А Саламат уже кричит:

— Девочка! Это девочка! Мы нашли в лесу девочку!

Мать бросает кормить черномазого мальчишку, кладет его рядом с собой прямо на землю и застегивает кофту.

— Какие глупости говоришь ты, Саламат! Откуда девочка? Чья девочка?

— Вот смотри, дада[3]! — еще громче кричит Саламат. — Разве это не живая девочка? Возьми, возьми ее, подержи. Видишь! Видишь!

И Саламат хочет передать девочку матери. Но девочка кричит, дрыгает ногами, упирается ручонками в худенькую грудь Саламат и совсем не хочет идти к этой чужой женщине.

— Поди, поди ко мне, — говорит старый Джафар. — Ты кричишь так, как будто тебя сейчас будут резать, как молодого барашка. Поди сюда, вот возьми пянир.

Девочка посмотрела на старого Джафара, потянулась к нему и схватила сыр. Джафар засмеялся: кхе-кхе-кхе. Девочка широко открыла рот и улыбнулась.

Маленький черноглазый брат Саламат подполз совсем близко к старому Джафару и закричал. Ему, должно быть, не нравилась эта новая девочка, которой дали такой большой кусок сыра.

— Кш, кш, кш! — взяла его на руки мать. — Кш, кш, кш! Молчи, мое солнце, молчи.

А девочка быстро, быстро принялась двумя передними зубками грызть сыр, потом вдруг потянулась к грязно-красной феске старика. Старик покорно подставил голову: «Сними, сними», — сказал он. Девочка стянула феску, старую красную феску, и, широко открыв рот, смотрела на совсем голый череп старика с белым пушком около ушей. Потом, не выпуская фески из рук, весело засмеялась и хлоп-хлоп-хлоп — застучала ручками по голове старика. Хлоп-хлоп-хлоп!

— Как твое имя? — спрашивает мать Саламат. — Как твое имя?

Девочка молчит, и только звонко стучат маленькие ручки — хлоп-хлоп-хлоп, и весело смеются глаза.

— Как тебя зовут? — наклоняется к девочке Саламат. — Как тебя зовут, мое сердце?

Девочка не хочет отвечать. Может быть она не понимает вопроса. И мать говорит Саламат:

— Надо покормить девчонку, все равно, как бы ее ни звали, она, должно быть, хочет есть.

— Ты говоришь, Туту? Она говорит — Туту! Слышишь, Саламат? — спрашивает старый Джафар. И Саламат слышит, как девочка твердит: «Туту! Туту!»

— Должно быть, ее так зовут, — говорит Саламат. Но какое странное имя, — смеются Кумру и Телли.

— Туту! Пускай будет Туту! Слышишь, Гюмюш? Ее зовут Туту.

Гюмюш слышит, но Гюмюш ничего не хочет отвечать. Он стоит совсем неподвижно, насторожив уши, и, вероятно, ему не особенно нравится, что девочка бьет по голой голове его старого хозяина, а все кругом смеются.

— Ну, будет, будет, — говорит Джафар. — Возьми девчонку, Саламат. Туту? Пускай зовут «Туту». Возьми Туту, Саламат.

Просыпается утро. Шумят, шуршат, потрескивают деревья. Перекликаются птицы — чинк-чирик-чинк! Крепко спит маленькая Туту рядом со своим новым черномазым братом, и рядом с ними спит сердитая женщина, сердитая мама черномазого мальчика. Спит и старый Джафар, спит Саламат, прижав худенькие колени к самому подбородку и уткнув голову в шерсть Гюмюша.

Скоро в путь. Вот сейчас проснется старый Джафар и пойдет в обход. Он посмотрит, как спят бараны, тесно прижавшись друг к другу. Он погладит шершавые морды верблюдов и усмехнется в седую бороду. Он скажет Гюмюшу:

— Так, так, старый! Может быть в последний раз идем мы с тобой в горы. Смотри хорошенько, не растеряй баранов.

А Гюмюш? Что делает Гюмюш? На этот раз он просыпается первым. Он быстро вскакивает, вытягивает морду к лесу и поднимает уши. Что это? Люди? Чужие люди в лесу, так близко от стоянки старого Джафара? И Гюмюш закатывается лаем и бежит к лесу. Он видит две тени. Тени идут к Гюмюшу. Вот из-за деревьев совсем близко подходит к Гюмюшу маленькая девочка с большим узлом в руке. Гюмюш на минуту перестал лаять. За ним уже стоит старый Джафар.

— Что с тобой, старик? Что с тобой?

Старый Джафар не видит девочки, и Гюмюш недоволен. Девочка стоит неподвижно — она боится Гюмюша, боится чужого старика. И только когда за девочкой появляется вторая тень — тень старой толстой женщины, Джафар соображает, в чем дело.

— Чужие! Ты говоришь, чужие? Эй, вы, кто вы такие? — дребезжит голос Джафара. — С какой стоянки?

Женщина подходит совсем близко к Джафару.

— Подержи собаку, подержи собаку, видишь — ребенок боится.

— Молчи, Гюмюш, — говорит Джафар, и Гюмюш поджимает хвост и ложится у ног Джафара.

Женщина всплескивает руками.

— Ай-вай-вай, аллах! Какое у нас случилось несчастье! Какое несчастье! Целый день вчера ходили по лесу. Потеряли дорогу в новый город.

— В город? В новый город? — переспрашивает ее Джафар. — Зачем вам новый город? Ты, почтенная женщина, что ты потеряла в новом городе, который забыл аллаха и его законы?

— Пусть завянут мои уши, ослепнут мои глаза, прежде чем я скажу тебе, зачем мы идем в новый город, — говорит женщина.

— Пусть будет по-твоему. Пойдем к стоянке, там поговорим, — сказал Джафар.

Гюмюш побежал вперед. За ним, опираясь на палку, худой, крючконосый шел Джафар. За Джафаром, переваливаясь, кряхтя и охая, шла женщина в длинных пестрых шароварах, в длинной, обшитой позументом кофте, в ковровом платке. За женщиной, путаясь босыми ногами в длинной серой юбке, шла девочка.

Туту с черномазым братом и Саламат еще спали. Мать уже проснулась. Увидев незнакомых, она вздохнула: «Опять чужие, которых надо кормить. Где голова у этого старого Джафара?»

Но обычай велит быть гостеприимным. И мать встала, поклонилась и сказала:

— Откуда ты, женщина? Будь нашей гостьей, и пусть дочь твоя будет сестрой моим детям.

Чужая женщина сказала:

— Мы шли так много и так далеко, что ноги у меня распухли как бревна. Позволь нам посидеть у твоего костра.

Мать Саламат еще раз поклонилась и ответила:

— Пусть костер мой будет твоим костром и дом мой твоим домом.

Чужая женщина тяжело опустилась на землю и стала снимать с себя сначала один платок, потом другой и третий. Мать Саламат наклонилась к костру, на котором уже стоял котелок с водой. Девочка села рядом с ней, все время любопытно глядя на спящих детей. Джафар стоял, опираясь на палку, и кряхтел:

— Кхе-кхе-кхе! Так ты говоришь — новый город? Кхе-кхе-кхе! Новый город, в котором столько нечестивых дел, сколько звезд на небе у аллаха? Зачем тебе новый город?

Чужая женщина молча разматывала свои платки. Потом сняла последний платок, встряхнула его, накинула на голову, прикрыла им рот и, вытирая пальцами жирные губы, тяжело вздохнула.

— Ай-вай-вай, хорошие люди! Разве по своей воле пойдет старая женщина в новый город? Разве она совсем потеряла стыд и разве не боится она навлечь проклятие аллаха на свой дом? Но когда у этой женщины есть сын, в сакле у которого пусто, как в пустом тазу, разве может эта старая женщина говорить что-нибудь? Сын говорит: веди дочку в новый город, веди в новый дом! Пускай там живет. Что может сказать против этого старуха? Девчонка красивая, девчонку замуж пора, хороший выкуп за нее дадут. А что такое этот новый дом? Кто знает?

Все время, пока говорила старуха, девочка сидела молча, насупившись. Несколько раз она порывалась что-то сказать, но каждый раз, взглянув на старуху, снова опускала голову и хмурила тоненькие брови. Она знает, что нужно молчать, когда говорят старшие. Она знает — так было в доме ее отца, и много раз бил ее отец, прежде чем научил ее молчать, когда говорят старшие.

Но если б можно было ей говорить, она рассказала бы, как тяжко живется ей в доме отца, как много приходится ей работать и как часто приходится ей голодать. Она совсем маленькая и худенькая девочка, и тетка Гульзар, которая живет в доме после смерти матери, всегда говорит, когда раздает хлеб: большому телу большой кусок, маленькому — маленький, и ей достается такой маленький кусочек, что она может проглотить его в два раза. А старый Мустафа, за которого тетка Гульзар хотела выдать ее замуж, — толстый, сердитый старик!