— Тебе… Тебе… Тебе… — повторял он. — Тебе, — наконец прохрипел он в последний раз и упал на нее без сил.

Мария улыбнулась, он почувствовал эту улыбку своей щекой, которая вжималась ей в личико. Она охнула, а он ослабленным уже телом накрыл ее тело, белоснежное, словно лилия. Такой чистый белый цвет он видел только в Голландии. Но то было не тело женщины, а цветок. Лилия. Федор не сомневался, что такого тела нет ни у кого, разве еще у Лизы, но она двойник своей сестры, поэтому не считается.

Федор Финогенов любил свою жену страстно. Мария покорила сердце северного купца сразу.

Думал ли он тогда, из какой семьи Мария? Кто ее отец и какую партию наметил он для своей дочери? Не эти мысли явились ему в голову. Да и как они могли явиться, если она вытеснила вообще все мысли, которые были у него в голове?

Он думал только об одном — как набраться смелости и войти в ее московский дом. Но, как бывало с Федором, едва он ставил перед собой, казалось бы, несбыточную цель, он тут же давал клятву Господу, что достигнет ее.

Он шел в комнату матери, где после нее все осталось, как при жизни, и тяжелое Евангелие лежало на прежнем месте, хорошо известном ему — на столике, под иконками, — и давал клятву.

Так мог ли он, побожившись, что Мария Добросельская станет его женой, не исполнить свое слово?

Дальше все свершалось словно помимо его воли. Федор не думал о том, что, давая обет перед Богом, он тем самым убирал препоны, которые чинил ему его же собственный разум. Теперь, избавившись от сомнений, он должен был войти в ее московский дом. Позвать Марию замуж.

Если бы сейчас его заставили найти дом Марии в тесных московских переулках, он бы точно заблудился. Не важно, что Федор Финогенов в лесу по следу выследит любого зверя. Что за мехами в Сибирь ездит, будто не за тысячи верст на лошадях, а идет к себе в амбар.

Но он нашел ее дом. Позднее.

А тогда, в Париже, когда он стоял в толпе, ожидающей выхода императора Наполеона из собора Парижской Богоматери, он дышал ей в затылок и смотрел, как шевелятся золотые нити волос на спине, выбившиеся из косы, упавшие на темный бархат ее теплого салопа.

Федор слегка наклонился, желая заглянуть девушке в лицо. Внезапно лицо ее оказалось так близко, что он ощутил запах ее кожи.

— О-о-ох! — раздалось за спиной, и он почувствовал, как на него напирают.

Толпа не в одну сотню человек зашевелилась, загудела, ему казалось, что он тонет в ней, его закручивает, засасывает, как в воронке водоворота. Однажды он тонул, когда перевернулась лодка и его затягивало под нее. Сейчас происходило нечто похожее.

Первая мысль, которая пришла в голову Федору, — не дать Марии упасть. Руки сами собой потянулись к девушке и крепко обхватили за плечи. Он не понял как, но в его спасительных объятиях оказалась не одна Мария, но и ее сестра. Тогда Федор не знал, как зовут вторую. Просто сестра.

Их тетушка впилась ему в плечо, он чувствовал, как доха соскальзывает с него. Федор не противился.

Толпа напирала. Внезапно он почувствовал, как сестры потяжелели. Скамейка! Ее выбили у них из-под ног! Они теперь повисли на нем.

Сам не зная почему, Федор, отягощенный тремя женщинами, что было сил рванул влево. Он сделал это как раз вовремя, потому что через мгновение там, где он только что стоял, была куча мала. Люди падали, давили друг друга, переплетались руки, ноги, он слышал вопли несчастных, и эти крики подстегивали его. Тяжело дыша, он выносил свою добычу из настоящего вертепа. На миг мелькнула мысль об отце и брате, но тут же пропала, потому что рука его, сжимавшая худенькое тело Марии, горела так, будто он прикоснулся к раскаленному железу в кузнице, когда подковывал своего жеребца.

— Кто вы? — резко спросила женщина по-французски, поправляя черную пелерину у горла. Ткань загнулась, будто ухо гончей, подбитое ветром, подумал Федор. Она уже отпустила плечо Федора, твердо стояла на ногах, и привычная уверенность вернулась к ней тотчас.

— Тетушка, он русский богатырь, — ответила за него Мария.

Тетушка с некоторым недоверием оглядела незнакомца, который так вольно обошелся с ними, она готова была весьма резко высказаться на этот счет, но, бросив взгляд на то место, откуда их вывел, а точнее, вынес на себе незнакомец, пригасила свой пыл.

Марию поддержала сестра:

— Самый настоящий русский богатырь, тетушка.

Едва смолкли эти слова, как обе сестры, не сговариваясь, внезапно прижались губами к щекам богатыря.

Глаза тетушки сначала замерли, не мигая, потом ресницы ее слегка опустились, губы дрогнули в хитроватой улыбке.

Неожиданно для себя Федор получил в награду третий поцелуй. Он пришелся чуть выше того места, куда прикоснулись губы Марии.

— Считайте, что вы приглашены на обед, мой друг. Вы должны к нам прийти завтра. Ждем в шесть вечера. — Слова тетушки прозвучали чеканно. Она говорила таким тоном, которому не принято перечить.

Даже когда Федор сидел за столом в парижском доме тетушки, он не сказал бы точно, что ест. Серебряная вилка подносила что-то ко рту, наколотое ею на тарелке севрского фарфора. Хрустальный бокал содержал отменное вино. Федор поглощал крошечные пирожные с ароматом розы и корицы и чувствовал, как все его тело млеет… Но он-то знал, что точно так же вело бы себя его тело, если бы сейчас подали редьку с квасом. Он поедал взглядом только Марию.

А потом все перешли в гостиную, в которой стояли клавикорды и клетки с певчими птицами. Пестрые яркие создания, скорее всего это были канарейки, подпевали сестрам, которые играли по очереди на инструменте.

Федор думал, что в раю бывает именно так, он нежился и наслаждался, как и всякий грешник, на мгновение пробравшийся в рай. И как всякому, попавшему туда случайно, ему хотелось длить эту случайность вечно. Так как же ему устроиться?

Только одним способом — перенести такой рай к себе домой. А значит — заполучить Марию.

Мария Добросельская разрешила Федору писать ей письма. Она дала свой адрес в Москве, куда они вскоре с сестрой и тетушкой уезжали из Парижа. Могла ли она отказать спасителю? Конечно, нет.

Федор помнит, как он писал свое первое письмо Марии. Он сидел над листом бумаги с пером, размышляя, писать ему по-русски или по-французски. Как укорял себя за то, что слабоват во французской грамматике. Он все же написал ей первое письмо по-русски. Хотя и здесь у него были трудности — плоховато с точками и запятыми. Но потом он разрешил себе не мучиться и стал действовать как всадник на незнакомой дороге: то быстро гнал — ни точки, ни запятой, то придерживал коня — насаждая закорючки где надо и где не надо. Он был уверен, что сердце Марии прочтет все, что он хотел ей сказать.

Федор хорошо помнит и тот день, когда с газетами и журналами ему принесли письмо, написанное каллиграфическим почерком.

Первым порывом было поцеловать его. Он не противился своему порыву. Он приложился к каждой букве, вдыхая до головокружения аромат духов, тех самых, которыми пахло от нее в Париже. А потом Федор бессчетное число раз прочел письмо и положил в карман, поближе к сердцу.

Письма становились нежнее, наконец наступил день, когда Федор отважился написать о своих чувствах и надеждах Марии Добросельской, которую полюбил всем сердцем.

А потом полетел он в Москву на перекладных. Кони несли его так быстро, как только могли. По сотне верст в день, не меньше, приближая его к желанной женщине. Две с лишним недели пролетели мимо, и вот он уже на заставе, где полагалось каждому, кто въезжает в Москву или выезжал из нее, зарегистрироваться, уплатить пошлину, подорожный налог. Ему казалось, что служивые копаются дольше, чем он долетел от Лальска до этого места. Он было уже собрался в нетерпении «позолотить ручку», но все закончилось без того. Федор велел кучеру править по выученному и сто раз повторенному за длинный путь адресу. На Остоженку, дом с флигелем и белыми наличниками…

Федор хорошо помнит в кабинете Марииного батюшки только одно — он весь уставлен фолиантами. Федор скользил по ним глазами, но они были для него не более говорящими, чем огородный частокол. Пока он не наткнулся взглядом на одну книгу с деревянным корешком, обтянутым алым бархатом, и с золотыми застежками.