У "свободных войск" и некоторых немецких солдат и офицеров была смутная надежда, что союзные державы могут призвать их принять участие в борьбе с большевизмом и присоединиться к войскам этих держав и белой армии, пытавшимся сбросить советское правительство. Было хорошо известно, что мистер Черчилль также предпочел бы такой вариант, поскольку латвийские и литовские вооруженные силы не считались достаточно надежными. Была даже слабая надежда, что генерал Ниссель, сам яростный антибольшевик, мог склониться на сторону этой идеи. Но ничего подобного не произошло, и "свободным войскам" пришлось отправиться на родину, где они были расформированы, достаточно, впрочем, небрежно. Осталось между их членами некоторое братство. Они вступили в бой в Верхней Силезии, когда в 1921 году Корфанти поднял свое восстание. "Свободные войска" вновь возродились в 1923 году, когда французы вошли в Рур, а вскоре перешли на сторону национал-социализма, став его первыми и наиболее горячими сторонниками.
Выполняя поставленную перед ней задачу, балтийская комиссия как раз накануне Рождества прибыла в Ригу для проведения официальных переговоров с латвийским правительством. И это дало мне возможность познакомиться с этим очаровательным старым городом, одной из настоящих жемчужин средневековой германской готической архитектуры. Я гулял по узким, занесенным снегом улочкам, застроенным небольшими домами, а колокольчики, торжественно звенящие на церковных шпилях, создавали ощущение волшебной сказки. В опере мы насладились великолепным спектаклем - оперой Чайковского "Пиковая дама".
Завершающей главой нашей экспедиции стала краткая остановка в Ковно (ныне Каунас, Литва), носившем знакомые черты обычного русского провинциального города. После возвращения в Берлин комиссия была расформирована, хотя оставалась еще масса дел, которые необходимо было закончить в последующие месяцы, с тем чтобы привести этот эпизод политической жизни того времени к логическому завершению.
А между тем мой новый шеф, барон фон Мальтзан, утвердился в качестве главы Русского отдела МИДа. Барон был моим старым, еще с университетских времен, другом, поскольку мы были членами одного общества "Боруссия" в Бонне. Я часто встречался с ним во время моей службы в Берлине, а позднее в Гааге. Он был одной из самых сильных и волевых личностей в послевоенной Германии. Очень умный, интеллигентный, хотя и не обладавший глубокими познаниями. В нем уживались железная воля и энергия с большой проницательностью и гибкостью методов. Его огромные интеллектуальные способности нисколько не мешали ему с цинизмом и откровенным пренебрежением игнорировать подчиненных, с которыми ему приходилось работать. И таковым он признавался почти всеми, кто с ним встречался. Он был поставлен в невыгодное положение своего рода комплексом превосходства и тем фактом, что этическая сторона его личности не соответствовала его политической и интеллектуальной смелости. В последующие годы он играл огромную роль как глава восточных отделов, а впоследствии как статс-секретарь и посол в Вашингтоне, пока не погиб в автокатастрофе в 1927 году.
Поскольку в последующие месяцы балтийская политика отошла на второй план, Мальтзан счел разумным перевести меня на другой пост, и потому в марте 1920 года я был назначен первым секретарем недавно организованной дипломатической миссии в Варшаве. Дело в том, что спустя некоторое время после заключения перемирия, когда во вновь созданном Польском государстве Германию представляли дипломаты-любители, дипломатические отношения между двумя странами были прерваны. И теперь предпринималась новая попытка установить их на более долгосрочной основе.
Я оставлял МИД в более рабочем состоянии, чем то, в котором он пребывал, когда я поступил в него год назад. Подготовка к мирным переговорам в Версале, игравшим главенствующую роль в деятельности МИДа, закончилась вместе с подписанием Версальского договора, или Diktat, как его немедленно окрестили в Германии. Однако споры о том, стоило ли его подписывать или же следовало отвергнуть, не считаясь с последствиями, по-прежнему разделяли общественное мнение и стали одним из главных камней преткновения в истории Веймарской республики.
Так, граф Брокдорф-Ранцау, министр иностранных дел, ушел в отставку из-за этого конфликта, предпочтя вернуться к частной жизни. Эта отставка лишила Германию сильного и блестящего руководителя внешней политики. Я в то время находился в слишком подчиненном положении, чтобы войти в орбиту графа, и лишь спустя несколько лет между нами установилось тесное сотрудничество.
Общая ситуация в Германии была далеко неустойчивой. Еще до того, как я покинул Берлин, опасный кризис потряс республику до основания - так называемый "капповский путч". Попытка крайне правых элементов захватить власть была отбита. Поскольку государственные чиновники и высшие офицеры остались верными существующему правительству, то уже самая первая попытка захватить правительственную машину в столице провалилась. Кабинет министров, которому в полном составе удалось бежать из Берлина, сумел организовать принятие контрмер, находясь вне столицы, и потому даже без всеобщей стачки, которую грозились объявить рабочие, восстание "капповцев" было подавлено.
Однако последствия его пришлось ощутить позднее, ибо коммунисты ухватились за столь удобную возможность, чтобы вновь начать революцию и забастовки в индустриальных районах. Политические убийства, совершенные нацистами, - убийство Эрцбергера, в первую очередь, - стали зловещими предзнаменованиями. Витавшая в воздухе опасность французского вторжения в Германию со стороны Рейна стала явной после оккупации французами Франкфурта, осуществленной под неубедительным предлогом.
Я был полон беспокойства, когда в начале апреля уезжал в Варшаву. Было очевидно, что моя работа в Польше - стране, отношения с которой были столь осложнены многолетней взаимной неприязнью, - будет крайне трудной. Все предстояло строить на пустом месте, поскольку в Варшаве до сих пор не было даже дипломатической миссии. И как бы в подтверждение ненормальности ситуации мне пришлось добираться в Варшаву через Данциг, так как прямая линия Берлин - Познань до сих пор не была восстановлена.
Варшава, 1920-1921 гг.
МИД попросил меня проделать всю подготовительную работу по обустройству нашей миссии и в первую очередь найти комнаты под офис или, если возможно, купить дом под постоянную резиденцию. Первое, что должен был предпринять недавно назначенный посланником граф Оберндорф, - это последовать вскоре за мной в Варшаву. Я давно знал Оберндорфа. Его родители жили в Гейдельберге, в старом доме, выходившим окнами на Некар, и в этом доме часто бывали члены моей студенческой корпорации. В МИДе граф работал в отделе под началом моего отца. Это был типичный представитель дипломата старой школы - развитый, дружелюбный, прекрасно говоривший по-французски и убежденный, что все острые различия между руководителями разных стран могут быть разрешены посредством личных контактов.
Прибыв в Варшаву, я отправился в МИД Польши, а не в отель, поскольку все они были забиты, а я по-прежнему так и не овладел техникой подкупа швейцаров. Дружелюбный Chef de Protocole граф Пржендецкий велел молодому секретарю отправиться со мной на поиски жилья. Пржендецкому удалось найти для меня и моего слуги две комнаты в третьеразрядном отеле, расположенном где-то в районе гетто. Отель кишел клопами, и на другой день я обратился за помощью к германскому паспортному чиновнику, бывшему торговцу из Познани, который прожил в Варшаве уже несколько недель, и он помог мне снять несколько меблированных комнат, которые хозяин квартиры - еврей - приготовил для сдачи в аренду. Так что позднее ко мне смогла присоединиться и жена.
Вопрос поиска комнат для дипломатической миссии решился даже быстрее, чем я предполагал. Пожилая пара, владельцы величественного дома на одной из тихих улочек, прилегавших к главной улице Варшавы - Уяздовской, - пожелала продать дом, пусть даже германскому правительству. Я постарался завершить сделку как можно быстрее ввиду падающего курса польской валюты. Хозяева дома освободили несколько комнат для офиса миссии, а позднее, когда я нашел для них подходящую удобную квартиру, и весь этаж.
