— Думал, я тебя продинамил? — Бэкхён жизнерадостно улыбается, хотя на сердце кошки скребут, и заказывает официанту чай на двоих. Чайник выбирает побольше, чтобы их надолго оставили в покое.

Чанёль после неторопливо наливает чай в две чашки и ждёт. Наверное, ждёт вопросов.

— Начинай с того, что помнишь. Твоя семья переезжала при тебе?

— Я тогда был совсем крохой, так что ничего не помню. И вообще это плохая идея. Я предпочитаю говорить о нас с тобой. Чонин — прошлое для меня, к которому возвращаться я не хочу. Мне нужен ты, а не он.

— Наплевать. Я сказал тебе, чего хочу. Если Чонин для тебя прошлое, то для меня — самое натуральное настоящее. И если ты считаешь, что я с ним так просто, то я тебе не завидую. И всё, что ты мне говорил тогда о собственных чувствах, — пустой звук. Потому что в твоих глазах я превращаюсь в человека, который спит с кем попало и с лёгкостью разрывает отношения без веских причин. Не слишком лестно для меня, не находишь? Рассказывай или проваливай. Так ты помнишь, как с соседями знакомились?

Чанёль не проваливает, остаётся, с трудом сглатывает, но всё же отвечает на вопрос:

— Я не помню. Мне кажется, они были всегда. И мы всегда дружили. О Чонине можешь не спрашивать. Он всегда был рядом, сколько я себя помню.

— И вы вместе хулиганили?

— Просто играли. Пару раз игрушки не могли поделить. Пару раз дрались ещё из-за какой-то ерунды. И как-то само собой вышло, что потом уже всегда вместе.

— И? Тебя же что-то привлекало в нём?

— Дерзость? — Чанёль отпивает из чашки и мрачно улыбается. — В десять он выглядел красивым, как картинка. Походил на ангела. Это я помню. Ещё помню, что у его матери руки не доходили, чтобы постричь его, и он бегал какое-то время с длинными волосами. Чтобы волосы не мешали, мать ему их немного завивала и укладывала. А он тогда подружился с одним новичком. Ну и вот, они пошли в туалет как-то, а тот парнишка возмутился, что это Чонин делает в мужском туалете. Дескать, ты же девочка, а девочке надо в женский. Ну, я могу понять того парнишку. Чонина одевали ярко и красиво, волосы ещё эти, ну и выглядел ангелочком и был тогда едва ли не самым мелким в классе. Чонин молча расстегнул брюки, демонстративно достал член и принялся отливать с гордым видом. Парнишка так и стоял столбом с раззявленным ртом*, а я тогда Чонином гордился. В двенадцать его уже никто бы не спутал с девчонкой, хотя он тогда был тёмный и тощий, но всё равно красивый. И после того случая он всегда носил только классические брюки и светлые…

Чанёль умолкает и растерянно смотрит на белую рубашку Бэкхёна. Бэкхён достаточно сообразителен, чтобы сложить два и два, и прикинуть, что именно в нём могло напомнить Чанёлю Чонина. А ещё он с лёгкостью может вспомнить, как помогал Чонину обустраиваться и разбирал немногочисленные вещи. В армию Чонин прихватил с собой как раз несколько белых рубашек и классических брюк.

— Скудноватый гардеробчик, — подметил тогда Бэкхён, с интересом изучая рубашки.

— Зато всегда стильно и к месту.

Бэкхён даже не задумывался о том, насколько сильно это запало ему в душу. И никогда не придавал значения тому, что после армии сменил свой гардероб на то, что “всегда стильно и к месту”. Ему просто нравилось и нравится до сих пор, как он смотрится в такой одежде. И Чонину тоже нравится. Чанёлю, судя по всему, нравится так же сильно, только он теперь в этом не признается. Ну и чёрт с ним.

Бэкхён вновь концентрируется на разговоре, жадно ловит каждое слово и ждёт, когда же Чанёль вспомнит ту игру с поцелуями, о которой говорил Чонин.

— Меня поначалу часто раздражало его желание покомандовать. Если Чонин чего-нибудь хотел, то хоть небо на землю падай, но всё должно быть именно так. Упрямый до жути. Причём всегда настаивал на своём даже тогда, когда имел дело со взрослыми. А ещё никогда не стеснялся высказывать свою точку зрения, даже если она расходилась со всеми прочими. Потом, правда, он стал сдержаннее и скрытнее. Вплоть до того, что даже помогать старался так, чтобы об этом не узнали.

— Но тебя-то что по-настоящему привлекало?

— Не знаю. Не так просто объяснить, почему к одному человеку тянет сильнее, чем к прочим. — Чанёль пожимает плечами и допивает чай. — Он как наваждение всегда был. И когда мы дурачились или играли во что-нибудь, он всегда так удивительно легко перевоплощался и играл роль, как будто был настоящим актёром. А ещё в любых состязаниях крепко держал меня за руку и так уверенно говорил, что мы непременно выиграем. И выигрывали ведь. Он говорил, что я делюсь с ним силой, но мне всегда казалось, что наоборот. После игр с дурацкими поцелуями он стал на меня так смотреть… будто раздевал взглядом. Поначалу ещё ничего было, но потом во время совместного мытья в бане я стал замечать, что он не просто смотрит, но и возбуждается. Дальше было только хуже. Странное это довольно-таки ощущение — видеть, как у кого-то на тебя мощно встаёт. Немного пугает, но и лестно. Я и не помню, когда не выдержал. Просто обернулся, а он смотрит и вдруг отводит глаза, и у него стоит. И он весь такой… красивый и горячий, и возбуждённый до предела. Я тогда подошёл и посмотрел открыто на его бёдра, а там эта твёрдая и толстая штука, на головке блестит… И он поднимает голову и виновато улыбается, говорит чушь какую-то, извиняется по-дурацки. На меня и накатило. Сам не думал, что так выйдет. Опомниться не успел, а я уже на коленях с членом во рту, а он тихо так стонет и путается пальцами у меня в волосах. Думал, что сдохну тогда, но ничего, выжил. Про первый раз тебе тоже рассказать? — Чанёль улыбается совсем не весело, кажется, вот-вот всерьёз расплачется. Бэкхёну больно и неловко, но удержаться нет сил, и он кивает.

— Я тогда повздорил с ребятами из футбольной команды. Счёт в игре был равный, а потом нам забили ещё раз. Все решили, что по моей вине. Я так не считал. Ну и сцепились в итоге. Я один, а их больше. Наваляли, конечно. И тут Чонина принесло. Он как увидел меня в таком состоянии, и всё. Если бы это с ним случилось, он бы и до драки дело не довёл. Он спокойный тогда уже был и ловко сглаживал конфликты. Но когда дело касалось меня, слетал с катушек. Может, это тоже имело значение, потому что вряд ли многие могут похвастать тем, что у них есть человек, который в огонь и воду за них кинется. А Чонин такой — за меня он вечно кидался и в огонь, и в воду без раздумий. Я тогда с ума сходил, но всё равно это было приятно. Приятно осознавать, что я настолько дорог ему. Мы тогда частенько на чердаке у него дома зависали. Ну вот… он накладывал мне повязку на лодыжку, потом так посмотрел, что я не удержался и потянул к себе, чтобы поцеловать. У него тогда правая сторона лица была исцарапана, но он даже в крови… Начали целоваться — и всё. Ни я отлипнуть от него не могу, ни он от меня. Даже не помню, как раздевались. Помню только, что без защиты трахались — запасаться презервативами до того и в голову не приходило. И помню, что он долго меня растягивал, аккуратно и тщательно. Чуть ли не срывался каждые две минуты, шею до крови искусал — я думал тогда, что вовсе меня загрызёт, но он не останавливался и готовил. Хотел, чтобы мне было хорошо. И искал загадочную простату. Было забавно и неловко, но всё равно здорово. А потом он переживал, что я в рост вытягивался быстрее. Не хотел быть ниже меня. Всё переживал из-за этой ерунды, пока я не сказал ему, что так даже лучше. Если он легче, то точно меня не придавит, пока трахает, быстрее загрызёт, если не перестанет кусаться во время секса. Тогда он только и успокоился немного.

— Он заботливый, — тихо бормочет оглушённый всем этим Бэкхён. Это как заглянуть в чужую жизнь, куда можно заглядывать только двоим, а остальные — лишние. И прямо сейчас Бэкхён так остро чувствует себя лишним, что глаза пощипывает. А ещё знает теперь, откуда взялись едва заметные шрамики у основания шеи Чанёля, со стороны левого плеча.

— Наверное. В общем-то, да. После мне не хватало его молчаливой поддержки. Надёжности. С ним всегда была уверенность, что он рядом и всегда подставит плечо. И что всегда кинется на защиту, даже если силы неравны и точно огребёт.