание[11] к нему, нежели к сопровождающим его сотрудникам дипломатического корпуса. И хотя может показаться, что особое обращение может быть связано с более высокой позицией министра в иерархии института, в действительности же, этот принцип в международной среде не действует.

За пределами государства национальные публичные институты не обладают никакой политической значимостью. Даже министр иностранных дел, будучи главой МИДа, выезжая в другую страну с особой миссией, не пользуется там особыми привилегиями. Принимающая сторона постарается, в первую очередь, узнать, кто обладает наибольшими квотами суверенитета, чтобы определить степень «дипломатического представительства».

К примеру, в 2011 году консул Израиля в Панаме Эдна Ливне, будучи обвиненной в коррупции, была собственными же подчиненными выдворена из посольства. Несмотря на это, правительство Панамы признавало назначение Ливне до тех пор, пока правительство Израиля официально не отстранило ее от должности. В данном случае, правительство Панамы отдало приоритет принципу «дипломатического представительства», а не «принципу института» политической системы Израиля, который не имел никакой политической силы на территории панамского государства. Похожий случай произошел в Ливии в марте 2014 года. На этот раз из-за восстания генерала-отступника Халифы Хафтара обострился внутренний конфликт. В связи с этим у правительства США появилась острая необходимость «постепенно» сместить дипломатический отдел своего посольства в Триполи. Так, США распустили свое посольство и консульство, что обеспечило прямой доступ ополченцев к старейшим дипломатическим апартаментам. Пример с Ливией наглядно показывает, что центральное правительство может поделиться или «потребовать обратно» квоты суверенитета в зависимости от различных причин.[12]

Принцип «дипломатической гарантии»[13] отражает добровольное стремление государства к компромиссу, желание исполнить все договоренности с иностранными государствами и международными деятелями. Данный принцип является обязующим. Действия, которые так или иначе ему угрожают, считаются противоречащими принципам дипломатии, поскольку пренебрежение ими влечет за собой санкции политического или военного характера в отношении государства, не выполнившего свои обязательства и разорвавшего «джентльменское соглашение». По мнению Матиаса Хартвига,[14] слова которого цитирует Оскар Андрес Пасо Пинеда,[15] данный принцип является настолько существенным, что приобрел действие в международном сотрудничестве и в системе Международного публичного права. Страны дают официальные гарантии[16] другим государствам и участникам международного процесса, их требующим.[17] Таким образом, государства перестраховываются. В особенности, дипломаты, которым приходится дважды подумать, «чего говорить не следует», чтобы не подвергнуть риску участие государства в возможных проектах и не подвергнуть опасности репутацию правительства.

Установление соглашений говорит о подлинном интересе сторон выполнить обещанное. Убедившись в «надежности» дела, государства готовы к взаимодействию, при этом они уверены, что каждая из сторон выполнит «данное слово». Безусловно, если одно из государств заподозрит, что его партнер не способен выполнить условия соглашения, оно воздержится от сотрудничества и попытается найти партнера в лице другого государства, способного продемонстрировать большую стабильность во внешней политике. В конце концов, может ли идти речь о международных отношениях и внешнеполитическом взаимодействии, если обе стороны прекрасно понимают, что ни одна из них не сможет исполнить свои обязательства?

Таким образом, в международном сообществе можно с легкостью определить способность того или иного государства исполнять международные договоренности. Выстраивается своего рода иерархия государств, предоставляющих высокую или низкую «дипломатическую гарантию», также существует своего рода «рынок дипломатических гарантий», где каждое государство открыто заявляет о своей коммерческой привлекательности для инвесторов. Например, в марте 2015 года «репутация» Швеции серьезно пострадала в результате отмены соглашения с Саудовской Аравией по вопросам военной обороны. До этого события страны Евразии, Америки и Ближнего Востока были намерены вести торговлю военным снаряжением со Швецией. Однако после произошедшего, страны решили заморозить переговоры, поскольку Швеция продемонстрировала, что за нее «поручиться нельзя».[18] И хотя Швеция прекрасно осознавала, что такое одностороннее решение приведет к экономическим последствиям, она предпочла продемонстрировать свою независимость и разорвать отношения с Саудовской Аравией.