– Большая честь, – сказал русский. – Очень большая честь.
– Вот именно! – рычал Цадо. – Я всю свою жизнь грезил о такой большой чести. Всю жизнь…
Следующее утро было бледным и серым. В самом начале дня немного шел снег, но это был только тонкий, зернистый снег. Он скрыл следы прошлой ночи, и белое покрывало в деревне между фронтами казалось неприкосновенным. Местами лежала колючая проволока, но в ней были большие бреши, так как в Германии больше, похоже, не было колючей проволоки. Снабжение никак не могло ее получить.
Птицы еще не проснулись. Обычно солдаты слышали их каждое утро, но сегодня для них было еще слишком рано. Это были вороны, которые по ночам садились на кронах нескольких покрытых инеем деревьев и с нестройным карканьем взлетали по утрам, наверное, чтобы поискать себе пищу. Некоторые солдаты боялись этих ворон и иногда стреляли в них. Поговаривали, что вороны выклевывают у трупов глаза и вообще питаются мертвечиной. Часовой в стрелковой ячейке на фланге позиции, извивавшейся на высоте деревушки Хазельгартен, устал. Он был одним из тех, кто боялся ворон. Его звали Пульвиц и он воевал с самого начала войны. Пять лет вороны ему не мешали, но теперь он вдруг начал бояться их. Он наблюдал в бесцветном рассвете дерево, которое стояло недалеко от его дыры. Там сидела полудюжина ворон, неподвижно, близко друг к другу и тихо.
Через полчаса они начнут шуметь, думал солдат. Но, видит Бога, я им сегодня для приветствия хлопну одну из этих, так что они весь день будут избегать этого дерева как чуму! Если бы была дробь… Стрелять по воронам из карабина смешно. Все равно, что охотиться на кротов с минометом. С ручной гранатой их тоже не убьешь. Они слышат, как она летит, и еще до того, как она взорвется, они улетели. Это же не так, как при ловле рыбы. О, небо, сколько мы тогда в Польше наловили рыбы, глуша ее гранатами! Но это в прошлом! Кто знает, будет ли вообще еще раз такое спокойное время, когда можно будет ловить рыбу. Во всяком случае, на это не похоже.
Он зевнул и постучал ногой о ногу. Было холодно. Он схватил карабин и пару раз машинально погладил холодный ствол. У них даже нет для фланга пулемета, думал он. Что тут будет, если это начнется? Я с моим карабином и шестью гранатами, а тут русские! Слева от меня на ста метрах не лежит никто, и только потом пулемет соседней роты. Если русские здесь начнут, то всем достанется! Надеюсь, они хотя бы тогда по крайней мере пришлют сзади еще людей. Если нет, остается только одно: спрятаться, зарыться! Но это свободное пространство там позади, до леса?
Он вытащил сигарету и закурил. На нем был плащ-накидка и подшлемник под каской. Вчера они принесли ему в дыру два панцерфауста, и с тех пор он больше не чувствовал там себя хорошо. Эти панцерфаусты непредсказуемы, думал он: кто знает, не взорвутся ли они, если их по недоразумению слишком жестко установить? Или не взорвутся ли они уже, когда откинешь кверху прицел? Один солдат рядом недавно вытащил гранату, и она взорвалась у него в руке. Но другие говорили, он якобы сам установил взрыватель, и определенно это был взрыватель с синим колпачком для задержки. Что случится, если применить синий взрыватель, и, несмотря на это, не будет задержки? Они больше не нашли колпачка, да и солдата тоже не могли спросить. Но в эти дни у них желтых взрывателей вообще не было.
Вот так и подыхают, думал солдат. Либо так, либо когда русские придут. Мы здесь не сможем отойти. Это невозможно. Он оперся на ствол винтовки, наблюдая за нейтральной полосой. Там не было никакого движения. Участок земли, на котором лежало несколько брошенных единиц техники, разбитых минометами, давно занесенных снегом. За нее шла линия русских. Если пристально рассмотреть ее, можно было увидеть снежные насыпи около их ячеек. Русские устроили свою позицию перед лесом. Они могут это себе позволить, думал солдат, они знают, что у нас здесь нет артиллерии. Да и где она у нас вообще есть Он смотрел вдаль за лес. Хотел бы я стать такой вот грязной вороной и посмотреть сверху, что у них там. Что они там поставили за лесом. Он выпустил сигаретный дым вниз. Ячейка была тесной. Если он поворачивался, то наталкивался на панцерфаусты. Если он двигал ногами, то наступал на ручные гранаты.
Черт побери, думал он, повезло, что они призвали, наконец, этого коммивояжера, продающего пылесосы, который живет рядом. Луизу, конечно, никак нельзя назвать красавицей, но кто знает, не попытается ли этот братец, все же, завести с ней шашни? Сразу видно, что он был ветреным парнем. Эти коммивояжеры вообще такие! А Луиза прыгала уже на кучу мужчин, пока я появился. Кто знает, что такая женщина может натворить, если ее муж так много лет не появляется дома? Наступит проклятое время, когда эта чертова война закончится. Она длилась и так достаточно долго, и сейчас ее уже все равно нельзя выиграть. Теперь ее можно только проиграть.
Он положил винтовку на бруствер и в тоске целился в ворон. Но он не думал стрелять в них. Было утро, и утром на фронте царило спокойствие. Выстрел вызвал бы всеобщий переполох, и тогда началось бы блеяние пистолетов-пулеметов с той стороны и выстрелы винтовок, и все это без перерыва на полчаса. Лучше хранить спокойствие, думал он. Спокойствие это хорошо. Нужно было бы быть часовым в тылу при штабе. Эти знают, что такое спокойствие. О, небо, почему я не стал водителем. Эти братцы живут как люди…
Он прислушался. Далеко за фронтом русских прозвучал выстрел. Он быстро взглянул на часы и покачал головой. Слишком рано для небольшого артобстрела, который всегда начинался к утру. Потом он услышал, как снаряд разорвался далеко справа от него. Он инстинктивно втянул голову, и последнее, что он увидел, прежде чем нырнул в дыру, были вороны, которые взлетели как по команде. Снаряд ударил дальше на несколько сот метров справа в нейтральную полосу.
Но еще прежде чем он взорвался, за фронтом Красной армии начался гул множества выстрелов, который, кажется, не собирался прекращаться. Пульвиц внимательно слушал с широко раскрытыми глазами. Он слышал, как приближаются первые снаряды. Они ложились ближе. Когда они взрывались, возникал визгливый, металлический звук, как будто сталкивались два стальных диска. И ясный, холодный воздух придавал этому звуку что-то угрожающее. Как при грозе, когда обрушивается молния с громом. Пульвиц втягивал голову все ниже. Лицо его приобретало тревожное, растерянное выражение, так как солдат Пульвиц знал из опыта, что этот вид огня ведется только перед наступлением.
Он еще был жив, когда минометы вмешались в огонь. Сначала это были крупнокалиберные, мины которых с клокотанием и шипением падали почти вертикально з большой высоты. А потом совсем близко был первый падающий с шумом удар реактивных залповых установок. Тут Пульвиц молниеносно поднял голову и взглянул на противоположную сторону. Его предположения были правильными.
На брустверах стрелковых ячеек он заметил каски. В каждой дыре минимум по три. Он снова быстро втянул голову, потому что возле его ячейки в снег ударила последняя серия ракетного залпа. Тридцать два попадания, подумал он. Или даже больше? Тот, кто рядом с ним, пропал. У него наверняка больше будет удачи, чем разума, если он переживет это. Эти снаряды попадают с довольно маленькими промежутками. Они падают плотно как дождь. Они взрываются совсем низко над землей и распыляют множество осколков. Боже мой, думал Пульвиц, они прикончат нас! Как я отсюда выберусь? После минометов вступила в действие батарея ракетных установок, которые стреляли крупным калибром. Ракеты приближались ревя, с ужасным, пугающим звуком, в котором, кажется, было что-то человеческое. Казалось, что они гибли с криком. Но вой во время их подлета был хуже чем попадание. Пульвиц заметил, как он начал потеть, и сорвал с себя подшлемник. Он больше не решался высунуть голову за бруствер, так как местность, казалось, просто кипела от разрывов. Гул больше не прекращался, и попадания сливались друг с другом. Он утратил чувство того, прилетит ли отдельный снаряд непосредственно к нему.
