Николас пробежал пальцами по краю стола, отмечая каждую зарубку на дереве. Еще два дня назад желание плюнуть на сделку с Роуз показалось бы ему немыслимым. И все же, если она не уважала их договор, что его с нею связывало?

«Ты прекрасно знаешь, что», – подумал он. Обнаружение последнего общего года для прежней временной шкалы и этой, какой бы она ни была. Этту, должно быть, швыряло сквозь проходы, через десятилетия и века, пока не выбросило в какой-то день общего года, без сил, раненую и одинокую. Надо было им поменяться целями, чтобы Роуз искала астролябию, а он – Этту, но он понимал, даже тогда, вымотанный, с ободранными нервами: у Роуз есть знакомства, которые позволят ей быстро разобраться с изменениями во временной шкале.

Николас уже готовил себя к ее холодной ярости, когда Роуз обнаружит, что он две недели не занимался поисками этой окаянной астролябии, как договаривались. Он и искал бы всерьез, если бы его не преследовал страх за Этту.

Как бы он ни поигрывал – в самых темных глубинах своего сердца – с мыслью поступить как эгоистичный подонок и сбежать, его душа восставала против такого бесчестья. Вот когда астролябия будет найдена и уничтожена, а будущее Этты восстановлено, он с удовольствием даст понять Айронвуду, что тот никогда ее не получит.

Но больше чести, важнее ответственности была сама Этта. Найти ее, помочь ей, преодолеть беду, как они и хотели. Она – его напарница.

Сердечко мое.

Он закончит со всем этим и займется собственной жизнью, как всегда и хотел. Мир путешественников никогда не был его миром. Ему не давали ни доступа к тайнам, ни дозволения исследовать глубины. В том мире он был лишь слугой.

Даже время Этты было для него подобно далекой звезде. Он изумлялся ее рассказам о прогрессе, о войнах и открытиях, но то будущее оставалось для него слишком далеким, чтобы прочувствовать его, пустить в свое сердце как что-то настоящее, а не выдуманное. Не говоря уже о том, чтобы на что-то в нем претендовать. Но суждено ли им было туда попасть и обрести дом или нет, он хотел восстановить мир, который Этта знала и любила.

Шум веселья в таверне время от времени прерывал грохот двери, швыряемой как штормовым ветром, так и заблудшими душами, искавшими укрытия. Николас снова сосредоточился на входе, высматривая знакомую вспышку золотых волос и голубые глаза.

– А ты не мог бы в кои-то веки сделать что-то полезное? Хотя бы избавить нас от того выродка в углу, например, – проворчала София, опуская голову на скрещенные на столе руки. – Если он так и будет пялиться на меня, обещаю напасть первой через минуту.

Николас моргнул, переводя взгляд из угла в угол, затем обратно на девушку перед собой.

– О чем ты, дьявол тебя раздери?

Источая волны презрения, София выпрямилась и мотнула головой в дальний конец таверны, в сторону столика, находившегося в прямой видимости от их собственного. За ним сидел человек в темном плаще и нахлобученной на мокрый парик треуголке, будто готовый при первой же возможности выскочить под ливень. Поймав взгляд Николаса, он тут же начал рассматривать свою кружку, барабаня пальцами по столу. Только тогда Николас заметил знакомое древо, вышитое золотом на тыльной стороне его перчатки.

Что-то, стискивавшее внутренности, наконец разжалось. Отверженный был из Линденов. Страж, если Николас не ошибался.

Или из Айронвудов, пытается поймать нас на приманку.

Ну нет – в последний месяц он стал подозрительным сверх меры. Человек Айронвудов напал бы на них открыто. Семья его отца не отличалась утонченностью, зато обладала редкостным даром не тяготиться убийствами. И все же он нащупал нож, припрятанный во внутренний карман сюртука.

– Сиди здесь, – бросил Николас.

Но, разумеется, София поплелась за ним, спотыкаясь от выпитого. Человек не поднял взгляда, даже когда они сели на пустующие стулья за его столиком.

– Тута занято, – буркнул незнакомец. – Я жду кумпанию.

– Полагаю, она уже прибыла, сэр, – заметил Николас. – Кажется, у нас есть общий знакомый.

– Неужто? – мужчина повертел оловянную кружку в руке. Повертел снова. И снова. И снова. Наконец, София выбросила руку и прихлопнула его ладонь, опередив Николаса на доли секунды.

– Хочешь и дальше испытывать мое терпение? – процедила она. – Давай, попробуй.

Страж отпрянул от ее стального голоса, моргнув, едва разглядел ее лицо – и черную повязку на нем.

– Ты это на маскарад нацепила, милочка, или просто…

Николас прокашлялся, уводя мужчину с опасной дорожки.

– Мы ждали… кое-кого другого.

Кожа стража выглядела, словно ее оставили у огня просушиться да забыли на несколько часов дольше необходимого. Николас хорошо знал такие лица – свидетельство долгих лет работы в море или у моря. Обежав зелеными глазами комнату, старик стянул шляпу и поправил парик.

Затем подтвердил, что понял Николаса:

– Видел тут… скажем так, видел такие рожи, которых обычно стараюсь обходить за милю. Прочесывают берег и город очень плотно. Поневоле задумаешься, стоит ли выручать леди из беды.

– Осторожность никогда не повредит, – кивнул Николас. – И где же та леди?

Старик, не обратив внимания на его слова, продолжил тем же капризным тоном:

– Говорили, от вас будет один. Ты, кажись, подходишь, – он перевел взгляд на Софию. – А об ей не слыхал.

Глаза Софии сузились в щелочки.

– Это мой компаньон, – пояснил Николас, пытаясь не дать разговору оборваться. Он понимал необходимость конспирации, но каждая секунда, в которую они не искали астролябию, была секундой, потраченной напрасно. – Так вы приведете нас к той леди?

Человек сделал большой глоток из кружки, закашлявшись, и замотал головой. Еще один вороватый взгляд вокруг, и его рука исчезла в складках плаща. Пальцы Николаса снова нырнули в карман, сжимая рукоять кинжала.

Но незнакомец вытащил не пистолет и не нож, а сложенный лист пергамента, расстелив его на столе. Николас, взглянув на красную восковую печать с выдавленным древом Линденов, снова поднял глаза на старика. София же выхватила пергамент, перевернула и встряхнула, словно ожидая, что из складок посыплется яд.

– Наш… цветок, – проговорил старик, подчеркивая выбор слова, – занят другими делами. И теперь, оказав ей любезность, я откланяюсь, чтобы…

– Любезность? – переспросила София, от эля ставшая бесцеремоннее обычного. – А вы разве не страж?

Мужчина оттолкнулся руками от стола.

– Был стражем, пока другая семья не поубивала моих. Теперь делаю, что заблагорассудится. Что в данном случае означает: откланиваюсь.

Николас встал в то же миг, что и страж Линденов, догнал его в толпе и схватил за рукав:

– Что еще за «другие дела»? Мы ждали ее…

Страж вывернулся из рук Николаса, задев другого завсегдатая таверны и плеснув элем Николасу на ботинки.

– Я похож на того, кому Роуз Линден станет открывать свои треклятые тайны?

Справедливости ради, учитывая его помятый вид и весьма впечатляющий шрам вокруг шеи, который мог остаться только от веревки, он был очень даже похож.

– Она сообщила вам еще хоть что-нибудь? – нажимал Николас, раздражаясь от того, что приходится повышать голос, перекрикивая повизгивание скрипки и громогласный смех завсегдатаев. – Она еще на острове?

– Ты по-аглицки-то разумеешь, милок? – усмехнулся страж. – Мне тебе, что, по-хранцузски растолковать или…?

Женский вскрик прорвался сквозь раскаты басовитого мужского гомона. Николас обернулся к их новому столику, обнаружив рядом с ним девушку-служанку, лихорадочно собиравшую раскиданные по столешнице осколки. Еще одна щуплая фигура в синей матросской курточке промакивала жидкость, капавшую со стола на пол.

– Ты, корова! – заорала София, выхватив тряпку из рук смущенной девушки и хлестнув ее по переднику.

– Случайно… Простите, ради бога… Споткнулась… – бедняжка едва могла выдавить полслова.

– Ты что, слепая? – расходилась София. – У меня один глаз, а я и то лучше вижу!