А делалось это так: немедленно приказывал приостановить работы, едва только допускались малейшие нарушения инструкций.

Достаточно долго Виктор тешил себя иллюзией, что с Воднюком все-таки можно найти общий язык: все же в интересах дела! А тем временем - план-то выполнять надо - приказывал прорабам, бригадирам, рабочим не валять дурака и заниматься делом, вкалывать, нагонять упущенное.

Со сдельщиками ладно, им воднюковские простои ни к чему, а вот с повременщиками дела обстояли хуже.

Воднюк, добрый дядя, мужик что надо, быстро приучил их не слушаться, отлынивать от дела, ссылаясь на действительные или выдуманные запреты, на какие-нибудь уважительные причины. И Кочергин, который все-таки заставлял их работать, отрывая от домино, конечно же, оказывался плохим.

Об этом говорилось на производственных совещаниях; Виктор кричал и горячился, но у Воднюка почти всегда оказывались "фактики", и почти всегда Воднюк поворачивал дела так, что он всего лишь пекся о порядке на стройке, здоровье и благополучии рабочих.

О том, что ему самому придется жестоко воевать с этими ежедневной практикой разлагаемыми рабочими, если он сядет на место Хорькова, Воднюк не думал. У него была иная забота, покороче, попроще: замарать Виктора так, чтоб никому и в голову не пришло через полтора года утвердить Кочергина в должности начальника управления.

А Виктор хотел этого.

Не места и не оклада, а возможности работать и практически ни на кого не оглядываться. Возможностей, которые давала эта должность честному человеку.

Понимал, конечно, Виктор, - все было перед глазами, - что Хорькову приходится вести дипломатию с трестом, но есть разница между руководством "в главном"и мелочной опекой, почти неизбежной в нынешней его позиции.

И теперь понимал, как важно переступить через Воднюка. Не раз и не два приходило в голову Кочергину, что на укусы Воднюка надо отвечать так же: писать жалобы, гнать демагогию на собраниях, бомбардировать докладными трест, благо там отношения складываются совсем неплохо. Но - не мог Виктор заставить себя пользоваться такими методами.

Сейчас, глядя, как Иван Карпович задымил папиросой, - верный знак того, что вынашивание очередной пакости завершилось, -- Виктор в который раз подумал, сколь же важна эта сверхсрочная работа. Всем техническим нуждам и требованиям стройуправления пойдут навстречу, это само собой; а главное, что на Воднюка теперь нет нужды жаловаться: просто раз-другой оперативно проинформировать Маркина или управляющего об очередных остановках работы. Без комментариев. И долго Воднюк не продержится: что-что, а разницу между пользой и демагогией, необходимостью и выбрыками в тресте знают. Самое большее через месяц Карпыча вытащат на ковер и предложат: либо немедленно уйти самому, либо получить "статью" при первой же попытке вернуться. А Воднюк, изрядный трус - как все подлые натуры , не станет нарываться на конфликт с трестом. Конфликтеров "наверх" надвигают. Тем более, что понимает: и эта должность ему, человеку без образования и заслуг, досталась так, в общем-то случайно, в момент очередной острой нехватки кадров. Захочет управляющий - на первой же аттестации от Воднюка только мокрое место останется.

"А может быть, Карпыч сообразил, что дело его проиграно, и теперь решил просто не вмешиваться?"- промелькнуло у Виктора...

Кочергин встряхнулся. Опять встревать в эти счеты-расчеты, в эту липкую паутину сейчас просто недопустимо.

Стараясь не думать о Воднюке, он созвал маленькую планерку и совместно с начальниками участков выкроил все, что было нужно на завтра: и карбид, и бульдозер, и газосварщиков, и электриков.

Засиделись до шести, прикидывая, как работать дальше, кого можно перебросить на новый объект, не останавливая работы на почти завершенной уже насосной.

Потом Виктор спохватился и, чуть ли не бегом выскочив из конторы, завел свой "Москвич".

...Наташа, прохаживаясь по бордюру, уже нетерпеливо поглядывала по сторонам. Увесистый школьный ранец лежал на скамейке. Сбавляя скорость, Виктор в который раз любовался дочерью.

Наташе было девять лет. В своей безликой темно-коричневой форме она, как уговаривал себя Виктор, ничем особенным не выделялась среди подруг. Белокожая и тонкая, как стебелек, Наташа тем не менее не производила впечатления особенно хрупкой и ранимой девочки. Только Виктор подмечал, как болезненно загорались ее глаза, непривычно темные на белом лице, при малейшем намеке на несправедливость, даже от резкого слова.

Наташа, с удовольствием швырнув портфель под ноги, забралась на заднее сиденье. Наклонясь над спинкой, она обвила отцовскую шею руками, ткнулась лицом в его затылок и тут же со смехом отстранилась:

- А у тебя новости.

- Новости,- согласился Виктор, притормаживая перед светофором. - А что, видно?

- Еще как. А у нас окно разбили.

- Камнем?

- Нет, книжкой. Представляешь, какие стекла делают?

Виктор поморщился. Что-то в этом обороте было от Валентины. Помедлив, Кочергин сказал:

- Представляю, как эту бедную книжку надо было швырнуть.

- Швырнуть - это идея...- заявила Наташа и мечтательно сощурилась. - А куда мы едем?

- К дяде Толе.

Бездетный Анатолий (у его Тамары хватило ума не заводить ребенка от мужа-алкоголика) души не чаял в Наташке и ради вечера с Кочергиными даже, бывало, отказывался от "заманчивых" приглашений - благо обязательность в компании выпивох не котируется.

Наташа, тонко улавливая, кто и как относится к ней самой и к отцу, снисходительно позволяла "дяде Толе" носить себя на руках, смешить и задаривать рисунками.

- Мама знает, где мы будем?

- Знает, - ответил Виктор, старательно лишив свой голос каких-либо интонаций.

Он и вправду позвонил Валентине и предупредил, что они с Наташей задержатся на час-полтора. Как обычно, Валентина не спросила, ни где это они будут, ни вообще как обстоят дела и какие новости, и не потрудилась ничего сказать о Татке. Только процедила:

- Хорошо, я все поняла,- и так, будто Кочергин ей признался в подготовке тягчайшего преступления против человечества...

Василенко, зажав под мышкой рулон "синек", подпирал стенку пивного ларька. В кружке оставалось на треть, но, судя по глазам и жестикуляции, это либо была далеко не первая кружка, либо пил он не только пиво.

Виктор посигналил и распахнул дверцу. Василенко разглядел Наташу, разулыбался и, не допив, заторопился к машине.

- Посмотри, что он там принес. - Виктор выудил рулончик из-под мышки Анатолия и передал на заднее сиденье дочери.

- С тебя, мягко говоря, ведро коньяка, - заявил Василенко, опуская стекло и закуривая. -Здесь не все, но земляные работы, нулевку можешь начинать хоть завтра.

- А что, красиво, - решила Наташа, разглядывая чертеж. Это относилось, как определил, на мгновение обернувшись Кочергин, к открытому плавательному бассейну с вышкой и трамплином.

- Правда нравится?- обрадовался Василенко и, перевалясь через спинку, принялся объяснять, что там и как. Наташа, морщась от пивного духа и табачного дыма, перебирала листы.

- Приехали, - Виктор остановил машину.

Это были старые, или, как обычно говорили, нижние ворота кладбища, покрытые пегой старой эмалью. Они запирались здоровенным "амбарным" замком, но по обе стороны грозных ворот зияли проломы, такие широкие, что легко проехал бы и грузовик.

Взяв чертежи, все трое пошли по главной аллее вверх, к кладбищенской церкви.

Глава 7

Седой стащил буденовку, сунул ее в рукав шинели и запрокинул голову. Если сейчас подняться повыше, к закомаре, то как раз можно увидеть гнездо ласточки. А Седому за полвека впервые выпало не спать днем, и не мог он не взглянуть, какие и сколько яичек положила в гнездо эта верткая и звонкоголосая пичуга. Но едва Седой положил бестелесную руку на теплую оцинкованную жесть, как внизу раздались голоса.

Седой тут же слетел с колокольни вниз - послушать, о чем говорят двое мужиков и тоненькая белобрысая девочка.