На ней моя футболка, собравшаяся складками на талии, пока она извивается в медленной борьбе. Ее бедра кружат по кровати в медленном темпе, дразня меня, испытывая мое самообладание и напрягая мои мышцы картинами того, как я вколачиваюсь в нее.

­

— Пожалуйста, — ее мольба слетает с отчаянным придыханием. — Я хочу этого.

Освободиться? Быть оттраханой? Я понятия не имею, о чем она меня умоляет.

— Ник, пожалуйста, — ее стоны становятся громче, грудь поднимается вверх, соски просвечиваются через тонкий белый хлопок, пока она выгибается над кроватью. — Помоги мне.

Стоя у изножья кровати, я пялюсь на нее, пока она борется — за свободу, или от потребности, не могу решить, — но и одно, и второе пробуждает опасные мысли.

Она сдвигает колени, а ее попка скользит по матрасу. Мягкие стоны превращаются в мяуканье, а голова нетерпеливо мечется по подушке, пальцы сжимаются и разжимаются в своих оковах, пока она рьяно пытается освободиться, но не может.

— Пожалуйста! — Агрессивный рев рикошетит от стен, наконец-то разрезая собой последнюю нить контроля, за которую я держался.

Я забираюсь к ней на кровать и раздвигаю ее колени, пока она поднимает бедра вверх, предлагая мне киску, словно угощение. Хватая ее задницу, я опускаюсь головой между ее бедер и провожу языком по ее блестящей от влаги щели, улыбаясь, когда она кричит в ответ.

— Пожалуйста, Ник. Трахни меня. Заставь меня кончить. Я в агонии.

Вставая на колени, я размещаюсь у ее входа и скольжу в нее. Она опускается на кровати и издает мучительный вздох, в котором смешивается боль и удовольствие. Я знаю это, потому что тоже это чувствую, пока вхожу и выхожу из ее тугой киски, понимая, что не хочу, чтобы эта пытка заканчивалась. Я хочу остаться внутри нее, чувствовать ее теплое, шелковистое тело вокруг своего члена, и слышать ее нежные слова в своей голове, шепотом сообщающие мне, насколько хорошо это ощущается.

Я ненавижу себя за то, что хочу ее, желаю с такой силой, что убил бы, лишь бы услышать, как она выкрикивает мое имя.

Я ускоряю темп, и ее пальцы сжимаются на оковах. Она кусает губу, выгибаясь мне навстречу, и «О» в ее стоне в сочетании с дрожью говорит мне, что она близка.

Падая на нее сверху, я довожу дело до конца.

Ее крики эхом отдались в моих ушах, перед глазами пронеслась вспышка, когда горячее семя пульсирующими струями брызнуло в закручивающуюся на полу кабинки воду, стекая вниз по сливу.

Обри. Я выжал из себя остатки своего оргазма, прижавшись лбом к кафелю, сжав ладонь в кулак, пока легкое покалывание проносилось по всем моим мышцам, принося с собой слабость.

Потирая лицо рукой, я выровнялся, стряхивая мимолетное головокружение. Ради всего святого, бл*дь. Я только что кончил, фантазируя об Обри Каллин.

Глава 25

Обри

Я перевернула чистую белую страницу альбома, которая чуть ли не светилась в полумраке моей комнаты. Как всегда закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов, ища в своих мыслях ту странную сказочную женщину, в клетку, слишком тесную для ее тела, отчего согнутые крылья истекают кровью. Развалившись на кровати, приступаю к работе, пытаясь перенести так много деталей из мыслей на бумагу, сколько могу.

Время прошло, словно в тумане, как часто и бывало, когда я бралась за дело. Я сфокусировалась на линиях ее лица, тенях, омрачающих глаза, боли, отточившей ее тело. Детали, которые я вижу в себе каждый раз, когда смотрюсь в зеркало.

Пальцы сжались вокруг прутьев клетки, она сидела на корточках, голова опущена взгляд уставился на что-то на дне клетки — что-то взывало к ней, призывая не сдаваться, бороться за свободу.

— Вижу, пригодилось.

Моя рука дернулась от голоса Ника, который прервал мое занятие, и на спине женщины появилась серая полоса от карандаша, напоминающая шрам.

Я замерла, чтобы изучить ее, выдохнула и подняла взгляд туда, где он стоял у дверного косяка. Никогда не видела его — или другого мужчину, раз на то пошло — в кожаных штанах, но, черт, как же свободно они свисали по его ногам и облегали пах, от чего в горле у меня пересохло. Цепи свисали с петель штанов, а в кобуре, прикрепленной к бедру, виднелся пистолет. Черная майка только пробудила мой горящий интерес в том, чтобы узнать, как же, черт его дери, выглядел этот мужчина без нее. Мускулатура на руках и груди давала мне весьма яркое представление о том, что под тканью находится чертовски хороший наработанный набор кубиков пресса.

Пистолет привлек мое внимание во второй раз. Если он носил оружие постоянно, то раньше я не видела его.

— Ты меня напугал.

Ухмылка заплясала в уголке его рта.

Мои плечи дернулись от наполовину смелого пожатия.

— Ты у нас художница.

— Думаю, только когда у меня есть вдохновение.

Взгляд Ника переместился на мои колени, поперек которых лежал набросок.

— Так что там?

— Личное.

Он скрестил руки, мышцы выпирали в складках, и это разозлило скорпиона, который пялился на меня с его кожи.

— Это изображение, которое несколько раз появлялось в моей голове. Я всего лишь пытаюсь передать его.

Прищуренный взгляд сказал мне, что Ник изучал набросок, может, находя сходство между мной и женщиной в клетке. Жар в моих щеках повысился до максимума, а торчащие соски на рисунке в точности напоминали мои.

— Значит, это твоя клетка, а? — Его бархатистый голос воздействовал на мои чувства, и часть меня возжелала, чтобы он сказал нечто совершенно ошеломляющее, абсолютно неподходящее, только чтобы услышать еще раз его звучание.

— Крылья согнуты и кровоточат. Не сломлены?

— Еще нет, — прошептала я.

— На что она уставилась?

Я посмотрела прямо ему в глаза, мой взгляд не дрогнул.

— На надежду.

— Значит, вот так ты справляешься с неволей? Рисуешь себя в роли жертвы?

Прочищая горло, я крепко сжала карандаш, проглатывая острое желание выколоть им его глаза.

— Она помогает очистить эти образы. Дает мне краткий миг, чтобы сфокусировать мысли, — переворачивая страницу, я протянула ему альбом и карандаш. — Тебе стоит попробовать.

— Нет, спасибо. Я не художник.

— Тебе и не нужно им быть. В этом красота сотворения искусства. Подумай о своем прошлом, настоящем или будущем. Нарисуй то, что тебя беспокоит. Это может быть лицо, место, в любом рисунке может заключаться целая история. — Я кладу альбом и скрещиваю руки, прищуриваясь. — Подожди, ты же занимался графикой для компьютерных игр. Не поверю, что ты не умеешь рисовать.

— Я никогда не говорил, что не умею. Я писал графику для игр, а не кучку бестолковых аляповатых картинок для какого-то высокомерного дебила.

Проглотив смешок, я постучала карандашом по альбому.

— Нарисуй что-то из своей игры.

Челюсти Ника сжались.

Давай, дай же мне хоть что-нибудь.

— Никто не станет его изучать. Тебе даже не нужно показывать его мне, когда закончишь. Оставь себе. Сожги, в конце концов, если тебе станет от этого легче.

По тому, как дернулось его лицо — глаз, в первую очередь — и челюсть скользнула в сторону, я не могла сказать, хотел ли он ударить меня, или, может, раздумывал над предложением. Он фыркнул и расслабил руки.

— Продолжай рисовать свои красивые картинки. Продолжай лелеять надежду. Ну, а я? У меня было достаточно сраных шарлатанов, пытающихся забраться ко мне в голову, и тебе нехер в ней копаться.

Он развернулся и вышел из комнаты.

Глава 26

Ник

Я верчу пулю со словами «иди нах*й», придерживая за ее широкий край и вращая на деревянной поверхности стола, пока сам развалился на стуле напротив напившегося в хлам черного парня — Джелена Уоллеса, который пытается подозвать официантку. Бар — одна из тех забегаловок вдоль Вернор Хайвей — уже давно обладает плохой репутацией, будучи горячей точкой перестрелок и нелегальных сделок. Гребаное место воняет дешевым пивом и жиром.