"Какие гелендвагены?! Какое Зло?!" - мерекнул Путтипут.

- Шутка! - захихикал толстячок звенящим искусственным смехом, и плюхнулся без приглашения на ещё не остывший от Фрейдзона стул.

- Я не первый, и не второй раз тут наблюдаю, как ты на бумажках таксу рабам божьим экспонируешь.

Путтипут едва не подавился горькой обраткой солянки и "дагестанского".

- Пора познакомиться ближе, - объявил красномордый, и протянул веснушчатую красноватую лапу, на которой кучерявились длинные рыжие власы. - Мамона.

"Блатное погоняло", - мерекнул Путтипут.

Не успел он сам, в свою очередь представиться, как "Золотой" его опередил:

- А ты - Паутин Паутиныч.

Бледные брови Путтипута вскинулись на лоб. Мамона пояснил:

- Твои "клиенты" тебя так величают. Не говори, что не знал.

Путтипут неопределённо мотнул кумекалкой. Всё он знал, потому, что собирал досье на каждого.

- Второе своё погоняло знаешь? "Приблатнённый кэгэбэшник".

"Сцуки", - мерекнул Путтипут. Вновь сглотнул желчь и спросил:

- А вы, от кого? С кем...? В смысле, кем работаете?

Физиономия "золотого" посерьёзнела, и он гордо отрекомендовался:

- Демон алчности я. Из свиты Самого...

И указал кривым ногтем вниз, в направлении огненного каменно-жидкого ядра планеты. Вперив взгляд Путтипуту в зрачки, он спросил:

- Колись, чего больше всего желаешь?

Больше всего Путтипут желал денег - деньжищ большущих, огромнейших, сумасшедших. Ему уже в детстве остокоммуниздело бедное "совковое" житьё, когда приходилось считать в кошельке каждый шуршик, каждую звенелку, чтоб хватило на еду и на проезд. В юности также надо было тянуть от стипухи до стипухи, в молодости - от получки до получки. И пока служил на Восточном Ахтунге, откладывал - отрывал от еды и одежды каждую ахтунг-марку, копя на вожделенный технократический уродец марки "ГАЗ-24".

В котелке Путтипута вдруг мелькнул почти забытый эпизод, как однажды, в бытность ещё молодым гэбэшным опером в Ленинбурге, он поймал "ведьму", преподававшую постепенно выживавшим из ума одиноким тёткам заклинания для привлечения всяческих благ - мужичков там, денежек и прочей удачи. Арестованная сходу раскололась и выболтала в диктофон тайное заклинание "на деньги". Путтипут потом его зазубрил: "Иисусе Христе, с подпорою своею Приснодевой Марией, по небу высокому шли, мешки с деньгами несли. Мешки те сами собой раскрылись, да деньги с небес свалились. А я, раб Божий..."

- Как звать тя, добрый молодец? - спросила его ведьма.

- Оперуполномоченный Путтипут.

- "...а я, раб Божий, уполномоченный Путтипут, понизу шёл, да те денежки нашёл, все собрал, да домой отнес. Зелёные свечи, горите! Деньги ко мне в дом, теките! Дорогу не забывайте! Купюрка - к одной, третья - ко второй - все ко мне! Как липок медок, так, чтоб и денежки ко мне липли-прилипали, да больше не отлипали..."

Мамона думки его читает, смеётся, и наставнически ещё от себя поучает:

- При деньгах-то любой дурак - умный. Денежка не бог, а бережет. Денежки в кармане - все друзья с нами. За денежки тебе и черт спляшет. Алтынного вора вешают, а полтинного чествуют. Кто рупь украдет, под суд пойдёт, а кто слямзил мильёнов двести, того держат в чести. Деньги-то, ить, ни кровью, и никаким таким ауном не пахнут!

"Ты ближе к делу! - мерекнул Путтипут. - Чё, там насчёт "Gelandewagen"ов"?"

- Будут! - заверил Мамона и мотнул золотой лысиной в сторону входа.

Оттуда к их столику приближался с довольной миной гуманоид Рома Бейленсон, по кличке "Цепа" - официальный охранник мэра Босчака, а "в натуре" - подручный Путтипута по сбору "дани" с "теневого сектора" северной столицы.

Цепа, как обычно, не пожал ладонь Путтипута, а едва подержался за неё пальцами, сел на свободный стул и... не замечая Мамону, будто того тут вовсе не было, сходу затарабарил про делишки:

- Ну, Паутиныч, тебе подфартило! За те разы, что казиношники "Пулковской" нам торчали, они тебе конкретный взгрев подогнали. Ща! Токо не падай!..

И полез за каким-то предметом в карман. Путтипут засемафорил Цепе страшными глазами и едва заметно качнул носом на Мамону. Цепа предупреждающий знак уловил, обернулся, окинул взглядом зал, прямо сквозь Мамону, и не найдя ничего тревожного, повернулся обратно. Не глядя шефу в глаза, усмехнулся, как усмехаются над параноиками, и извлёк из кармана маленький свёрточек светло-бежевой замши. Развернув его на ладони, он явил Путтипуту чудесный крупный искусно ограненный изумруд.

- Вот, для супружницы твоей. Шышнадцать карат! Красава?! Скажи - бомба!

"Вот так сюрприз! Цепа Мамону не видит!" - мерекнул Путтипут и растерянно глянул на демона, на что тот, ухмыляясь, только развёл лапами. И золотые челюсти сверкнули, будто враз полыхнули тридцать три молнии.

"Раз Цепа Мамону не видит, значит, я, вроде как, экстрасенс! Типа избранный! Круто!"

Мамона закивал, все его три жирно-золотых подбородка затряслись, и он вслух выдал, огорошив Путтипута вконец:

- А Цепу твоего придётся вальнуть.

Путтипут едва не подавился вновь рванувшей из желудка желчью, и поглядел на Цепу. Тот преспокойненько достал из кармана пачку "Мальборо", зажёг сигаретку, и с удовольствием затянулся дымом заморского табака.

Мамона жестом показал, что у Цепы, типа, "в ушах бананы".

"Вальнуть Цепу?!" - мерекал Путтипут.

- Да. Грохнуть. Кокнуть, - подтвердил Мамона. - Хоть полонием трави. Чему тебя там, на кафедре ядов учили? Ну, не прям щас, конечно. Цепа твой слишком до хера знает. А сколько ещё узнает! Пока пусть ещё пошустрит годков несколько... пока.

Путтипут вгляделся в благостную физиономию Цепы и... на миг представил его усопшим. Вообразил панихиду, себя у гроба, с подобающей маской на челе. И мэра Босчака тут же. И шуструю жёнку мэра в богатом траурном прикиде. И Золотарёва - телохранителя Цепы...

- А Зиллера? - спросил Путтипут.

- Что, Зиллера? - вскинул рыжие брови Мамона.

- Зиллера, тоже вальнуть? Знает, не меньше Цепы. Я ж к нему всех с бабками отправляю. Налик берёт, а дома-то себе, небось, педантично, как немец, записывает - у кого, когда, сколько.

- Не! - нахмурился Мамона. - Ты всех-то уж, не гандошь! Придётся просто платить Зиллеру за молчание.

- Скоко?

- 27 лямов баксов в год.

- Скоко-ско-око?!

Половинкой глютеуса Путтипут даже сорвался со стула.

- Да проще щас его угандошить! Стоко бабок?! Ему одному?! Откуда?!

- Из закромов родины. Из трубы - длинной такой-предлинной, широкого диаметра. Да тебе государственных лямов не жалко будет - тебе ж со всех сторон лярды в оффшоры перечислять будут!

Путтипут перекрестился:

- Dein Reich komme! (Да приидет Царствие Твое!)

- Вот, ты алчный! - восхитился Мамона.

- Молодость - средство обеспечить себе старость. Обеспечиваю, как могу.

- Короче, - рассудил Мамона, - всех твоих шмеккеров тебе мочить не надо. Некоторых замамонь.

- Как?

- Трубочками. В детстве лягушек надувал? Ловишь жабку, вставляешь трубку ей в жопку и, как шарик, надуваешь. Так и этих своих бери, да накачивай "зелёным воздухом" - лавэ. Трубочки твои к их жопам должны прирасти крепче пуповин, чтоб ни за что сами не хотели оторвать - чтоб отрывать было больно, чтоб сроднились они со сверхдоходами и сами от тебя никуда не желали деться. Глядь, а они все уже с предприятиями, со счетами в Цюрихе и Берне, с недвижимостью в Монако, с невзъебенными яхтами, с жёнками, чадами, домочадцами, да с любодеицами. И все вместе - у тебя в кулаке, все тобой замамонены, все - твоя банда.

Путтипут перевёл взгляд на тающую сигарету в пальцах Цепы. Тот стряхнул пепел в жестяную трёхногую пепельницу, ткнул в неё окурок и смял. И Путтипут представил Цепу смятым окурком в этой самой пепельнице.