Камень и книга
Посвящается Джейн.
Наверняка у многих из нас, таких стильных и остроумных, имеется некая невинная низкопробная пристрастишка. Ну, там, цирки, фейерверки, карусели со сладкой ватой. Фильмы про супергероев. Я вовсе не собираюсь рассуждать, какое место в нашей жизни занимают пошлость и китч, равно как и разгадывать секреты притягательности вульгарного. Я всего лишь хочу сказать, что в моём случае это фуд-корт.
Бог знает почему, но я, такой нелюбитель ходить по магазинам, бескорыстно привязался к одному большому торговому центру в новостройках – модно-уродливому, похожему снаружи на помесь цеха с теплицей, а изнутри – на все заведения подобного рода. Оказываясь в тех краях, я порой совершенно без денег и повода забредаю в этот молл, прошмыгиваю по сияющим этажам и, напустив на себя потребительскую озабоченность, хмуро встаю на эскалатор. Мне нравится, как он возносит меня к мутно-прозрачному потолку и как он пахнет далёкой подземной Москвой, чужой содержательной суматохой и детским предвкушением приключений. На какой-то миг я присваиваю всё это, пока другие методично и легально присваивают чужую готовую жизнь, сидя с ведёрками попкорна в кинозале за стеной. В кинозал я никогда не хожу. Фуд-корта мне вполне достаточно.
Эти суетные лабиринты живут по главному закону – непрерывно нести сиюминутное удовольствие. И ради этого фуд-корт не жалеет ни электричества, ни масла, ни сахара. Ничто не слишком! Горячее должно быть обжигающим, холодное – ледяным, сладкое – приторным. Ах, не спрашивайте, что останется от фуд-корта, если содрать с него эту яркую оболочку из синтетики, ароматизаторов и глутамата.
У фуд-корта свои понятия о красоте, вкусе и пользе. И, конечно, свои понятия о географии. Здесь Украина, вся в плетнях и горшках, граничит с полубумажной Японией. А Соединённые Пончиковые Штаты превращают Италию в дорогой застеклённый анклав. Вся эта бутафорская акцентированная этника делает фуд-корт совершенно космополитичным. Здесь как нигде чувствуешь себя современным горожанином – вечно молодым, продвинуто-мобильным, занятым и беззаботным одновременно.
Итак, меня вновь туда занесло. Я обошёл Америку стороной и направился в Китай – ради удона и шиитаке. Разделавшись с квадратной коробочкой, я, конечно, только раздразнил желудок, и завернул к жёлтенькой пиццерии.
Сидел я и ждал своей «маргариты», скрашивая ожидание соломчатой картошкой и стаканом глинтвейна. Планшет мой, беспородный китаец на андроиде, успел разрядиться и теперь бездарно дремал в рюкзаке. Ближайшая розетка дразнилась в десяти шагах, на колонне. Я, конечно, мог бы откочевать туда вместе со стулом, если бы не картошка и не глинтвейн. А в перспективе ещё и пицца. Бесплатный вай-фай – лучшее угощение фуд-корта, а я его лишён. Но ничего, я всё равно чувствую себя мобильным и продвинутым, не ощущая доброй половины моих тридцати шести лет.
К тому же, я нынче неплохо выгляжу. Вчера наконец-то купил себе штаны и весенние ботинки. Почему «наконец-то»? Потому что при всей простоте моих запросов одеть меня нелегко.
Умный человек на моём месте уже давным-давно бы понял, что походы за тряпками стоит начинать с подростковых отделов… и там же заканчивать. А я понял это буквально вчера. Людей моих габаритов производители взрослой мужской одежды не любят. Нас для них как бы не существует. Нет, я, конечно, не Дэниел Квилп из диккенсовской «Лавки древностей», но…
Кстати, если уж зашёл этот разговор и вы хотите получить примерное представление о моей внешности (и отчасти о внутреннем моём мире, будь он неладен), сплюсуйте мистера Квилпа с Нелли Трент и разделите пополам – полученным средним арифметическим и буду я.
Порой я слышу на улице: «Братан, закурить не найдётся?» – и торопливое извинение, когда «братан» подойдёт поближе и молча протянет сигарету. Кондукторша в трамвае недавно обозвала меня «женщиной», чем грязно плюнула себе в карму. Но чаще всего ко мне обращаются так, как обращаются к большей половине населения этой страны, невзирая на возраст и семейное положение: «девушка».
Если смотреть на меня сквозь призму кондовой лесбийской классифики, то я не буч и не делаю ничего, чтобы им быть. На лесбийский взгляд я, скорее, дайк, вечный растрёпанный юноша (правда, несколько уже потёртый и седоватый). Наверное, будь я лесбиянкой, мне жилось бы проще. Я почему-то нравлюсь некоторым женщинам. Но женщины не нравятся мне.
Стоит ли говорить, что я тотально одинок? В своё время у меня было два любовника, привлечённых моей ускользающей нелли-трентностью. Но и тот и другой неизбежно сделали ноги, едва поняв, что вместе с Нелли получают и мистера Квилпа. Я этих чуваков не сужу и не вспоминаю. И давно уж не смотрю с затаённой порочной грустью на недоступных тонконогих красавцев, так чудовищно-быстро расцветших, пока я разбирался в себе и готовился умереть. Подумать только: эти лёгкие мальчики уже годятся мне в сыновья… А я до сих пор жив. И слишком беден, чтобы покупать их и швырять, точно использованные салфетки. Слишком беден, слишком привязчив. И слишком тяжёл. Хотя многие обвиняют меня в обратном. Как-то раз меня обозвали сорванным листиком и птичкой божьей. Но я не листик и не птичка. Я, скорее, придорожный камень, отзывчивый на спонтанные пинки и живущий на фрилансе.
Итак, я ждал пиццы, тосковал об Интернете и глазел исподтишка на публику. За соседним столом обжирались бургерами три вертлявых феи. Стразики, подвесочки, завитушки. Какой же я всё-таки старик. Я не выношу современных девиц и особенно их речь – визгливо-завывающие модуляции и беспрерывное то-штоканье. Они суют эту конструкцию во все фразы, она заменяет им все возможные «затем», «поскольку» и «потому что». А чаще втыкают в начало реплики просто без смысла, для склейки слов. Уж лучше бы вместо этого матерились, ей-богу. Хотя и мат у них нынче грамматически искорёжен, судя по соцсетям… Нет, я невыносимо стар, несмотря на мальчишеские ботинки.
Подкатила тележку женщина в синем переднике, забрала мой опустевший стакан и картонку из-под картофеля (да, я быстро ем и не менее быстро пью). Эта женщина была давней и неотъемлемой принадлежностью фуд-корта. Я частенько рассматривал её и думал, что, будь на моём месте какой-нибудь писатель, он давно бы зашил эту тётоньку в невыносимо-грустный рассказ. Про себя я называл её «сушёной Золушкой». Впервые увидев её – издалека и со спины – я изумился её тонкой фигуре и пышным волосам. Вблизи Золушка оказалась морщинистой, хромой, с навек застывшей обидой в глазах. Казалось, минуту назад она была совсем юной, но пронёсся какой-то мертвящий ветер, и девочка сморщилась под своим отрочески-крикливым макияжем. По каким же правилам живут эти странные создания – женщины?
А вот эта темноволосая, наискосок от меня… Очень высокая, в бежевом свитере и простых коричневых брюках… Ну, тут совсем другое дело. Что в ней лучше всего – спокойное, величественное отсутствие всякого мелкого и лишнего. Как славно драпирует свитер её небольшую грудь. Но по-настоящему залюбовался я не грудью, а руками: крупные руки, с длинными пальцами и чуть выступающими, неяркими, остро подточенными ногтями. В этих руках уютно лежал белый смартфон, и женщина, опустив большие тёмные глаза, редко и медленно касаясь экрана, что-то с него благосклонно читала. Потом она взяла чек и пошла к прилавку.
Пока юные филологи в жёлтых косынках резали для неё пиццу, собирали салат и наливали минералку, стол наискосок от меня заняла шумная толстоватая семья с двумя детьми. С подносом в руках незнакомка оглядела фуд-корт, подыскивая столик взамен упущенного, и вдруг направилась ко мне.
Я – существо из тех, к кому никто никогда не подсаживается. Уж не знаю почему, но люди, наверное, инстинктивно секут некую невидимую грань между нами – и держатся на расстоянии. Когда-то я из-за этого недоумевал и грустил, но с годами понял, что это, скорее, достоинство, чем недостаток. Ещё вопрос, кто кому более не нужен – я людям или они мне.
