Дом, что на краю села Щербатое, пользовался у односельчан дурною славой. Тёмные дела творились в его стенах, а хозяйка его Маланья считалась коронованной ведьмой. Её и боялись, и к ней же шли с поклоном за всяческим нечистым делом.

Свою колдовскую деятельность Маланья начала с полвека назад, когда была ещё подростком. Магическая сила в их роду передавалась по наследству уже несколько поколений. Как и все колдуньи, носила она двойное имя, настоящим было Евдокия. Дуняшей звали её в узком семейном кругу, а также те, кто был особенно близок с ней. Маланьей же она была для всего остального люда.

И вот как-то раз обратилась к ней соседка с просьбой извести со свету ненавистный ей род со стороны невестки её сына. Всё ей казалось, что молодая чета жила лучше бы, если б не наущения этой родственной ей стороны.

– Проси чего хошь, Маланьюшка, – начала свою просьбу Прасковья, – но дело своё сделай. Отблагодарю и не как-нибудь, а как скажешь. Тут не сумлевайся. Пусть сгинут они во мраке преисподнем.

– Да что ж так они насолили тебе, Параша?

– Ты делай то, что я тебе велю, а про всё остальное тебе знать не должно. Главное, чтоб Кирюша мой, как образ на стенке, для Настасии его в почитании был, чтоб одного его величала и за отца, и за мать, и за мужа кровного.

– От греха не видать и счастья верха. Так что ли? А счастье с верхом, так и дом верх дном… Ну, что ж, Параша, так тому и быть. Только знай, что малую толику беды той и ты поделишь с ними. Упадут на твою голову испытания, и испытания те ты должна преодолеть. Преодолеешь, если условия все мои выполнишь. Согласна ли?

– Ради сыночка своего всё стерплю.

– Тогда вот что! На окраине села, возле посадки, есть заброшенный стог сена. Там живёт семейство лис. Пойдёшь с сыном в полную луну с рогачом, удавкой и пустым мешком. На его вопрос «Зачем?» скажи «Так надо», мол, лисы кур из курятника крадут по ночам. Вот такое будет ему объяснение. Выловите тех лис удавкой, положите их в мешок, его домой отправишь, а сама мешок тот с лисами мне принесёшь. Наутро же, на восходе солнца, будь у дома моего. Пустую кастрюлю с собой прихвати.

– Зачем?

– В кастрюлю ту бульон тебе налью, который я сварю с лисьих потрохов, да крем на лисьем жиру с ворсяным их покровом в баночке тебе дам. Перед тем, как кремом тем пользоваться, надень резиновые перчатки, намажешь им одежду родственной тебе стороны, а сыну дашь бульон. Да чтобы съел до захода солнца наступающего дня. А ещё следи за тем, чтобы крем тот не попал на твою кожу!!! Резиновые перчатки выбросишь в отхожее место, а косточки, которые от бульона этого останутся, не выбрасывай!

– Почему?

– Лисы должны думать, что всё ещё живут.

Сложи кости те в кастрюлю, где бульон находился, затем отнеси в посадку, вырой ямку в земле и положи ту кастрюльку с костями в землю и там зарой их. Трижды прокрутись на том месте вокруг себя, поплюй трижды в сторону и произнеси: «Я в мешок вас не сажала.

Лапы я вам не вязала. И бульон с вас не варила. То Маланья угостила».

Если не зароешь их, то они, лисы эти, по твою душу придут и вочеловечатся. И упаси тебя боже тревожить прах этот!!! Всякому, кто эти кости разроет, – не поздоровится.

– Это как – «вочеловечатся»?

– Лучше тебе не знать. Всё поняла?

– Всё поняла, Маланьюшка. Сделаю всё так, как ты велишь.

– Про сказ мой никому ни слова.

Как сказано было, так всё и свершилось. После полуночи Прасковья принесла мешок со связанными лисами. Маланья тут же их взяла и ушла в долину Узкого Ручья к каменной гряде Каменного Коридора. В ту ночь в одной из пещер, местонахождение которой держалось в строжайшем секрете, при мигающих бликах свечей творилось таинство.

Если бы у читателя была возможность заглянуть в ту пещеру, то первое, что он увидел бы, был объёмных размеров казан, в котором на медленном огне варилось что-то. На длинных жердях, воткнутых в каменные расщелины вдоль стен пещеры, были черепа животных и птиц. Жерди эти имели форму крестовины, и на крестовинах тех накинуты были одежды, набитые изнутри соломой. Формой своей они напоминали человеческие тела. Ведьма бормотала что-то несуразное над этим казаном, время от времени обращаясь к какому-либо из чучел, и называла каждое из них особым причудливым именем. А в это время из расщелины земной коры поднимался жёлтый туман в вихреобразном потоке. Только к утру она явилась в свой дом…

…Вскоре при таинственных обстоятельствах Настасьино семейство вымерло без всяких видимых причин. Но и сама Прасковья занедужила и стала хворать непонятною болезнью. Врачи только разводили плечами. Хворала, хворала да в конце концов померла: видно, не до конца выполнила Маланьину инструкцию. Союз Настасьи и Кирьяна будто скручен был колючей проволокой: и разойтись сил не было, и жить по-людски тоже не получалось.

С тех пор прошло тридцать лет. У Маланьи подросли дети. Два её взрослых сына не унаследовали от неё тех дарований, которыми она обладала сама. Зато, женившись, дали ей внучат. Но она отчего-то никак не могла забыть историю о семействе лис, а также о той мученической смерти, которую они приняли от её рук.

Старый лис Файзы проснулся, как всегда, в предрассветный час. Стебелёк клевера, уткнувшись в ноздрю, не давал ему больше спать. Он понюхал воздух: где-то должна быть пища. Мыши-полёвки – это излюбленное лакомство Файзы в эти утренние летние часы. Зевнув, он стал выбираться из норы, и тут только сердце ему подсказало, что он теперь не на своём любимом поле за селом в заброшенном стогу сена. И то, откуда он вылезал, была вовсе не нора, а кое-как сколоченная будка, в которой, тем не менее, было вполне уютно. Он оказался в том месте, которое люди называют «вольер». Это странное слово отождествлялось у него с металлической сеткой, через которую никак нельзя было пройти. Но внутри этой сетки, на площадке, где он находился, было сухо и тепло. Всё это было очень странно. И почему-то, вдобавок ко всему, сильно болела голова будто от сильного ушиба. Откуда была эта боль, он никак не мог сообразить. Ведь он нигде не ударялся! Всё это он пытался вспомнить, но… пока безуспешно.

Пищу приносил человек очень высокого роста с короткими смешными усами. У него была форма цвета маскхалата, как и у охотников во время их промысла. Но этот человек не охотился. Он сетку охранял и всё ходил по узкому коридорчику взад-вперёд, заглядывая каждый раз на площадку, которая теперь была жилищем Файзы.

Заканчивалась четвёртая неделя его проживания в вольере. Теперь он видел много людей. Они ходили то толпами, то небольшими парами по широкой аллее и глазели по сторонам. На них была чистая, праздничная одежда. Первое время он всё прятался в свою будку, ожидая от них какой-нибудь гадости, однако, против ожидания, лица их были доброжелательны и почему-то немного удивлены. Ходили они чаще всего со своими детьми, и те держали в руках надувные шарики, которые всё время норовили улететь вверх. И цвета они были совершенно разного.

Никогда прежде он не видел столько людей. Те люди, на которых он смотрел издали на колхозных полях, одеты были в грязные фуфайки и драные штаны. К ним он испытывал, если можно так выразиться, больше доверия, во всяком случае, он знал, чего от них ожидать. Конечно же, он всегда их избегал, не ожидая от них ничего хорошего. Но эти прилично одетые люди почему-то расположены были к нему миролюбиво и всякий раз норовили кинуть ему корочку хлеба в надежде на то, что он хотя бы подойдет к ней и понюхает её. Это было для него крайне подозрительно. Старый лис чувствовал обман, если не сказать больше, – угрозу своему существованию.

На сетке висела табличка. Люди смотрели на неё и чуть ли не по слогам читали слово «Нарвас». Чудное слово, незнакомое. Что оно обозначало, никто не знал, потому и читалось, должно быть, с трудом. Поначалу старый мудрый лис думал, что это так зовут табличку – «Нарвас». Он всё недоумевал, почему люди уделяли так много внимания этой серой невзрачной табличке. Это тоже было очень подозрительно. Они смотрели на неё так, как он совсем ещё недавно смотрел на курятник в ожидании того, что оттуда выскочит какая-нибудь очередная хохлатка. Но когда человек, охраняющий сетку, приносил пищу в алюминиевой кастрюльке, то, просовывая её в небольшое отверстие в вольере, обычно говорил лису: «Бери, Нарвас, ешь! Это вкусно». Это значило, что люди «посадили» его в эту «табличку» всем напоказ, что так теперь звали его, лиса.