Вера Калашникова

Сквозь грозовые облака

Рассказ

Может, это и есть настоящая Англия, сказала себе Аня, а не все мэры и пэры, и "жирные коты", то есть бизнесмены мирового класса, и вечно сбитая с толку интеллигенция, забывшая разницу между добром и злом.

Здесь мало кто говорит нормальным тоном, для этого они слишком возбуждены. Прохожие, конечно, слышат их дикие крики и наверняка думают: "Кто-то принял лишнего или срочно требует дозы". Полиция по этому поводу уже не приезжает: тут живут неисцелимые наркоманы, которые могут получать наркотики в поликлинике, по рецепту врачей.

По утрам, в полседьмого, прохожие наверняка слышат мелодично-зычный голос Кэт, племянницы хозяйки отеля, ждущей, пока менеджер спустится с третьего этажа и откроет ей ворота. Анина соседка Эмма тут же просыпается от крика и начинает плакать, причитая сквозь слезы: "Так вас и так, f... bastards I, повесить вас мало..." У Эммы болезнь, называемая CVS II, и если разбудить ее до полудня, с ней случается истерика.

"Так вас перетак, f... шум, f... отель, f... холод", - бормочет Эмма, медленно шествуя в уборную, в купальном халате и с рулоном туалетной бумаги в руках, и это короткое ругательство на букву "f" с разными предлогами Аня слышит, просыпаясь утром и отходя ко сну.

"Завтрак!" - кричит Кэт за дверью, и вот она стоит на пороге с подносом, хорошенькая и свежая, словно роза в каплях росы, но пахнущая табаком.

Комнату, заваленную узлами и чемоданами, наполняет дух яичницы и поджаренных тостов, хотя у Ани в такую рань еще нет аппетита, но если оставить поднос за дверью, завтрак вместе с прибором может исчезнуть.

И все же это мой дом, думала Аня, мой или ничей, как весь мир.

Ширли, владелица отеля, хорошо сохранившаяся крашеная блондинка со столетним опытом в зеленых глазах, всегда заляпана краской, так как страдает манией перекрашивать стены и двери. Неделю назад двери были покрашены под орех, как в шикарных отелях, а стены в ванной - голубые, с желтыми цветочками, и вдруг двери снова стали белыми, а ванная - зеленой, с голубыми рыбками. Сегодня, когда Аня вошла в ванную, она была розовой, с красными треугольниками вокруг зеркала.

- Ширли, зачем ты опять все перекрасила? Двери были такие красивые.

- Не нравится, - лаконично ответила Ширли, стараясь соскоблить краску с широкой, в кольцах, руки.

Она всегда работает допоздна и говорит, что работа - ее единственное спасение. Без работы на нее, как зверь, нападает депрессия. Так что все ее бравурные "ха-ха-ха" - это всего лишь британский норов: улыбаться и гоготать, даже если сердце припекает от боли.

Ширли - не просто владелица, она их общая приемная мать, общий советчик и адвокат. Резиденты рассказывают ей свои истории, и Ширли обсуждает с ними все детали, составляя для них письма, так что на кухне всегда народ, и у каждого своя депрессия. Белокурую Лизу выставили из супружеского дома и отняли детей; дом новобрачных Каролайн и Питера разграбили и подожгли... У Вайолет как будто особый случай: она только что родила четвертого ребенка, хотя все ее дети автоматически поступают в детдом. Аня узнала не сразу, что рожать детей - популярная практика в Объединенном Королевстве, ибо на каждого ребенка полагается пособие, а мать может все ночи просиживать в пабах и ночных клубах.

Теперь Аня убирала в доме Мэгги и Фреда, которые жили в Хейвуде вместе с матерью Фреда, почти столетней Лилиан, всегда безупречно одетой и причесанной у парикмахера, по вторникам играющей с друзьями в снукер. Когда Аня приветствует ее словами: "Как поживаете? Как здоровье?" - она всегда отвечает: "Пока далека от совершенства".

Их рыжая комнатная собачонка была такой же старой и глухой, как Лилиан. Она весь день спала в кресле, а завидев гостя, с сиплым лаем бросалась к своей плошке, верно опасаясь, что гость съест ее обед.

Фред и Мэгги позволяли Ане брать из холодильника все, что она пожелает: ломкий ланкаширский сыр, пирожные, ветчину, йогурт. Перепадало ей также из одежды и башмаков, когда Мэгги производила весенний осмотр.

Экономии ради Аня ходила из Рочдейла в Хейвуд пешком - час туда и час обратно, замечая по дороге, какой милый и зеленый городок ее Рочдейл, где они со Стивом регистрировали брак.

Дорога шла мимо церкви Св. Чада, сплошь утыканной гаргульями III, так что дьявол, посягнувший на святость места, при виде армии духов-хранителей отпрыгнул бы в ужасе прочь. По обеим сторонам церковного двора располагалось кладбище, хотя могильные плиты были везде - приходилось шагать по ним. "В память о...", "Здесь покоится прах..." Под одним из камней лежали останки джентльмена с Дрейк-стрит, где жила Аня, а чуть поодаль стояла высокая плита с надписью в стихах о некоем пожилом прихожанине, посвятившем свою жизнь "трудному делу добродетели", причем дело это завершилось победой, "и зрелый плод уж сжали небеса"...

Какая она, Англия, думала Аня, в самом ли деле "загадка, окутанная тайной, внутри которой - ребус"? Ей так хотелось побыстрей разгадать загадку и сделать этот "державный остров" своим.

Понять этих людей с их островной психологией можно было только через их язык. Английский язык, такой гибкий и мускулистый, как молодой царь Давид, впитавший в себя множество речевых потоков, но упрямо переиначивший на свой манер все иностранные слова, казался таким совершенным, будто сам Иегова говорил на нем с Моисеем из неопалимого куста.

Аня вела денно-нощную войну с языком, страстно мечтая сдаться на его милость, так чтобы думать по-английски, видеть сны, что снятся англичанам, и, кто знает, может, со временем ей удастся приручить тигра и он начнет ласкаться к ней как котенок. А пока, беспомощно подыскивая и не находя слова, она тоскливо ощущала, что слова всегда "не те" и что она - как пассажир с чужим паспортом или фальшивомонетчик.

Прежде всего, язык дикторов радио и телевидения был мало похож на тот, что она изучала в университете, а в ее "родном" Ланкашире говорили с особым акцентом, быстрее, чем лондонские "кокни", с протяжными передними гласными. К тому же, студентов в университете не учили ругаться или говорить на сленге, с чем Аня как раз и сталкивалась на каждом шагу. Но хуже всего было засилье американизмов на радио, когда приходилось глотать лягушек вроде "It's gonna wreck your career-r-r..." IV, будто в одной согласной было три гласных.

Стив, Анин бывший муж, однако, был прав: если ей придется убирать у людей до самой смерти, чтение Шекспира будет ей утешением.

В первую неделю декабря на Ратушной площади зажгли рождественскую ель, слепящие фонари вокруг Ратуши горели ярче солнца, а со стороны каруселей и аттракциона "Давай столкнемся" доносился хохот и визг: машины сталкивались, крутились вокруг своей оси, пока водители, рискуя вывалиться, срывали у подруг поцелуи. Время летит как на крыльях орла, подумала Аня, и когда она в последний раз хохотала?

Резиденты в холле нетерпеливо дожидались, когда можно будет отдать Вайолет ее недельного ребенка, отчаянно ругаясь и покуривая потихоньку, несмотря на рейды Ширли. "А где же Вайолет?" - спросила Аня. "Как где? ответили ей. - Лежит пьяная у себя в комнате".

Возвращаясь на другой день от Мэгги и Фреда, Аня столкнулась у ворот с Вайолет и ее бой-френдом: они плелись в обнимку, оба пьяные, с ненормально расширенными зрачками.

- Знаешь, как это называется? - набросилась она на Вайолет. Издевательство над ребенком! Он там лежит часами в дыму, никому не нужный!

- Никто не издевается, - оправдывалась Вайолет, - мой ребенок о'кей.

- А ты-то кто, чтоб читать проповеди? - окрысился на Аню бой-френд. Пошла вон, агент КГБ!

Ребенок был не в холле, а на кухне, с Ширли и Кэт, и тоже в кухонно-табачном чаду, среди картофельных очистков и банок с краской: Ширли перекрашивала стену.

- Ты лучше их не трогай, - посоветовала Ширли в ответ на Анину жалобу. - Они оба конченые, особенно Крис. Он ведь только что из тюрьмы, сидел за педофилию. Ребенка скоро заберут, не волнуйся. Мы уже написали в Совет, но у них там такой завал, тюрьмы переполнены, эти шлюхи рожают, а потом выбрасывают детей на помойку. F... bastards. Хочешь "пирог пастуха"6? Вон, накрыт тарелкой. И хлеб бери, прекрасный, без консервантов.