Дэви. Я прошу вас, сэр, поддержать Вильяма Визора из Виконта против Клеменса Перкса с горы.
Шеллоу. На Визора поступило много жалоб. Он, насколько я знаю, большой подлец.
Дэви. Вполне согласен с вашей милостью, сэр, что он подлец. Но неужели, господи помилуй, нельзя поддержать подлеца по просьбе его друга? Честный человек, сэр, может сам себя защитить, а подлец не может. Я верно служил вашей милости, сэр, вот уже восемь лет, и если мне не дозволено раз или два раза в четверть года поддержать мошенника против честного человека, то, видно, мало у вас ко мне расположения. Этот подлец мой честный друг, сэр, и потому я очень прошу вашу милость решить дело в его пользу.
Шеллоу. Ну, хорошо, я его не обижу.
Черточка за черточкой, несмотря на кажущиеся отклонения, рисует Шекспир свою эпоху. Иногда с ненавистью, иногда с иронией, иногда поэтически, иногда подчеркнуто прозаически ведется рассказ о больном времени. Язвы болезни видны не только в королевском дворце и в замках феодальных баронов, но и в провинциальной усадьбе.
Рабле изобрел термин "пантагрюэлизм". Может быть, последний герой, в котором еще жил дух пантагргоэлизма, - Фальстаф. Через три столетия появится новое определение: "Пикквикский дух". Узость кругозора станет материалом не только для юмора, но и для своеобразной поэзии.
Взгляд Шекспира на этот мирок лишен сентиментальности. Скука и глупость царят в болоте, где остановилось время, где господствует человек, в котором нет ни капли фальстафовской крови.
Принц Джон Ланкастерский соглашается заключить мир; как только предводители мятежников распускают войска, принц отправляет обманутых заговорщиков на плаху. Вот и итог разговоров о чести. После рыцарских клятв приказ: "преследовать сволочь по пятам".
С бунтом покончено. Умирает Генрих IV.
Не успевает затихнуть дыхание отца, как наследник завладевает короной. В этот важнейший момент государственной истории вновь возникает фальстафовская тема.
Умирающий король боится, что Генрих V "снимет намордник власти" и к английскому двору стекутся все те, кто грабит, "злобными зубами впивается в тела невинных".
Трудно сопоставить с Фальстафом "злобные зубы" и рядом с ним увидеть "тела невинных". Существенно и то, что образ власти возникает не в величественных представлениях, а в сравнении с намордником. Чтобы объяснить смысл метафоры, Генрих IV завещает наследнику: занять завоевательной войной "шаткие умы" подданных.
Замолкло сердце короля. Наступило время исполнения замысла принца Галя:
С искусством поведу своим ошибкам счет
И вдруг их искуплю, когда никто не ждет.
Кончается молодость принца Уэльского и приходит конец старости Фальстафа. Две истории - английского короля и веселотворца Джека схватываются в туго завязанный узел.
Тяжелая рука закона опускается на плечо старого весельчака. Кончает свой век светило и исчезает созвездие: скоро навеки погаснет пламенеющий нос Бардольфа, умрет в больнице от французской болезни вдова Куикли, поволокут в флитскую тюрьму Доль Тершит.
Недолог срок веселых похождений на жестокой земле государственной истории. Лязг железа и барабанный грохот слышен здесь куда чаще, нежели смех и веселые песни.
И все же в конце второй хроники автор собирался опять повеселиться: танцор, произносивший эпилог, приглашал зрителей посетить следующую премьеру. В новой хронике - истории славного короля Генриха V, героя Азенкура, - обещал Эпилог, - зрители вновь увидят Фальстафа, "если им не приелась жирная пища".
Однако век входил в колею, а это редко сулило людям масленицу.
Обещание не было сдержано. В "Генрихе V" можно было услышать лишь рассказ о смерти сэра Джона.
Почему же автор расстался со своим любимцем?.. Одна из фраз эпилога, непонятная для современного читателя, - "Фальстаф не Олдкастл" - дала возможность исследователям сочинить гипотезу об интригах наследников Олдкастла. (Джон Олдкастл лорд Кобгем, один из вождей лоллардов, товарищ по оружию и собутыльник принца Уэльского, был сожжен им как еретик, когда принц стал королем Генрихом V. Оговорка в эпилоге позволяет предполагать общность Фальстафа с историческим Олдкастлем. Кобгем в дальнейшем был признан мучеником, и шутки над ним стали опасными.)
Другие шекспироведы убеждены, что автор сократил роль, так как комический актер Коми (игравший ее) уехал на гастроли. Но, вероятно, дело было не во влиятельных наследниках и составе труппы, а в сути образа.
- Я не только остроумен, - говорил про себя Фальстаф, - но и являюсь источником остроумия для других.
Суть не только в том, что Джек - мишень для шуток, дело обстоит сложнее: он не только смешит и не только смешон сам по себе, но и все, что попадает в соприкосновение с ним, становится смешным и теряет свою силу.
Как известно, от великого до смешного один шаг. Шаг этот делается особенно короток, когда рядом Фальстаф. Это узнали на опыте и лорд Верховный судья, и другие высокопоставленные лица. От такого соседства тускнели ореолы и подламывались котурны.
Фальстаф мог быть спутником юноши Галя; кем бы он мог стать при особе короля?.. И что осталось бы тогда от величия Азенкурской победы, от гимна образцовому королю?..
Ему и следовало умереть вскоре после коронации. ...Он умирал с детской улыбкой, - рассказывается в "Генрихе V", - вспоминая зеленые луга.
Их можно увидеть по дороге в Стратфорд - нежно-зеленые тихие луга, мягкие линии невысоких холмов, покой природы, схожей с парком...
Но вновь, каждый век возвращается сэр Джон. Люди опять смотрят его печальную историю и смеются. Его колотят дубинами на Гедсгиллской дороге, издеваясь над тучностью, определяют в пехоту, задыхающегося от одышки гонят в ночь, отправляют в тюрьму. И он умирает.
А зрители смеются до слез. Сами его мучения - предлог для потехи.
Это старая тема народной поэзии: так изготовляется веселый хмельной напиток. То, что веселит сердца людей, в страдании получает свою жизнерадостную крепость.
Роберт Бернс рассказал, как в напитке бушует, прошедшая сквозь все муки, веселотворная сила. Джон Ячменное Зерно - бессмертная жертва. Джон разгневал королей, короли закопали его в могилу.
Вновь наступила весна, из земли вышел веселый Джон. Но короли не успокоились: пришла осень - звонкая коса срезала Джона. Его дубасят цепами, кружат по ветру, бросают на дно колодца, швыряют в костер; его сердце растирает мельник между камнями. Но Джон не погиб:
Бушует кровь его в котле,
Под обручем бурлит,
Вскипает в кружках на столе
И души веселит.
Подымаются пенящиеся кружки, и люди славят того, кто принес им веселье.
Так пусть же до конца времен
Не высыхает дно
В бочонке, где клокочет Джон
Ячменное Зерно!
ЭХО ПОЭЗИИ
Не только реальные звуки порождают свои отклики: в пустом воздухе, но и образы искусства отзываются по-особому в душах людей. А если эти люди художники, то на образ откликается образ. Произведения одного искусства как бы продолжаются в другом: слышимое отзывается в зрительном, созданное цветом способно вызвать к жизни музыкальные образы.
Герои прославленных трагедий и комедий уже давно приобрели плоть рисунка, живописи, скульптуры. Вероятно, если бы устроить выставку всех картин па шекспировские сюжеты, то она заняла бы помещение крупного музея.
Каждый, кто прошелся бы по залам такой экспозиции, вероятно, удивился бы различию понимания даже внешнего облика действующих лиц.
Мало что роднит между собой картины английских художников конца восемнадцатого века (так называемую шекспировскую галерею Бойделля) и романтические офорты Делакруа, струящиеся линии видений Блейка и бытовые зарисовки Джильберта; неужели Гамлет и Офелия Данте Габриеля Россетти хоть чем-то напоминают мужчину и девушку, изображенных Врубелем?..
Почти каждое художественное течение откликалось на шекспировские образы, но происходило удивительное явление: старинные пьесы оказались куда более долговечными, нежели отклики на них художников куда более близких к нам времен. Техника репродуцирования улучшалась, а иллюстрации к произведениям Шекспира быстро устаревали. Теперь трудно смотреть роскошные издания этого писателя: исторические композиции и жанровые сценки на сюжеты "Макбета" или "Короля Лира" давно уже воспринимаются как старомодные, отсталые по художественному мышлению, сами же пьесы неизменно кажутся современными, жизненно важными.
