В итоге на рубеже XX и XXI столетий Россия оказалась с весьма запутанным историческим самосознанием. Она входит в новое, третье тысячелетие, по сути, с преданной историей, с радикально надломленными основами исторической идентичности. И если Октябрь 1917-го оторвал Россию советскую от России дооктябрьской, то Август 1991-го предпринял попытку продолжить этот процесс: оторвать Россию постсоветскую от советской и на этой основе вновь от России вообще. Логика поведения Августа 1991 в истории по отношению к отечественной истории элементарна до примитивности.
За образцы исторического бытия берутся хорошо себя зарекомендовавшие экономические, социальные, политические, культурные и духовные образцы Запада. При этом никого не волнует, что это все-таки образцы исторического бытия, выработанные и выстраданные иной культурой и цивилизацией в иной истории. Главное, что они функциональны и на их основе создана достойная человека жизнь. А потому России ничего не остается, как только просто их освоить. Для этого России предлагается вестернизироваться, то есть перестать быть Россией, освоить иную, не российскую логику бытия и развития в истории, что означает для России отказ от непрерывности собственной тысячелетней истории, собственной исторической, культурной и духовной традиции. Это неизбежно превращает и уже превратило Россию в разделенную во времени страну, основательно запутавшуюся в собственной истории. А конечный источник всего этого тот же самый, что и в Октябре 1917-го - навязывание России вместо логики цивилизационной модернизации логики цивилизационного переворота, изменение самого типа цивилизации, преодоление ее русско-российской сущности.
Август 1991-го стал новым отчуждением уже от отчужденной Октябрем 1917-го исторической реальности России в пространство еще большего отчуждения от основ исторической и национальной России - в пространство иной локальной цивилизации.
Именно здесь, в логике цивилизационного переворота, второго за одно столетие в истории России, содержится главный источник того зоологического нигилизма, который исповедуется по отношению к собственной истории. Он становится его закономерным и необходимым продолжением. В самом деле, Россию втягивают в такой масштаб и характер исторических изменений, такой формационной и цивилизационной глубины - одновременно и в новую формацию, и в новую цивилизацию, что для осуществления всего этого необходимо абсолютное преодоление всего, что противостоит такого рода изменениям, даже в прошлом. А такого рода историческим изменениям противоречит абсолютно все, и прежде всего сама история. Отсюда и масштаб, и характер исторического нигилизма.
Одно цивилизационное начало не может сосуществовать с другим в одном и том же историческом пространстве. Одно должно уступить место другому, одно из них должно победить. И для своего утверждения в истории оно нуждается в историческом оправдании и, следовательно, в дискредитации всей предшествующей истории, в представлениях о ее принципиальной порочности и неполноценности. На протяжении последнего столетия мы большей частью занимались критикой прошлого, а не наличной действительности, хотя именно она в большей степени и нуждалась в критике. При этом мы занимались критикой прошлого лишь постольку, поскольку в нашу жизнь входило его тотальное отрицание и, соответственно, когда прошлое не просто разрешали, но и понуждали критиковать.
Для всего этого вырабатывается весьма характерное отношение к пониманию собственной истории. Оно, собственно, и не является его пониманием, потому что ставится совершенно иная задача: не понять прошлое и на этой основе примириться с ним, а свести с ним счеты, отомстить ему с позиций современности, хуже того, с позиций иных цивилизационных основ и ценностей. Естественно, это не может не закончиться исторической вкусовщиной, весьма далекой от исторической истины, а в итоге разрушением прошлого как такового. Ведь современность не может быть тем, что она есть, если не опирается на адекватный себе фундамент прошлого. Разрушая его, мы разрушаем и современность, что, к слову сказать, и подтвердила наличная историческая реальность конца XX столетия в России. Как реальность, она усыхала на глазах и как раз по мере того, как из-под нее выбивалась историческая основа, ее действительные противоречия, подлинные свершения и истинный трагизм. Все это существует в ней в неразрывном единстве, как и в истории любой другой нации, и которое недопустимо разрывать, сводя историю только к какой-то одной краске, к одним процессам, будь то со знаком плюс или со знаком минус. И это в то время, когда история многомерна и абсолютно многомерна в своей многомерности, она не выносит односторонних подходов. Но именно их пытаются сделать доминирующими при осмыслении прошлого России, начисто разрушая тот баланс положительного и отрицательного, существующего в реальной истории.
Так, оттого, что мы выиграли II Мировую войну во главе с тираном, Сталиным, от этого нисколько не умаляется значимость нашей победы в мировой истории. Равным образом наша победа над фашизмом нисколько не теряет и оттого, что она далась нам ценой огромных человеческих жертв. При всех преступных политических и военных просчетах руководства СССР не следует забывать, что мы воевали все-таки против фашизма, исповедовавшего на Востоке, в отличие от Запада, войну на полное уничтожение. Следовательно, дело не только в нас и в недостатках нашего поведения в истории, но и в логике поведения нашего противника, просто освобождавшего пространство для расселения немецкой нации. На Востоке во все периоды II Мировой войны была иная война, чем на Западе - цивилизационная, не просто до военной победы, а до такой, которая стала бы прологом полного уничтожения русско-российской цивилизации, всего восточного славянства. Вот почему из 26 млн. 600 тыс. наших жертв во II Мировой войне 9,2 млн. приходится на демографические потери нашей армии, а все остальные 17,4 млн. человек на гражданское население. Но это не волнует тех, кто поставил перед собой задачу под маской псевдообъективности дискредитировать национальную историю России, в частности, на плечах борьбы со сталинизмом ворваться в святая святых национальной истории и устроить погром исторических и национальных святынь России.
В этой связи поражает характер навязываемой избирательности отношения к истории России и русской нации. В первом случае намеренно путается история вождей с историей народа и его выдающихся и просто личностей, история политического режима с историей национального государства и государственности, история классов с историей нации, история отдельного периода истории России с историей России в целом. И на этой основе ставится далеко идущая идеологическая задача: свести историю в целом к истории ее частей и посредством дискредитации части национальной истории дискредитировать все целое, всю национальную историю во всех ее основных проявлениях.
А именно, посредством дискредитации истории вождей дискредитировать историю самого народа и его лучших представителей, как живших в эту эпоху спорных вождей и только поэтому уже якобы не способных ни на что великое; посредством дискредитации политического режима дискредитировать саму идею русско-российской государственности; посредством дискредитации отдельных классов и слоев общества дискредитировать всю русскую нацию, сведя ее к люмпенизированной массе; посредством дискредитации отдельного периода в истории России дискредитировать всю ее историю, Россию как таковую. В связи с этим весьма показательным является избирательность отношения к самой логике поведения русской нации в истории, которая в этом случае увязывается с особенностями ее духовных архетипов.
В зависимости от переживаемого момента, тогда, когда ставится задача захвата власти, клеймят "рабскую душу", излишнюю покорность русского народа. Когда же, напротив, главной задачей становится удержание власти, основным объектом нападок становится непокорность русского духа, его бунтарско-анархистская и революционная составляющая. Вполне очевидно, и то и другое - заметное преувеличение того, что в действительности имеется в духовных архетипах русской нации и, соответственно, истории России, которая не была историей только рабской покорности русского народа или, напротив, историей лишь одних крестьянских войн и революций. В ней, как в истории отношений русской нации с собственным государством и властной элитой, было все, и это все определялось конкретными противоречиями конкретной исторической ситуации, тем, насколько они понуждали к покорности или протесту.
