Разумеется, это произошло не случайно, а лишь только постольку, поскольку и в начале, и в конце столетия процессам исторической модернизации России была придана цивилизационная сущность, масштаб, глубина и направленность, которые и превратили логику исторической модернизации в логику цивилизационного переворота - формационные изменения в России в цивилизационные изменения самой России. Ведь в Августе 1991-го, как и в Октябре 1917-го, речь шла не просто о смене общественно-политического строя в России, а о нечто гораздо большем, еще точнее - о принципиально ином: становлении принципиально нового коллективного субъекта - нового общества, новой истории, с новыми ценностями национальной и исторической идентичности, способными так и настолько изменить локально цивилизационные основы российского общества, чтобы оно, собственно, перестало быть российским и в таком, цивилизационно измененном качестве стало доступным для произвольного исторического экспериментирования - в данном случае для его оккупации и ассимиляции западной цивилизацией.
Все это требует более внимательно отнестись к самому феномену Августа 1991-го, его исторической сути, к противоречиям и перспективам им порожденным, хотя бы потому, что это противоречия основательно заблудившейся в своей собственной истории современной России, хотя бы для того, чтобы извлечь уроки уже из только свершившегося и свершающегося в нашей истории, на наших глазах и с нашим участием.
5. ИСТИНЫ ИСТОРИЧЕСКИХ АНАЛОГИЙ
Для того чтобы понять историческую сущность Августа 1991-го, не ситуативную, определяемую случайными и оттого всегда преходящими причинами, а ту, которая определяется его местом в общем потоке бытия под названием "история России" и, следовательно, конечными основаниями и причинами исторического процесса, необходимо обратиться к самому историческому процессу, к его анализу как некой тотальной целостности, необходимо реализовать отношение к Августу 1991-го как к части этой тотальной целостности истории России - и формационной, и цивилизационной.
Именно на такой методологической базе обнаруживается, что феномен Августа 1991-го нельзя понять в отрыве от тех революционных преобразований российского общества, заданных поиском исторических ответов на вызовы исторической модернизации России конца XIX - начала XX в. Он есть их неотъемлемая часть, закономерная реакция на противоречия, порожденного характером, сущностью и основными направлениями революционных преобразований, начатых не только Октябрем 1917-го, но и прежде всего Октябрем 1917-го. Он есть запоздалая реакция на формационные крайности и цивилизационный беспредел Октября 1917-го. Впрочем, почему запоздалая?
Та же Французская буржуазная революция, начавшись в 1789 году, как политическая закончилась в 1794 году, но как социальная прошла через целую серию революционных катаклизмов и "самоуспокоилась" лишь с поражением Парижской коммуны в 1871 году. До этого, до того как окончательно войти в историческое пространство собственно буржуазного развития, Франция стала ареной борьбы не только старых феодальных субъектных сил и тенденций развития с новыми, буржуазными, выпестованными самим феодализмом, но и новых, связанных с формационными перспективами самого капитализма. Французской революции пришлось вести борьбу на два фронта: не только с реакцией из прошлого на новые формационные качества общества, но уже и с противоречиями самого буржуазного развития, с реакцией на буржуазные формационные качества из будущего.
Это хорошо зафиксированная в закономерностях всех буржуазных революций тенденция - забегания в революционном преобразовании общества вперед, к тем формам социальности, которые преждевременны, не соответствуют сложившимся реальностям и ближайшим тенденциям в их развитии, являются утопичными, если не вообще, то по отношению к достигнутому уровню развития производительных сил, которые в итоге через серию исторических потрясений их отрицают, сбрасывают с себя, как формы, препятствующие их развитию. При этом, чем радикальнее буржуазные преобразования, тем радикальнее претензии на преодоление самой буржуазности. И в этом парадокс буржуазности, отражающий необыкновенный исторический динамизм капитализма, который чуть ли не с момента своего возникновения связан с активностью субъектных сил не только собственного совершенствования, но и прехождения.
Что же говорить об Октябре 1917-го? Совершаясь на 128 лет(!) позже Французской, Русская революция совершалась в принципиально новых исторических условиях, когда на повестку дня были поставлены задачи радикальнейшей социализации капитализма. В этой связи социалистический уклон во всех русских революциях - это не случайность и тем более не историческая патология, а глубоко закономерное явление, коль скоро они присутствовали уже в буржуазных революциях сто с лишним лет назад. Социализм и связанный с ним коммунизм выросли не из России, не только из России и русских революций, не от отклонений от магистрали исторического развития, а из Европы, из капитализма как системы и его фундаментальных противоречий.
Другое дело, что в начале века для конкретно-исторических условий России более актуальными, соответствующими ближайшим целям и задачам исторической модернизации России, были цели и задачи буржуазно-демократической революции и только после этого и на этой основе, если хотите, вместе с ними, но никак не вместо них, цели и задачи социализации капитализма. Россия в начале века не исчерпала потенциала капиталистического развития, развития в направлении саморазвития буржуазных формационных качеств общества. Вместо всего этого России был навязан радикальнейший формационный переход, перед радикальностью которого бледнеет радикализм Французской революции - переход к освоению принципиально новых формационных качеств существования в истории, часть из которых была либо преждевременна, либо утопична в принципе. Октябрь 1917-го предложил обществу такие формы социальности, которые не считались с реальными возможностями их освоения, или такие, для реализации которых были необходимы экстраординарные меры, далеко выходящие за рамки гармоничных и эволюционных форм существования в истории.
Это, уже одно только это втягивало страну в режим развития, основанного на исторический потрясениях, которые, ко всему прочему, постоянно подпитывались цивилизационными источниками. В Русской революции, в отличие от Французской, существовал цивилизационный источник навязывания обществу формационных свойств и качеств, не считающихся со сложившимися реальностями, опережающих возможности их освоения - это подчинение формационного развития общества целям и задачам цивилизационного переворота, изменению основ локальности русско-российской цивилизации, генетического кода ее истории. В России формационный радикализм подпитывался и определялся цивилизационным беспределом - преодолением России как России, сломом основ цивилизационой идентичности России и в ней национальной русской нации. А это идеальная почва для навязывания стране и нации исторических экспериментов любых масштабов, любой направленности и любыми средствами.
В итоге Октябрь 1917-го в истории России стал нечто большим и нечто худшим, чем только социальной революцией - цивилизационным переворотом. В итоге он совместил в историческом пространстве России формационные потрясения с цивилизационными, наложил одну волну исторических катаклизмов на другую, подчинил цели и задачи исторической модернизации России, ее формационный прогресс целям и задачам цивилизационного переворота. В итоге он не мог не породить эпоху великих потрясений и ответную реакцию на них сил его отрицания и формационных - социально-классовых и цивилизационных этнокультурных. Он не мог не породить собственное отрицание, отрицание наиболее одиозных, а по ряду параметров и просто преступных сторон и результатов собственного исторического творчества. В итоге Октябрь 1917-го не мог не породить Август 1991-го.
Во всем этом проявились закономерности истории, необходимость Августа 1991-го в истории современной России, его историческая миссия - стать завершением эпохи великих исторических потрясений, средством преодоления цивилизационной неидентичности России и в ней национальной русской нации, средством формационного прогресса России, подчиняющегося не целям и задачам цивилизационного переворота, а целям и задачам исторической модернизации на базе саморазвития русско-российских цивилизационных основ, реализации не заемного, а собственного потенциала исторического развития.
