- Чай, - сказал Стив и поставил перед Броком кружку.
Тот молча вытащил из стопки толстый костер с логотипом любимой хоккейной команды и просунул под нее. Этот жест, эта любовь к порядку были такими привычными, что Стив с трудом подавил желание обнять Брока, прижать его к себе, чтобы затрещали кости. Наговорить кучу глупостей, о которых ему будет потом неудобно вспоминать, поцеловать – глубоко, жадно, пытаясь выгнать из него эту черную усталость, срастить надлом, который он чувствовал в нем всем своим существом.
- Я мудак, - хриплым от долгого молчания голосом произнес Брок, и Стив, ожидавший от него чего угодно: обвинений во вмешательстве в частную жизнь, заверений в том, что он не интересуется мужчинами, требований оставить его в покое, вздрогнул.
- Чертовски верно подмечено, детка, - ответил за Стива Баки, показываясь в пределах видимости с подносом в руках. – И то, что ты, наконец, это понимаешь – огромный шаг вперед.
- Простите меня, парни. Я, - он потер лицо ладонями, отчего негустая еще щетина неприятно зашуршала по загрубевшей коже. – Я знаю, что слова ничего не изменят. Но мне дохуя стыдно сейчас за то, в какое дерьмо я превратился. Не перед кем-нибудь, на всех остальных мне насрать. Ну, кроме Джека и, может, Боба. Но знать, что вы помните меня нормальным…
- Мы помним тебя всяким, - усмехнулся Баки. – Я так точно.
Брок, отняв руки от лица, внимательно на него посмотрел, но ни о чем не стал спрашивать.
- По поводу той идиотской объяснительной, - начал он, стараясь смотреть Стиву в глаза, получалось через раз. – Я готов…
- Я не давал ей хода. Брок, как ты не поймешь, что значишь для меня и Баки гораздо больше, чем какие-то формальности?
- Я такой идиот, - он снова уронил лицо в ладони и замер, не притронувшись ни к чаю, ни к бутербродам, которые принес Баки.
- Так что случилось? – решился все-таки спросить Стив.
- Мне двадцать два, и я видел такое дерьмо, что рад бы забыть – и никак.
- Первая командировка, - без вопросительной интонации произнес Баки.
- Да. Ливия. Чертов пустынный ад, где вместо воды – кровь, трупы и мухи. И чертов песок, и запах мяса, знаешь, как барбекю. И пыль. Она везде. Садится на лицо, скрипит на зубах. У меня кошмары, ПТСР и еще куча всего, как и у остальных, кто выжил. Но самое страшное не это. Я понял, что, если останусь там, в песке, постепенно превращаясь в мумию, никто не вспомнит обо мне уже через год. Просто некому. И возвращаться не к кому. Никто не любит меня. И я – никого. Никогда. Ни разу. Все боялся превратиться в раба, как Джек, который трясся над своей Молли со второго курса. Но мы вернулись, он женился на ней на следующий же день и сказал мне – я выжил, потому что она меня ждала. Я еще подумал – ха. Чего ж я тогда вернулся? И понял – пофиг. Миру, людям, спокойно пьющим кофе на мирных улицах и каждый вечер выливающим сотни литров драгоценной воды в ванну, – всем им пофиг, есть я или нет. И если я вдруг сверну себе шею, то кроме Джека, Боба и еще пары ребят из отряда никто этого не заметит. И как накрыло – хочу, чтобы меня любили. Кошмары замучили просто. Спать не могу, жрать не могу – даже смотреть на мясо, сразу трупы и запах барбекю. И я один. Кромешное, беспросветное одиночество. Я сорвался вчера. В том вчера, где нет вас, и мне двадцать два, а не пятьдесят. Наглотался дряни, подрался, наверное. Хотел пойти в гей-клуб, но меня не пустили. А потом будто очнулся – тишина вокруг. И вы рядом. Голова трещит, но это такая боль, живая, что ли. И я жив. И меня, может, наконец, любят, хоть я и мудак. Хоть и пытался все похерить. И война давно закончилась, и Джек с Бобом живы. И всем остальным по-прежнему пофиг, есть я или нет. И мне на остальных пофиг. Потому что у меня появилось главное. Я жил не зря. И даже не сдох. И на старости лет до меня, наконец, дошло, что жизнь коротка, и те, кто когда-то вбивал в меня нерушимое, казалось, правило: пидорам не место в армии, выкусили. Я жив, меня любят два охрененных мужика, и я по-прежнему служу. И даже если бы это было по-прежнему стыдно, мне тоже было бы похрен. Если страна не хочет, чтобы за нее умирали те, кто спит с мужиками… что ж, тогда я не стану за нее умирать.
Брок вдруг замолчал, глядя в потолок, сцепив руки на затылке, и Стив вдруг почувствовал то, что все это время лежало на поверхности: как он еще молод, их Брок. В этот самый момент, ему всего двадцать два. Не пятьдесят. Ему уже какое-то время не пятьдесят.
- Парни, вы… я пойму, если достал вас до кровавой рвоты, но…
Баки не дал ему договорить. Просто оказался как-то очень близко и поцеловал. Долго, вдумчиво, не скрывая своего удовольствия от процесса.
- Ты наш, детка, - нежно произнес он, едва оторвавшись от его губ. – Любой.
- Если ты думаешь, что сейчас я в состоянии огрызаться на «детку», то ты ошибаешься, Баки, - признался Брок. – Хоть хуеголовым называйте, только… - он снова потянул Баки к себе, целуя, распустил его волосы и жадно зарылся в них ладонями. – Это еще лучше, чем я помню. Это лучше всего, что я помню, если уж начистоту.
- Так уж и всего? – спросил Стив, чувствуя, как у него отлегло от сердца.
- Не могу решить, - Брок смотрел на него с вопросом, зная, что виноват, и только за это молчаливое признание Стив был готов простить ему килотонну потраченных нервов.
- Не надо решать, - Стив придвинулся ближе, погладил его шею и коснулся губами виска.
Брок повернул голову и поймал его губы своими. Этот поцелуй сильно отличался от предыдущего: опыта у Брока с шестнадцати явно прибавилось.
- Чего ты хочешь? – спросил у него Баки, целуя в шею. – И с кем.
- Всего. Для начала с тем, у кого меньше.
Баки рассмеялся – тепло, мягко. Стив давно не слышал у него такого смеха, наверное, года с сорок третьего, с того самого времени, как несчастья посыпались на них, как из Рога Изобилия. Счастье, конечно, тоже было, но даже оно не заставляло Баки так смеяться – нежно, ласково. Так, что желание его поцеловать становилось просто нестерпимым. Он не стал сопротивляться – притянул Баки к себе, целуя, чувствуя, что если не все, то ощутимая часть его личного мира становится на место. Они вместе. Это главное.
- Какие вы… - простонал Брок, наблюдая за ними поплывшим взглядом потемневших глаз. - Черт, обкончаться можно от одного вида.
- За этим дело не станет, - усмехнулся Баки. – Детка, ты точно…
- Не начинай, Баки, - попросил Брок, притягивая его к себе. – На мне сейчас тряпки сгорят к ебеням, а ты спрашиваешь, «точно ли я». Точно. Хочу ебаться в жопу с двумя охуенными мужиками. Нахуй тех, кто против. Ливия отлично прочищает мозги. Не будь вас, я б, может, долго еще не решился, но… Хочу, парни. Все? Или подписаться где-то нужно?
- Не нужно, - Баки нежно погладил его по шее и потянул вверх футболку, обнажая поджарый живот и тот самый огромный синяк на ребрах. – Но чуть что не понравится, будет неприятно, неудобно, стыдно – говори. Больно быть не должно. Должно быть хорошо.
- Да, - выдохнул Брок, буквально сдирая с себя футболку. – Будет. Я знаю. Будет охуенно. Уже так охуенно, что, если ты еще раз так сделаешь, я кончу.
Баки, улыбнувшись, снова лизнул его сосок, а потом сжал пальцами, заставляя застонать и откинуть голову на спинку дивана.
- Блядь!
Стив нежно поглаживал его по обтянутому джинсой бедру, целовал крепкую шею, с восторгом слизывая знакомый солоноватый вкус. Хотелось медленно стянуть с Брока плотную ткань, развернуть, как долгожданный подарок. Вылизать всего, вылюбить, снова сделать своим. Хотелось соединиться с ним всеми возможными способами, оплести собой, снова обрести целостность. Дело было даже не в сексе как таковом, а в том, что он болезненно ощущал отсутствие Брока. Как неприкрытый теплым одеялом бок, как недостающий элемент идеального мира, который опасно накренился без дополнительной точки опоры, как пустоту там, где должно быть знакомое до миллиметра тело.
Там, где должен быть Брок.
Брок повернул к Стиву голову и, вцепившись в волосы, жадно поцеловал, почти кусая, как всегда зверея от возбуждения, от желания, от жажды.
