Я: Конечно.

Ф: Что значит - "конечно"? Почему они ушли с вами из дому? Они что - сумасшедшие?

Я: Почему "сумасшедшие"? Иначе их бы всё равно схватили бы поутру.

Ф: Кто?

Я: Так... инквизиция же!

Ф: Как?

Я: Что "как"?

Ф: Как бы их схватили?

Я: (подозреваю подвох) Откуда я знаю? Ворвались бы в дом...

Ф: Ты - дурак? Никто не может ворваться ни к кому в дом. Это же не война. Ни инквизиция, ни стража. Никто никого не может арестовать в его собственном доме. Только на улице. Ты этого не знал?

Я: (офигевший) Нет...

Ф: Пф! Ну ладно, ты ещё ребёнок, мог и не знать. Но та женщина, как могла не знать она? Она местная?

Я: Вообще-то она из Болоньи.

Ф: Вот как... Тем не менее. Им ничто не угрожало в их доме. Тем временем вы оба, или один из вас, лучше Гвидо, мог попробовать добраться сюда. Вот и всё.

Вот. И. Всё. Так просто.

Обидно? Ещё как, блин. Из-за моей дурости столько проблем людям. Да и мне тоже. Сколько трудов... хрен с ними с трудами - сколько моих собственных смертей! И всё от незнания того, что знает, кажется, любой горожанин. Сколько времени и сил было бы сохранено, знай я, что решение столь просто. Но, с другой стороны - а откуда я мог знать? У меня что - было время на изучение местной юриспруденции? Или я с детства тут живу и всё мне знакомо и привычно, как местным? Да мне, приехавшему сюда прямиком из Российской правовой действительности, даже в голову такое не могло прийти! Так что обидно - да, а корить себя не за что.

Разговор, тем временем, продолжался.

Я: Э-э... Мы не знали, мессер...

Ф: Я это уже понял. Значит, они сейчас в Барджелло... Не думаю, что смогу им чем-то помочь.

Я: Но мессер!

Ф: Ты бы мог уже понять, что сейчас очень непростая ситуация и у меня полно других хлопот.

Я: Они спасли наши жизни, мессер! Пусть наши жизни значат мало, но, спасая нас, они также оказали услугу и вам, мессер. Оставить без помощи женщину и детей, которые...

Ф: (вздыхает) Я вижу, тобой движут благородные порывы, Ружеро. Что ж, это достойно показывает тебя уже со столь юных лет. Из тебя бы получился прекрасный рыцарь. Хорошо. Я попробую.

Я: (вскидываясь) Благодарю, вас, мессер!

Ф: (в останавливающем жесте рукой) Но не сегодня.

Я: Но мессер! Их там, возможно, пытают!

Ф: Не сегодня, я сказал.

Я: (предварительно подумав и решив, что пафоса не помешает добавить.) Мессер, как вы знаете, когда человека пытают, дух его может сломаться, и он может оговорить себя, даже будучи невиновным. Я уверен, что это и есть цель ваших врагов. Если донну Марию и девочек пытают, они признаются в том, чего и не совершали, и тогда помочь им будет ещё сложнее. Дорога каждая минута, мессер!

Ф: Не думаю, что до этого уже дошло. Ты ведь сам сказал, что обвинений против них на момент ареста не было. Значит, время ещё есть. Тебя пытали сразу потому, что сведения крайне важны и им нельзя было терять ни мгновения. Они очень, очень спешили. Фактически, это был не арест, а захват, как делается только на войне, и потом тебя бы просто убили. Тут же другое дело. Женщины арестованы и им предъявят обвинение. Не обязательно обоснованное, но тем не менее необходимое для суда. К аресту же и допросу женщины и её детей они вряд ли были готовы, несколько дней уйдёт на подготовку процесса.

Я: Мне кажется, мессер, что это не всегда необходимо, чтобы начать пытки.

Ф: (усмехнувшись) Тут ты прав. Правосудие не всегда столь щепетильно. Но если они захотят использовать их против меня - а это наверняка, потому я и согласился помочь - то им придётся тщательно подготовиться. Собрать о них сведения, подготовить документы, сфабриковать обвинения, добыть, по возможности, свидетельские показания... Так что сейчас спешить нет смысла. Тем более сегодня: скоро вечеря. Если их пытали, то уже закончили, если ещё нет, то сегодня и не начнут. К тому же, послать к Капитану или Подесте с этим вопросом я, как ты понимаешь, никого не могу. Надо самому, а сегодня у меня ещё есть неотложные дела. Так что - завтра.

Я: (хмуро) Может быть, есть возможность им хоть весточку передать?

Ф: Зачем?

Я: Не только физическая боль ломает душу, мессер.

Ф: (качая головой) Вряд ли получится. Стража мне не подчиняется. Скажем прямо, стража не очень дружелюбна к гибеллинам. Поэтому сделать что-либо в обход Капитана народа, действуя через его подчинённых, не выйдет. А, по закону, передачи заключённым возможны только днём и только с личного разрешения Капитана или его помощника... Не унывай, Ружеро. Завтра с утра ты отправишься в мастерскую Россини, а я попытаюсь вызволить наших отважных донн.

Так вот и получилось, что я тут, ковыряюсь на развалинах, Гвидо неизвестно где, девочки в тюряге, а Фарината, верный слову, отправился решать вопрос. Вот решит - тогда и подумаю, как свалить. Надеюсь, он уже всё там порешал и Мария, Паола и Лоренца уже на свободе. Времени прошло достаточно. Но мобильной связи тут нет, так что я изнывал в неизвестности.

В ангар, заслонив на мгновение свет, вошёл ди Тавольи, с безразличным лицом оглядывая помещение.

- Вот... - начал было я, собираясь рассказать ему о находке, но потом понял, что молчаливому воину это всё совершенно до лампочки, и просто продолжил собирать бумажки. С пола, с полки, из-под верстака. Не глядя. Потом разберусь. После бумажек наступил черёд всего остального: инструмента и оставшихся деталей. И того, и другого набралось на удивление много. Сложил аккуратной кучкой под окном.

- Мессер, не будет ли с моей стороны оскорблением попросить вас помочь? Боюсь, одному мне не хватит сил поставить этот верстак на место...

Место - как раз у окна, рядом с кучкой. Под верстаком - пусто. Ну, и так уже прилично макулатуры и металлолома набралось. Я устроился на сохранившейся табуретке у верстака и начал вникать. В бумажки. С железяками после - всё должно быть по порядку: сначала документация и инструкции пользователю, и только потом давим на кнопки.

Когда я давеча упоминал инструкцию на немецком, я ведь про пример из реальной жизни вспомнил. Подогнали нам как-то блок к Сименсу как раз на этом языке. Так-то во всём мире принято дублировать на английский, а тут не знаю, какая там комета у них над Мюнхеном пролетала когда они тот блок паковали, но не было дубликата на английском, не было - и всё! И вот сидели мы всей толпой (плюс гугл-переводчик), и пытались понять: что, куда, и зачем. Из всех присутствующих не матерился только вежливый гугл. В густом сигаретном дыму висели столь же густые и причудливые словесные конструкции. Висели, и не падали. На одни выражения наслаивались другие, потом третьи, и так далее. И всё это так и оставалось плавать по аппаратной вместе с клубами дыма. Словесные конструкты уже жили самостоятельной жизнью, они росли и размножались, вели себя, как рыбы в аквариуме, и мы оказались в том аквариуме как слегка шевелящиеся водоросли, а они выпускали из "б" и "у" длинные усики, ощупывали нас, отталкивались от наших зелёных ушей кончиками слов и лениво уплывали в невесомом мареве к другим слушателям. И знаете что? В этот конгломерат из дыма и русского мата, немецкие слова из инструкции вписывались весьма органично. Я бы сказал, они как там родились. И уже трудно было понять, где философское "таёпанафрот!", а где вгоняющее в ступор "зихерхайтсштекдозе!!!". И на таком языке немцы вынуждены разговаривать всю жизнь. Стоит ли удивляться некоторым чертам их характера?

Русский же мат - он глубоко и трагично эротичен. Матерясь, русский человек как бы пишет сценарий короткой, но пронзительной сцены порнотриллерa. Глубина и одновременно трагизм заключаются в том, что не все участники этих эротических сцен - люди. Да. Не все. Зачастую в акт вовлекаются и вовсе неодушевлённые предметы. Вдохновенного творца это не останавливает. Вдохновенному творцу в этот момент вообще всё... всё равно. Он далёк от сексуальной дискриминации по признаку одушевлённости. И вдохновенный творец на пути к духовному катарсису с безжалостной бескомпромиссностью поэта описывает: кто, кого, куда, где, как, и сколько раз. Иногда - не всегда! - в начале, середине, или в конце (произвольно) даётся краткое содержание предыдущих серий. С ознакомительной, по-видимому, целью.