Часто эта рутинная работа в офисе прерывалась совещаниями - в самом МИДе, или с представителями других министерств, или с представителями нацменьшинств, или с промышленниками, или переговорами с представителями иностранных держав о технических вопросах, или подготовкой ответов на запросы депутатов рейхстага. А иногда мне приходилось участвовать в регулярно проводимых сессиях межминистерской экономической комиссии, где практически решались все вопросы экономической политики рейха на протяжении всего периода существования Веймарской республики.
Четверо представителей из МИДа, министерств финансов, экономики и сельского хозяйства, входившие в комиссию, были столь опытны и квалифицированны, что отдельные министры, в основном, были вынуждены соглашаться с ними и не могли игнорировать их мнение. Вероятно, лишь Шахт, сам очень сильная личность и первоклассный специалист, являлся здесь исключением. Вообще говоря, Германия времен Веймарской республики управлялась высшей министерской бюрократией, которая пользовалась доверием министров и парламента, поддерживала тесные отношения с прессой и промышленниками и очень хорошо справлялась с возложенной на нее задачей.
Мне следовало бы начать свой рассказ о МИДе времен моей работы в нем с упоминания о самой важной персоне министерства - министре иностранных дел в течение всего срока моего пребывания в Берлине, Густаве Штреземане. Но каким-то образом я упустил из виду этот вопрос, возможно, под впечатлением того, что он не был карьерным дипломатом, и роль, которую он играл, столь далеко выходила за узкие границы деятельности нашего министерства, что он просто не вписывался в рамки этого бюрократического института. С другой стороны, его связи с наиболее важными сотрудниками министерства были столь тесными, что он оказывался все более и более вовлеченным даже в обычные рутинные вопросы деятельности МИДа, а потому мне бы хотелось добавить в связи с МИДом несколько замечаний, касающихся его роли как министра иностранных дел.
Штреземан, выходец из восточных пригородов Берлина, принадлежавший к нижнему среднему классу, был в тот момент, когда он принял министерство, не совсем свободен от подозрений и чувства собственной неполноценности по отношению к знати и карьерным дипломатам. Однако вскоре он убедился в лояльности и преданности персонала МИДа. Между ним и его коллегами возникло чувство взаимного доверия, доходившее временами до дружбы. Персонал МИДа и дипломатических миссий за рубежом был слишком многочисленным, а сам он был слишком поглощен бесчисленными и разнообразными обязанностями, что мешало близким контактам с большинством своих сотрудников. В чем была и его слабость, и его сила, так это в том, что он - лидер своей собственной партии, хотя работа .и в Reichstag, и в Кабинете министров поглощала большую часть его времени.
Поскольку степень влиятельности министра иностранных дел зависит, главным образом, от прочности его политического положения внутри страны, то и МИД, и наша внешняя политика извлекали огромную выгоду из того факта, что Штреземан играл ведущую роль как в рейхстаге, так и в германской общественной жизни в целом. Но кроме этого он увлекался театром и интересовался литературой. Он любил вечеринки и встречи с людьми. Рутинная работа по руководству сложной бюрократической машиной быстро надоедала ему, и он всячески старался избегать ее, даже если у него и было на нее время. Он абсолютно не был бюрократом и мог привести подчиненных в отчаяние своим нежеланием придерживаться договоренности о встрече или выдерживать до минуты продолжительность своих бесед.
Наиболее выдающейся и характерной чертой личности Штреземана была его граничащая с гениальностью способность подхватывать политические идеи и развивать их с учетом внутренних и внешних проблем в любой отдельно взятой ситуации. Возможно, он не был творческим гением в разработке политических планов, но обладал изумительным чутьем, берущим начало больше от вдохновения, нежели от интеллекта, и умением трансформировать идеи, представленные ему, в нечто поразительное, но убедительное и вполне приемлемое. Так, в ходе сессий Совета Лиги Наций он поражал своих коллег, которые тщательно готовили комментарии к повестке дня, тем остроумием и изобретательностью, с которыми он игнорировал тенденцию политической мысли, представленную ему, и решал вопрос совершенно другим, неортодоксальным образом. И его метод почти всегда успешно срабатывал. В этой тактике ему здорово помогало его огромное ораторское мастерство.
Успехи Штреземана на трибуне Reichstag были тем более поразительны, что ему не хватало личного обаяния и располагающего, почти музыкального голоса Бриана. Но неподдельная страстность и очевидная искренность, звучавшие в его речи, всегда вызывали энтузиазм или, по крайней мере, восхищение слушателей. На протяжении почти четырех лет моей работы в Восточном отделе я пользовался доверием Штреземана, которое за пределами официального общения перешло в более близкие человеческие отношения. Именно Штреземан доверил мне ответственный и трудный пост посла в Москве. Его политическая смелость и идеализм, которыми нельзя было не восхищаться, даже если это впечатление было обманчиво, оставили в моей душе и памяти глубочайшее и самое яркое впечатление из всех воспоминаний, связанных с ним.
Отношения с Россией
С тех пор как Мальтзан возглавил Восточный отдел, отдел этот стал занимать в МИДе особое положение. Он находился несколько в стороне и был почти автономным, и облако секретности, почти мистической, окутывало его деятельность. Чиновники МИДа с облегчением поняли, что отныне их не касаются тайны восточного мира и его политики, поскольку есть, слава Богу, люди, готовые взвалить на себя эту работу, и что не стоит им мешать. Подобный образ мыслей до некоторой степени проистекает из того факта, что западные политики казались чиновникам МИДа намного более понятными и по языку, и по традициям, и по образу мышления и, последнее, но немаловажное: дипломатические и консульские посты в дипломатических миссиях на Западе считались куда более перспективными и комфортабельными, чем таковые в странах Востока. Среди чиновников также было распространено некое смутное чувство, что дипломату придется неопределенно долго оставаться с царстве Востока, если он будет эффективно и плодотворно работать в Восточном отделе.
Но кроме этой карьерной тактики была и другая причина прохладного отношения к восточным делам, заключавшаяся в том, что в отношениях Германии с восточно-европейскими народами не было ни симпатии, ни понимания, которые являются необходимым предварительным условием для заинтересованной и успешной работы дипломата. Так, все, касавшееся Польши, было несимпатично с самого начала. Отношения с этой страной были омрачены проблемами дискриминации немецкого меньшинства, а столица государства и места расположения германских консульств - просто омерзительны.
Наша политика по отношению к Советскому Союзу также не вызывала больших симпатий у сотрудников германской внешнеполитической службы. Способствовать поддержанию дружественных отношений с правительством, чьи методы были столь отвратительны и связаны с поощрением подпольной деятельности Коминтерна, казалось нам почти извращением. Последователи большевистской веры в Германии также не вызывали симпатий. Лучше держаться от всего этого подальше - такова была простая формула, к которой сводилось общее чувство по отношению к Восточному отделу. Но эта всеобщая сдержанность по принципу "не было бы счастья - да несчастье помогло" обернулась большим плюсом для тех, кому приходилось заниматься неприятными восточными делами, поскольку дала им реальную возможность действовать по-настоящему независимо в пределах своей компетенции.
Главной проблемой Восточного отдела был, конечно же, Советский Союз. Однако центром, где творилась политика по отношению к России, был не МИД, а германское посольство в Москве, возглавляемое графом Брокдорф-Ранцау, а после ухода Мальтзана в МИДе не было никого, кто поддерживал бы тесный контакт с послом.
