И еще пытается сбагрить мне Трюльника. Насовсем.

Трюльник мне будет просто необходим. Ведь на реакционеров натаскан. Я говорю, что Трюльника не возьму.

Как же Целоватов тут без него будет. И стряхиваю Трюльника на колени хозяину, залетаю на антресоли, где Целоватов матрасы хранит для гостей. Зарываюсь в них и засыпаю, бормоча, что еще завтра поговорим.

Мол, перед поручением дали день для прощания с родными и близкими. Целоватов умиляется, что я его причислил к лику родных и близких. И я еще несколько предсонных минут слушаю про козни, происки, нестабильность, исчезателей, беготню по потолку...

В таких случаях полагаются длинные сны с нереальностями. Но мне за весь день нереальностей хватило, и я сплю без снов...

- Вот ты говоришь, что чудес не бывает! А я недавно прочла в одном итальянском журнале... "Альбо"... Да, "Альбо"! Что достаточно трех таблеток, чтобы половину своего веса сбросить. И фотографии там же. Две. Одна - до таблеток. Вторая - после. Просто небо и земля! И адрес магазина, где эти таблетки можно спокойно купить. Чудо настоящее! А у нас? Если заболеешь, то не то чтобы таблеток, но и бюллетеня не допросишься! Раньше хоть придешь, объяснишь, что с тобой,- и на воды посылают, в Швейцарию или в Кисловодск на крайний случай! А теперь говорят"Бегайте вокруг дома. Трусцой!"

И она даже не ждет от меня сочувствия. Она просто говорит. Главное для Нины Пирайнен, что мысль высказана. И мысль, с ее точки зрения, неординарная.

Про чудо, про итальянский журнал... И спорить неохота. Объяснять ей про чудо из магазина неохота.

И доказывать, что она итальянского языка не знает, тоже не хочется. Знаю я логику Нины Пирайнен. Логика ее алогична.

Нина Пирайнен, как всегда, в своем черт те в чем.

И это черт те что все сплошь плюшевое и кожаное. Но Нина Пирайнен сама шьет плохо. А в ателье отдавать - она уверена, что там все испортят. И она всегда шьет сама. Поэтому кожаный диван, перешитый на джинсы, сидит на ней восточными шароварами. Нина Пирайнен получает деньги в кинотеатре, где должна рисовать афиши. Но вместо этого она болеет. И этим гордится. Болезнь аристократическая, с иностранным названием. И ну никак на Нине Пирайнен не отражается, а повод для беседы дает. И еще дает повод четыре раза в месяц брать бюллетень на неделю. Вадя Пирайнен ей этот бюллетень выписывает. Так как у него в поликлинике никто эту болезнь вылечить не может.

Потому что обнаружить ее очень трудно, почти невозможно. И Вадя Пирайнен вечно работает в ночь, чтобы днем попасть на премьеру, на вернисаж, на закрытый просмотр, в запасники, в букмагазин, в бюро экскурсий.

Нина Пирайнен выявила, что болезнь у нее от нервов.

И единственное, что нужно,- это положительные эмоции. Поэтому Пирайненов можно только рано утром застать.

Я прихожу рано утром в целоватовских лыжных ботинках. Вадя сразу уходит колдовать на кухню. Я понимаю, что чая мне не избежать. А чай у Пирайненов всегда хороший. Как в плацкартном вагоне. И я сижу в знаменитом пирайненовском кресле. Очень уютном, удобном, глубоком кресле специально для гостей - с подлокотниками, подзатыльниками. Жду знаменитый пирайненовский чай, который индийский. Но не московский индийский, а индийский индийский. И слушаю знаменитую пирайненовскую истерио-установку пополам с Ниной Пирайнен. Получается даже квадро.

Из установки - птичье щебетанье вперемежку с барабаном. И Нина Пирайнен со своим щебетом очень вписывается. Она прерывается только чтобы обратить внимание на особо удачное щебетанье. И головку установки назад переставляет. Чтобы я по достоинству оценил. Я оцениваю по достоинству и зеваю. А Нина Пирайнен рассказывает, как она эту пластинку выцарапала.

Там очередь громадная была. А ты представляешь, Ашибаев, что это за пластинка, если за ней очередь из сплошных иностранцев?! И ее чуть было один швед не опередил. Но она руку вытянула прямо через прилавок и с витрины последнюю взяла. Это же самое последнее слово в музыке!

Я с ней соглашаюсь - про себя самыми последними словами про эту музыку думаю. Но пластинка заканчивается, а про чудеса мы уже поговорили и про музыку тоже. А Нина Пирайнен не может допустить пауз и заливается гомерическим кашлем. Начинает рассказывать про свою аристократическую болезнь. Про светило медицины, которое ее осматривало и заявило, что медицина тут бессильна. И она, Нина Пирайнен, свято верит, что это так. Хотя здорова, как физкультурный плакат. У нее очень поджарый загорелый вид всегда.

Тип вечной туристки. Еще у нее большой запас энергии - она его преобразует в речь, если не бегает по культурно-художественным дефицитам.

В ответ на ее гомерический кашель из кухни выходит Вадя Пирайнен с заварным чайником со средний самовар и говорит:

- У каждого народа свой чай. Вот мы, например, пьем индийский!..

Он разливает чай в специальные чашечки для гостей, кладет сахар в специальные блюдечки для гостей.

Говорит, что еще есть специальное варенье для гостей.

Но чай с вареньем мешать - только продукт портить.

Но он может мне положить, если я хочу.

Я, конечно, говорю, что, конечно, не хочу. Зачем же продукт портить?! И, как всегда, в пирайненовской сервизной обстановке чувствую себя в бабочке. Пью очень вкусный чай, который всем хорош. Только в нем немножечко варенья не хватает.

Вадя Пирайнен рассказывает про букмагазин. Как пришел - и шепотом: "Акутагава есть?" А ему: "Что именно?" - "Что-нибудь". А ему: "Есть!" Тут-то Вадя, совсем как свой, спрашивает: "Что именно?" И ему шепотом: "Смотря за сколько". А он уверенно руку за букиниста протянул и у него из-за спины двухтомник вытянул. И уже не шепотом: "Как за сколько? За номинал!" А тому уже деваться некуда. Но теперь Ваде в этот букмагазин дорога заказана. Но Акутагава того стоит. Я соглашаюсь, но думаю, что Акутагаве не повезло. Пирайнены, конечно, книги под обои не подбирают. И все, что достают, прилежно читают. Но именно прилежно. До седьмого пота. Чтобы быть на волне и в курсе. И удовольствие от чтения они получают похожее с магазинным грузчиком, который только что шаланду с ящиками разгрузил. И с гордостью думает: вот какой я молодец, один управился!

Мне самому ни Акутагава, ни Гессе, ни Фриш, ни Джойс не нравятся. А нравятся Дюма, ОТенри, Стругацкие. Но упаси боже признаться в этом Пирайненам.

Потому что есть аристократия, и есть плебс. И пока я закатываю глаза и цокаю языком по поводу модных занудных книжек, я аристократ. А заикнусь про Дюма - плебс. А в сервизной пирайненовской обстановке плебсом быть неуютно.

Потом Вадя рассказал, как он в антикварном у одного недоумка ведро для шампанского перехватил. Тот уже в кассу шел и все бурчал, что вот ведь буржуи были - шампанское ведрами пили. А Вадя через голову этого недоумка деньги в кассу просунул. И теперь вот у них ведро для шампанского есть.

Я думаю: как Пирайнены с ведром этим мучаются.

Ведь есть же холодильник... А теперь надо из него лед выгребать, колоть, в ведро складывать. И шампанское в это ведро вставлять. А кто из нас шампанское пьет, кроме как в Новый год? Но я знаю, что Пирайнены будут и лед колоть, и шампанское покупать... Главное - ни у кого ведра нет, а у них есть.

Потом Нина Пирайнен рассказывает про театр греческий, который на гастролях был. И она прорвалась.

И на сцене все не как у нас, и говорят три часа погречески. Ничего, конечно, не понятно. Но все понятно.

Такое непередаваемое ощущение.

А я театр не люблю. Там в первом действии по пьесе пол моют. А в третьем действии уже десять лет прошло.

А пол мокрый. Не верю. И антиквариат не люблю, и шампанское ведрами, и музыку с заскоками, и книжки заумных. Я только чай индийский индийский у Пирайненов люблю. Но чай уже кончается. И Пирайнены собираются на выставку какого-то итальянского ориенталиста или орнитолога. Мазирелли. И меня из вежливости зовут с собой.

Я прощаюсь и говорю, чтобы они приходили сегодня вечером попрощаться. В отместку за Мазирелли говорю. Мол, уезжаю кое-куда. И Пирайненам такое даже не снилось. Не сдержался все-таки...