Когда глаза почти привыкли к слепящему алому свету, я заметил, что лезвие вовсе не напоминало ртутную лампу Лукаса, оно, скорее, выглядело, как колеблющаяся нить накаливания. Широкий ореол света создавал окружающий его воздух. Глупое желание поднести руку поближе к лезвию и ощутить тепло, исходящие от клинка, отпало само собой.
Камень поддавался лезвию с трудом: к мечу приходилось прикладывать немалое усилие, чтобы проплавлять гробовую плиту. Летели капли расплавленного камня, окалина, нечем было дышать. Но я не останавливался до тех пор, пока кусок камня, напоминающий круг сыра, с грохотом не рухнул вниз, едва не отдавив мне ноги. Свободен! С мечом наперевес я выскочил наружу.
Меч ярким факелом осветил вытянутое помещение с высокими сводами. Разогнанные алым светом причудливые тени попрятались за предметы обстановки и колонны, исписанные завораживающими письменами. Чудилось, в затхлом воздухе подземелья было разлито нечто неощутимое, немного подавляющее, но вместе с тем манящее. Это необыкновенное чувство было похоже на то, что я испытывал, находясь на Звёздной доске. Я решил, что именно так и стоило её называть, и никак иначе - это казалось правильным априори, просто так. Это странное чувство я испытывал тут уже не раз, загадка эта тоже имела ответ, но он пока никак не приходил на ум.
Загадки... если доведётся встретить здесь сфинкса, я уже не буду удивляться.
Тот гроб, из которого я выбрался, находился в нише в самом конце коридора. В глубине её, за саркофагом, стоял постамент, на котором возвышалась статуя: воин застыл в веках в грозной позе, подняв над головой занесённый для удара меч. Лезвие меча было выполнено из ярко-алого прозрачного материала. А на ногах у него были тяжёлые сапоги с фигурными, покрытыми мелкими знаками броневыми щитками. Я опустил взгляд еще ниже и заметил эти самые сапоги вовсе не на нём, а на себе. За ним виднелись несколько фресок, видимо изображавших важнейшие жизненные вехи погребённого, которого я фамильярно называл Йориком. Вместе с тем в памятнике чувствовалась незавершенность, а конец коридора утыкался в необработанный дикий камень.
Я обернулся к постаменту.
- Извини, как бы тебя ни звали при жизни, что так нехорошо поступил с твоими останками, забрал твой меч и сапоги. Сейчас они мне нужнее, чем тебе, я верну их, если будет возможность, - сумбурно сказал я просто для очищения совести. Я умыл руки - я ухожу.
Я всё ещё не мог понять причину моего поступка, не то чтобы меня грызла совесть, или я проявлял какое-то особое почтение к павшему века назад ситу. Грабить мёртвых для меня было противоестественным, отбирать вещи у живых казалось меньшим преступлением. А это, по-видимому, был представитель именно этого вида, или же расы, так как они смешались позже с людьми, если верить статьям из интернета. Но им я не верил, между реальным миром и кем-то увиденными его отблесками не может не быть отличий.
Сегодня мне уже довелось совершить немало безумных поступков: одним больше, одним меньше - это общей картины не меняло.
Рядом в этом тупике было еще несколько незанятых ниш. Я медленно пошёл по коридору мимо рядов ниш разных размеров. В каждой стоял саркофаг и изваяние. Одни статуи были велики, иные малы. Они замерли в самых разных позах, угрожающих и расслабленных, окаменевшие с повелительным жестом рук, с поднятыми и опущенными мечами. Или без них. Даже высечены они были на разный манер. Некоторые были изображены нарочито грубо, дышали силой, словно каменные защитники Сталинграда и атланты сталинской Москвы, другие выглядели словно живые - вот-вот пройдет пара мгновений и они сойдут с постамента и преградят мне путь. Грубые и плавные их лица невольно вызывали дрожь - столь яркие эмоции проступали через камень, даруя жизнь истуканам. У иных рядом с последним местом их пристанища лежали разные предметы: доспехи, знамена, модели звездных кораблей и зданий, во всяком случае мне казалось, что это были именно предметы такого свойства.
Я дошёл, громыхая чужими тяжёлыми, как грех, ботинками до конца галереи. Она резко разворачивалась в сторону, напротив поворота виднелся небольшой зал, в глубине его виднелась высоченная статуя. В отличие от сонма воинов и полководцев, гордо стоящих на своих постаментах, этот сит сидел на легком кресле, и троном оно совсем не было. Он, склонившись, упирался кулаком левой руки в подбородок, в правой же он держал прозрачную сферу, сквозь которую смотрел перед собой, то есть выходило так, что на меня. Пристально. Изучающе. Лицо статуи сита изрезали глубокие морщины, и оставалось только гадать, в каком расположении духа его изваял скульптор - читать столь нечеловеческое лицо я не решался. Саркофага не было. Помпезных украшений тоже не виднелось. За спиной его стена была просто выкрашена черными и белыми клетками. Как шахматы, очень большие шахматы. С насыщенно-чёрными и ярко-белыми полями.
Больше я рассмотреть не успел, поскольку вновь заметил, что за мной наблюдают. Я медленно обернулся. Ко мне не спеша подходил воитель в тёмном доспехе. Он не издавал ни звука, броня его не лязгала и даже не шуршала, шёл он абсолютно бесшумно, плыл, словно тень. В его руках лежал закрытый шлем, оружия на виду он не держал. Очертания его были смазаны, и как я ни пытался их рассмотреть, они упрямо расплывались в пространстве. Вместе с ним приближалась та непередаваемая атмосфера чужой власти и воли. Он был почти материален, но это был призрак. Всё живое в этой гробнице, без сомнения, мертво давно и надежно.
Призрак? Я человек рациональный, но рациональность, среди прочего, - это и готовность принимать мир таким, какой он есть, и изменять свое мнение в свете новооткрытых обстоятельств. Встреченный мной призрак - это фальсифицируемый факт: к примеру, он может быть истинной галлюцинацией. Хотя я и удивился, но мою картину мировоззрения духу сита обрушить не удалось, хотя он и ударил в самый её фундамент.
Мысли в голове вместе с тем смешались, я ничего не знал ни о традициях, ни о правилах поведения и этикете ситов. Пусть даже они были лишены моральных норм и построили идеологию вокруг эгоцентризма - как твердили мне не самые надежные источники, если бы они не умели договариваться, то никогда бы не построили огромное государство, а эта гробница не вызывала бы уважения к художникам и зодчим, создавшим её. Будь они безумными маньяками, какими их иногда рисуют, такое было бы исключено. Я постарался просто успокоиться и поступать так, как подсказывала интуиция.
- Здравствуйте, - я сделал неглубокий поклон. Достаточно, чтобы выразить уважение и не настолько низко, чтобы унижаться перед тем, кто стоит много выше тебя. - Прошу извинить меня за тот беспорядок, что я был вынужден тут устроить, но я не мог оставаться внутри саркофага. Это место для мёртвых, но не для живых.
Я опустил вниз меч, который все это время нёс перед собой подобно факелу, тени на стенах послушно перебрались на новые места. Трудно представить нечто более нелепое, чем стоять со световым мечом наперевес в одних сапогах и без штанов. Я старательно делал вид, что это абсолютно естественно и нисколько не умаляет моего достоинства. Одно из правил работы инженера - если что-то нельзя изменить: сделай вид, что так и должно быть, а убедить в этом можно попытаться даже самого себя.
Он молча смотрел на меня, затем небрежно кивнул мне в ответ и сказал длинную фразу на неведомом мне языке. Язык этот не показался мне ни певучим, ни очень красивым: согласных звуков и дифтонгов в нем было в избытке. Однако не подумайте, что он звучал, как какой-нибудь казахский - он был благозвучнее. Произнося свою речь, он указывал сначала в сторону коридора, из которого я вышел, затем он указал в сторону, из которой он вышел. При этом его речь выдавала некоторое удивление. Тон его голоса говорил скорее о привычке командовать, а не подчиняться.
Пока он говорил, я рассмотрел его в подробностях, хотя мое цветовосприятие и деградировало до монохромного в алом свете меча. Как в проявочной комнате. Лицо его напоминало скорее человеческое, нежели лицо того мудреца, восседавшего в кресле прямо за мной. Череп его был гладким, как у онкобольного, кожа имела нездоровый оттенок, через неё просвечивала сетка сосудов тёмного цвета. Радужка глаз была золотисто-янтарной, белок при этом был залит полопавшимися сосудами. Тяжелая челюсть со странными наростами, сломанный и криво сросшийся нос. На грудной пластине и левом наруче виднелись кнопки ярко алого и синего цветов, доспехи и шлем несли следы боя: царапины, выбоины и глубокие вмятины. Картину завершал тёмно-серый плащ, закреплённый на плечах металлической цепью.
