"Успокойся, Катя. Нужно держаться", - сказал Макаров и легонько хлопнул ее по заду, как, бывало, делал покойник. Катя посмотрела на Макарова и отшатнулась: на деревянном лице его тускло светили выпуклые глаза, отливая в зрачках серебром; тонкогубая улыбка лишь подчеркивала жуткое выражение глаз. "Пойдем, Катя", - мягко сказал Макаров и взял Анциферову за руку...
В доме был прохладный полумрак. Дверь кабинета покойного мужа была распахнута. В кабинете кто-то сидел в кресле мужа и курил. "Ой!" - сказала Катя. "Не бойся, - успокоил ее Макаров, - это свои". Катя вцепилась в руку спутника. В кресле сидел Сысоев, убитый десять месяцев назад. "Это Сы..." сказала Катя и рухнула на пол. "Да, Сысоев", - подтвердил человек в кресле и затянулся. Через спинку стула рядом с креслом был перекинут черный плащ, на столе у пепельницы лежала черная шляпа. "Ну, как дела, Макаров?" спросил Сысоев. "В порядке", - ответил Макаров, взял шляпу со стола и надел на Сысоева. "Пора убираться, - добавил он, - минут через сорок нагрянет милиция". Сысоев взял со стола картонку с пластилиновыми фигурками и поставил на пол. Они быстро стали уменьшаться, уменьшились соответственно пластилиновому газику, прыгнули в него, и тут вошла милиция.
"Еще одна жертва", - прохрипел майор с рыжими усами. "Насильственная смерть наступила полчаса назад", - сказал врач и задумчиво постучал по коробке с пластилином...
СВЕРНУ В КАКУЮ-ТО ПОДВОРОТНЮ
Сверну в какую-то подворотню - там будет колодец двора, подниму голову и увижу Большую Медведицу и Полярную звезду. Запомню, где Север, - выйду из подворотни и пойду прямо на Север. На пути окажется афишная тумба, я вскарабкаюсь на нее и спущусь с другой стороны; на пути окажется дом - я влезу на крышу по водосточной трубе (труба будет плохо прикручена, и я смогу упасть, но не упаду), я влезу на крышу и посмотрю вверх: "Да, я взял правильное направление", - и спущусь по пожарной лестнице. На пути моем будет городское озеро (наверное, Останкинский пруд), я подойду к берегу и найду лодку(плавать я не умею). Я переплыву озеро - на пути у меня будет Останкинская башня: я куплю билет на смотровую площадку, а там, на площадке, скажу работникам телебашни, что я монтажник и должен проверить, как закреплен флаг, - мне откроют дверь к винтовой лестнице; я поднимусь к мачте, на которой держится флаг, и спущусь с северной стороны: я узнаю ее по флюгеру, который рядом с флагом (потому что небо будет в тучах), я спущусь по сизальскому канату: один конец привяжу к башне, а другим себя за ноги и прыгну, канат длиной 536 метров - на метр короче башни. Внизу я отвяжу себя и пойду через парк, там я перелезу через двадцать деревьев и два забора и выйду на окружную дорогу, рядом с постом ГАИ, я подожду, когда зажжется зеленый, и выйду за город. А там все просто, там будут леса и дороги, там уже легко... там уже до Севера рукой подать, до Севера, до Северного полюса, где Полярная звезда висит низко-низко и прямо-прямо над головой.
АППАРАТ СОЧУВСТВИЯ
Алкен шла как обычно, быстро семеня прямыми ногами. Я в это время сидел на крыше и все видел. Она подошла к киоску "Мороженое", купила пачку "Явы" за сорок копеек, зашла за будку и стала курить. Я спустился по водосточной трубе и подкрался к ней поближе. Лицо ее с большими глазами и припухлыми чуть-чуть губами было печально. Она грызла спичку, держа ее у рта левой рукой, в тонких пальцах правой была потухшая сигарета. Мне показалось, что Алкен сейчас заплачет. Сердце мое судорожно забилось, и я сам чуть не заплакал, но объявиться не решился, стоял и смотрел, боясь, что она сейчас уйдет. Алкен что-то мучило, я хотел знать, что тревожит ее сейчас, что заставляет печалиться. Она вдруг подняла глаза, глядя прямо в мою сторону (у нее очень чуткая нервная система), что я даже не успел настроить аппарат сочувствия. Алкен скользнула по мне взглядом, но меня не увидела. Глаза ее застилали слезы. В смятении я сильно сжал аппарат рукой, так, что он треснул. "Плевать", - равнодушно подумал я, бессмысленно посмотрел на него, не понимая, зачем он мне нужен. "Как бездушный аппарат может помочь человеку?" - вдруг пронзила меня острая и гневная мысль, я сильно разозлился, сильно размахнулся и бросил аппарат в сторону парка. Невольно провожая его взглядом, я вдруг увидел, что аппарат изменил направление на противоположное и летит прямо на меня. Он летел очень быстро, так, что я едва успел пригнуться. Пролетев надо мной, аппарат вдруг ударил в спину толстого дядьку в кожаном пальто - так сильно, что дядька подскочил на полметра, пальто у него расстегнулось, и из внутренних карманов его стали выскакивать светлые бумажные листочки. Выскочив из карманов, бумажки взмыли вверх и, выстроившись клином, стали пикировать на прохожих, влетая им прямо в руки. Я посмотрел на Алкен - и Алкен держала в руках листочек.
Я решился к ней подойти.
- Ой, Петькен, ты видел? - спросила меня Алкен, она счастливо улыбалась.
- Нет, я только подошел, - соврал я, - а что случилось?
- Ой, ты знаешь! Я на "Синюю птицу" шла, подхожу к театру, лезу в карман - а билета нет. Обыскалась вся - нет билета. Так хотела "Синюю птицу" посмотреть, - вздохнула Алкен. - И вдруг подходит ко мне толстый дядька. "Девушка, вам на "Синюю птицу" билет не нужен? Пять рублей". А у меня всего два рубля. Расстроилась ужасно. Чуть не реву. Стою, курю, и вдруг этот дядька как подпрыгнет, а из карманов у него вдруг билеты полезли и один прямо мне в руки. Гляжу - а это мой! Тот, который потеряла! Представляешь?!
- Да ну? - недоверчиво сказал я.
- Ты что? Не веришь?! - Алкен чуть не заплакала.
- Да ты что! Конечно, верю, - испугался я. - Иди, а то опоздаешь.
- Ну, ладно, Петькен, пока! - подарила мне Алкен улыбку и пошла к театру. Я подождал, пока она скрылась за дверью в фойе, выкурил восемь сигарет и пошел домой. На душе было грустно-грустно, хоть плачь. Я сунул руку в карман - аппарат сочувствия был на месте, я достал его, посмотрел на свет: цел и невредим, ни одной царапины.
В НОЗДРЕ ПИРАМИДОНА
Вымерли бронтозавры! Перебили морских коров! Впрочем, долой мрачные мысли! Вселенная вечна - пусть нет в ней никакого смысла, все равно приятно иногда думать, иногда и не думать, а просто рассуждать, что какой-то атом или элемент какой-либо твоего тела будет каким-либо элементом какой-либо звезды.
Ну не будет звезд - будет Пирамидон - большой, большой и толстый, и я, может быть, буду какой-либо частью своего метаморфизированного тела содержаться в волоске, произрастающем в толстой и широкой ноздре этого Пирамидона.
ЖИЛ-БЫЛ СИДОРОВ
Жил-был Сидоров. Сидоров как Сидоров.
Сидоров встретил девушку. Девушка как девушка.
Сидоров дарил ей цветы. Цветы как цветы.
У них была любовь. Любовь как любовь.
Они сыграли свадьбу. Свадьба как свадьба.
У Сидоровых родился мальчик. Мальчик как мальчик.
У Сидоровых родилась девочка. Девочка как девочка.
У Сидоровых были соседи. Соседи как соседи.
Соседи говорили: "У Сидоровых дети как дети, а у вас..."
А у вас?
ОК
"Нет сомнений, нет пустых глупых маленьких надежд", - думал Джозеф, шагая по большому городу Нью-Йорку, а может, Фриско - неважно. "Мне все ясно, она меня не любит, она не хочет меня", - так он думал. В это время большой красный бьюик сбил фургон с мясом. Молодой человек поднял голову и подошел к толпе, окружившей место катастрофы. Фургон был вдребезги разбит. Мясо всевозможных сортов и стоимостей разлетелось вокруг на сорок футов. Джозеф осмотрелся, выбрал темно-красный кусок бифштексов на сто и сунул под блайзер. Потом быстренько отошел от толпы и скрылся в авенюшку, примыкавшую к банку, где работала Джулия. Он звякнул ей из автомата - пригласил на ужин. Когда Джулия пришла, мясо, отбитое и поджаренное, уже лежало в большой старой, но чистой супнице. "Не думай, что я пришла из-за ужина", кокетливо улыбнулась Джулия. "Я тоже не только ужинать тебя пригласил", отвечал Джозеф. Впрочем, повеселились они здорово...
