В конечном итоге от всей экспедиционной группы, отправленной из Царского Села Керенским летом семнадцатого года, остались к концу мая 1918 года в ипатьевском особняке: семеро членов семьи Романовых и пятеро обслуживающих (доктор Боткин, лакей Трупп, комнатная девушка Демидова, повар Харитонов, поваренок Леонид Седнев).
Вопреки измышлениям господ Масси, Фрэнклэнда, Хойера и их американских и западногерманских коллег, обращение с Романовыми в ипатьевском доме оставалось неизменно корректным и человечным. Охрана была очень далека от намерения "мучить" и "унижать" их. Романовых в доме Ипатьева не "лишали воды и света"; не "ограничивали 30 минутами прогулки в день"; не "терзали недоеданием"; не "унижали и оскорбляли режимом карцера". Напротив. В комнатах второго этажа поддерживался (насколько это возможно было в тогдашних условиях) элементарный комфорт; расписание дня, чередование занятий было в основном оставлено на усмотрение заключенных; часы для прогулок в саду они выбирали сами; во внутренний распорядок их жизни комендатура, как правило, не вмешивалась. Был у них достаточный врачебный уход: взрослых обслуживал Боткин, Алексея - Деревенько; были нужные лекарства. Красноармейцы, по приказу коменданта, не раз ходили по городу в поисках священника (приводили в дом, например, священника Сторожева, который и устраивал богослужения для заключенных).
"Дом был отвратительно грязен", - пишет Вильтон. Николай в дневнике в первый же день записывает: "Дом хороший, чистый". "Царевны спали на матрацах на полу" (Вильтон). "Прогулки во дворе были ограничены пятью минутами в день... Питьевая вода была рационирована" (Альмединген). "За стол, покрытый грязной клеенкой, их (Романовых. - М. К.) сажали вместе с прислугой и солдатами... Не хватало тарелок, ложек, вилок. Поэтому они пользовались ложками и вилками по очереди. Ели из общей миски деревянными ложками. Караульные подсаживались к столу; грязными пальцами брали из блюда еду, опираясь локтями о стол, толкали царя и царицу... иные стояли за государыней, навалившись на спинку ее стула и задевая ее" (Вильтон). Караульные за столом "курили... плевались, разбрасывали объедки, нарочито говорили при княжнах непристойности, выкрикивали похабные слова, орали революционные песни". "Пища была отвратительной... В этом отношении делалось все, чтобы довести заключенных до отчаяния. Утром - плохой чай без сахара, с черным хлебом, оставшимся со вчерашнего дня. К обеду - очень жидкий суп и котлета, имевшая весьма мало общего с мясом"... И ко всему этому отсутствие столового и постельного белья.
Правды во всем этом - менее крупицы. Владелец дома Ипатьев упрятал в кладовые под сургучные печати свою посуду и белье, почему и недоставало в первые дни ни того, ни другого. Но вскоре все необходимое, включая дополнительные кровати, было доставлено властями в дом. Перечисленные выше "мытарства" Романовых - попросту злостные выдумки. Впрочем, сами сочинители выдумок, забывшись, иногда опровергают себя.
Так, Вильтон признает: "Дом был в полном порядке, с ванной, горячей водой и олектрическим освещением" (13).
Другой автор пишет: "Питались они, в общем, неплохо, а временами даже хорошо" (14).
И в самом деле, питание было хорошим, если учесть продовольственные трудности того времени. Из лучшей в городе советской столовой заключенным ежедневно доставлялись обеды (обычно из нескольких блюд: мясные супы, жаркое, котлеты, компоты и т. д.). Прислуге был выдан примус, на котором пищу можно было подогревать (вначале это делал поваренок Седнев, а по приезде из Тобольска со второй группой - повар Харитонов). Когда в мае столовую на несколько дней закрыли, обеды для Романовых доставлялись с кухни екатеринбургской партийной коммуны. Готовила им жена одного ответственного работника (колчаковцы потом усиленно разыскивали ее, а найдя, расстреляли).
Вопреки тому, что утверждает г-н Хойер, комендатура не запрещала закупку дополнительного продовольствия для Романовых на городском рынке (на их собственные средства); допускались неограниченно и "приношения" Романовым из окрестных монастырей. Систематически доставлялись им, в частности, из Ново-Тихвинского женского монастыря масло, сливки, молоко, колбасы, свежие овощи - редиска, огурцы, молодой картофель и т. д. Лживо утверждение Соколова, будто в доме Ипатьева удивлялись, "чем жива бывшая императрица". Она якобы питалась одними макаронами, которые подогревали на сковородке на примусе Седнев или Харитонов.
Монашек с даровыми продуктами караульные не гнали от дома, как изображает Хойер, а зачастую сами передавали им просьбы от заключенных. Например, Авдеев, которого Николай в дневнике называл своим врагом ("лупоглазый"), не раз передавал монашкам его просьбу принести табак, в то время остродефицитный, что они и выполняли.
Впрочем, обратимся к записям самого Николая: "Еда была отличная и обильная и поспевала вовремя" (15). "Еда была обильная, как все это время, и поспевала в свое время" (16).
Можно лишь присоединиться к выводу, сделанному одним из уже знакомых нам заокеанских авторов:
"Рискуя повториться, мы должны снова отметить, насколько более благоприятными были эти условия в сравнении с теми, в какие попадали когда-то поборники свободы, заточенные в Шлиссельбург... До самой победней своей минуты Романовы не подвергались дурному обращению" (17).
Конечно, при желании можно было найти повод для капризов. Даже для скандала - это Александра Федоровнa позволяла себе не раз. Ее истерика перед Дидковским с первых минут в Ипатьевском доме - лишь один из таких случаев. Еще эпизод из той же серии. Она заявляет Авдееву и Украинцеву, что слишком мало слуг взяли в дом. Требует, чтобы пустили в дом прибывших с тобольской второй группой. Комендатура отказывает. Как обычно, Александра Федоровна в возбуждении переходит с русского (ломаного) языка на английский, при том "обращается в сторону Боткина, который должен переводить то, что на кричит... Оказавшись между двух огней, доктор повторяет одно: Алекандра Федоровна протестует, она требует к себе председателя областного исполнительного комитета, требует передать (ее протест) в Москву" (18).
Является в качестве представителя Совета П. Л. Войков. Он готов выслушать претензии.
"Рассчитывая, по-видимому, что Войков не знает английского языка, Александра Федоровна при его появлении начала кричать, топать ногами и наступать на доктора Боткина, пятившегося от ее наступления; все ее крики были, конечно, по нашему адресу.
Тогда Войков быстро остановил ее и спокойным тоном попросил доктора Боткина передать бывшей царице, чтобы она не забывала, что она находится под арестом, и была бы в выражениях более корректна, изложила бы коротко сущность жалобы и не задерживала бы его. Он очень занятый человек и не хочет слушать ее истерические крики.
После этого доктор Боткин приступил к изложению ее жалобы. Заключалась ее жалоба в том, чтобы были возвращены все ее слуги и во всяком случае не меньше 30 человек. Если областной исполнительный комитет не удовлетворит ее просьбу, она попросит передать ее жалобу в Москву, В.И. Ленину.
Войков сказал, что слуг им не прибавят, потому что в этом нет надобности. А жалобу, если она желает, он может передать в Москву, - только пусть она изложит в письменной форме. На чем и кончился инцидент" (19).
Иногда Александра Федоровна демонстрирует нечто вроде голодовки встает из-за стола, не притронувшись к еде. Поваренок Леонид Седнев уносит на кухню ее любимые макароны, приготовленные по ее вкусу. Таким образом, она надолго, на полвека вперед, обеспечила своим западным биографам возможность рисовать трагический облик императрицы-великомученицы, которую Россия якобы "сделала козлом отпущения за все свои исторические упущения и неудачи" (20). Но даже и среди сочувствующих Александре Федоровне не все восторгаются ею. "Надо признать, что в те дни ее личных испытаний она мало что обнаружила в себе от русской императрицы. Она своим поведением скорее напоминала супругу прусского генерала, постоянно изводящую окружающих в сознании своего значения" (21).
