К этому моменту леди Сильверстоун уже не могла сдерживать рыдания. Оливер молча сжал ее руку, не в силах подобрать слова утешения.

— В течение последующих месяцев я пыталась скрыть беременность, — едва слышно продолжила дама, — но невозможно столько времени обманывать мужа, особенно если он вдруг объявляется в твоей спальне спустя полгода после последнего визита. В конце концов, Фредерик заметил то, что я пыталась скрыть. Вы даже представить себе не можете, что за этим последовало… Предпочитаю сохранить эти воспоминания для себя, они слишком постыдны. Скажу лишь, что когда родился мой сын, мне не позволили даже взглянуть на него. Младенца отобрали, как только повитуха очистила его от крови и завернула в одеяльце. А я в слезах смотрела как моего малыша уносит на руках кучер. Мой муж приказал убрать ребенка с глаз долой, бросить его посреди дороги, отдать в приют — без разницы, главное, больше никогда его не видеть. Того человека, кучера, — леди Сильверстоун подняла взор на Оливера, — звали Джеймс Сандерс. Я так никогда и не смогла поговорить с ним о том, куда он дел ребенка. После родов я так ослабела, что почти месяц не вставала с постели, а встав, наконец, узнала, что мой муж определил кучера на работу в дом его знакомых и, разумеется, не сказал каких. Свою комнату я покинула лишь для участия в фарсе с похоронами в часовне Сильверстоунов, с помощью которых Фредерик хотел пресечь любые возможные сплетни насчет моей беременности.

— Вы говорите, фамилия кучера была Сандерс, — пробормотал Оливер. Несмотря на то, что он сидел, мир, казалось, закружился вокруг него. — Когда я подрос достаточно для того, чтобы заинтересоваться своим прошлым, я обратился к мистеру и миссис Джонсон, владельцам Ридингского приюта, в котором я вырос. Они рассказали, что не знают кем был оставивший меня джентльмен. Лишь когда миссис Джонсон спросила есть ли у меня фамилия, тот грустно посмотрел, вздохнул и ответил, что Сандерс. И исчез…

Как будто рассказа леди Сильверстоун было недостаточно, Оливер вдруг вспомнил, что Эйлиш сказала ему, когда только-только сообщила о своих способностях считывать воспоминания людей прикасаясь к ним руками. Когда она впервые коснулась пальцев Оливера, то увидела картинки из его прошлого, среди которых была и его плачущая из-за разлуки с новорожденным мать. В тот момент Оливер был слишком ослеплен любовными томлениями, чтобы задуматься над той информацией, так как, по сути, она не давала ничего нового — юноша и так знал, что он незаконнорожденный, нежеланный ребенок, сорняк. Но ему даже в голову не приходило, что два года спустя он сможет сложить вместе кусочки мозаики его прошлого. Все более ошарашенный с каждой минутой, он поднял голову и посмотрел на леди Сильверстоун. Комок в горле мешал говорить, впрочем, не было необходимости в словах. Женщина тихо добавила:

— Мой малыш родился 12 января 1880 года, в половину второго пополудни. Не знаю, сообщают ли в приютах подобную информацию, но…

Оливер сглотнул. Он едва слышно прошептал:

— Джонсоны сказали, что день рождения у меня 12 января. Именно в этот день меня привез незнакомец в карете.

Леди Сильверстоун прикрыла рот руками, по ее лицу текли слезы. Оливер молча смотрел на нее, пытаясь осознать услышанное. Наконец женщина не выдержала и бросилась ему на шею и крепко прижала к себе, словно пытаясь заполнить им пустоту внутри себя, образовавшуюся в день разлуки с единственным сыном.

Глава 26

Мисс Стирлинг запаздывала. Лайнел изо всех сил старался не смотреть каждую секунду на висящие над стойкой регистрации большие часы, чтобы не выдать своего нетерпения. Он слишком явно ощущал как переполняющие его эмоции начинают скручивать в узел все нутро, а дать возможность потенциальной добыче заметить его волнение было не самой лучшей стратегией.

Чтобы отвлечься от ненужных мыслей, Лайнел снова повернулся в сторону бального зала опершись спиной на арку дверного проема. Оттуда он мог наблюдать за множеством танцующих под сверкающими хрустальными люстрами пар и за гостями, сидящими на установленных вдоль стен стульях. В глубине салона он заметил леди Лилиан, ныне — Лилиан Арчер, окруженную полудюжиной почтенных дам, которые без конца пожимали девушке руки и трепали ладошками за щеки. Новоиспеченная жена улыбалась всем вокруг, но Лайнел заметил, что она в смятении и, казалось, что лежащая у нее на плече рука Арчера весит целую тонну.

— Теперь уже слишком поздно ее спасать, не так ли? — вдруг услышал Лайнел.

Он так резко обернулся, что почувствовал резкую боль в шее. По лестнице только что спустилась мисс Стирлинг, вслед за ней струился шлейф платья из серебристого шелка, расшитого листьями из черного бархата. Единственным цветным пятном были алые губы, улыбавшиеся при виде его замешательства.

— Выглядишь встревоженным, Леннокс. Тоже нервничаешь перед брачной ночью?

— Я… — только и смог произнести Лайнел. Все, что он планировал ей сказать, вылетело из головы, словно никогда и не существовало. — Знаю, что покажусь тебе сейчас полным идиотом, но… у меня просто нет слов. Никогда не видел тебя столь прекрасной как нынешним вечером.

— Знаю, знаю, что не видел, но, похоже, я не единственная, кто потрудился над своим внешним видом. Поверить не могу, что ты, наконец, побрился!

— Я планирую снова сорвать с тебя поцелуй прежде, чем пробьет двенадцать, а тебе, насколько я слышал, не нравится прикосновение щетины.

— Как предусмотрительно с твоей стороны, — усмехнулась мисс Стирлинг. — Но, с другой стороны, как самонадеянно! По правде говоря, мне совершенно не хочется весь вечер провести с джентльменом.

— Ну ничего себе! Если б я знал, то пришел бы в одной рубашке.

— Я имею в виду, — продолжила девушка, — что всю жизнь я окружена джентльменами, слушаю изысканные речи, наблюдаю превосходные манеры… Если бы я хотела и дальше продолжать в том же духе, то просто вошла одна в салон и, я тебя уверяю, у моих ног мгновенно окажется с полдюжины восхищенных поклонников.

— В этом я ни капли не сомневаюсь, — улыбнулся Лайнел, подставляя ей руку. — Именно поэтому я не допущу, чтобы ты входила одна. Никто не посмеет оспаривать мое право потанцевать с тобой.

Мисс Стирлинг так обреченно взглянула на него, что Лайнел усмехнулся сквозь зубы. Рука об руку вошли они в просторное помещение, где дюжины пар кружились в танце. Взоры большинства мужчин устремились к мисс Стирлинг и Лайнел почувствовал ни с чем несравнимое удовольствие от осознания того, что эта восхитительная женщина принадлежит ему, пусть даже только на эту ночь.

Пытаясь заглушить внутренний голос, вопрошающий, что же будет потом, Лайнел нашел свободное местечко у выходящего в сад окна, где они могли бы танцевать, не привлекая излишнего внимания окружающих. Девушка явно нервничала, хоть и пыталась это скрыть; на лице застыло выражение недоверия.

— Да ладно тебе, ты выглядишь так, словно собираешься взойти на эшафот, — высказался Лайнел. — Если продолжишь в этом духе, для нас обоих хорошего будет мало.

— Ты же знаешь, что все это не особо меня вдохновляет, — ответила она.

— Не вдохновляет, потому что до сих пор ты не встретила мужчину, который знает, как подстроиться под твой ритм. Думай об этом танце так, словно он первый в твоей жизни.

Разговаривая, они понемногу начали двигаться у окна. Лайнел был очень удивлен, что несмотря на протесты, девушка прекрасно танцевала. Он все еще не понимал, почему женщина, привыкшая к светским мероприятиям европейской аристократии, с такой неприязнью относилась к танцам, но решил, что это просто одна из тысяч вещей, которых он никогда о ней не узнает. Спустя несколько минут мисс Стирлинг все же улыбнулась, хоть и сквозь зубы, Лайнел сразу ответил тем же.

— Я же говорил, что это не так страшно. Я уверен, что когда ты впервые взяла в руки Кармиллу, то точно так же была комком нервов. А годы спустя тебе не хватило лишь пары миллиметров, чтобы не убить меня, хоть и стреляла ты со вставшей на дыбы лошади!