Их караул детей боярских

Сгонял, крича, с пути царя,

Тонуло эхо в звуках вязких,

Тек воздух с запахом угля.

Ударив плетью безответных,

Несущих кадку нечистот,

Царь подошёл к двери заветной.

Слизнев открыл невзрачный вход.

Палата узкая как келья,

Окно глядит в Москву-реку,

Стол, лавка, запах подземелья,

Икона яркая в углу.

Иван почувствовал, что боли

Почти утихли в голове.

Вошёл и встал, исполнен воли,

А солнце дернулось в окне.

Нырнуло в бездну глаз свирепых.

И заступив под этот взгляд,

Застыл с подносами нелепо

Слезнев, вспотев с главы до пят.

'Поставь на стол кушин и птицу,

Испробуй часть еды моей,-

Сказал Иван,- чтоб убедиться,

Что яда точно нету в ней'.

Тот закивал, рукав закинул,

С жаркого корку отломил,

Потом без страха и заминок

Её в раскрытый рот вложил.

Сжевал и хлеб, вино отведал

Под взглядом пристальным царя.

'Ну, полно, Семка, ты под это

Поешь весь завтрак мой зазря', -

Сказал Иван и сел на лавку,

Вкусил от хлеба и вина,

И с хрустом зуб вонзил в казарку:

'Ну, как идут твои дела?

Тебя я сватаю к юннице

Мстиславской, надо нам дерзать'.

Слизнёв замешкался, смутился,

Соображая, как сказать:

'Моя судьба в твоей деснице.

Княжна Мстислаская, что мы

Речем прекрасною юницей -

Из Гедеминовой родни.

Родни литовской, исполинской,

Как Глинский, Бельский, как все вы.

Как сам ты, по Елене Глинской,

Родня для всех царей Литвы.

Честь велика, не верю даже,

Недели две уж в горле ком;

Ведь стану я, великий княже,

Тебе ближайшим свояком!'

Иван хрустел капустой сочной:

'Из тех, кто тут живет в Кремле

Две с половино тыщи точно

Свои мне в свойстве и родне.

Но не литовский князь мне ближе,

А император Константин.

Он предок мой, нет в мире выше

Монаршей крови - он один.

Ещё наследник я Батыя,

Все повторяется как встарь,

Мои все степи зодотые,

Теперь как он я Белый царь!'

Декабрьский ветер смолк внезапно,

Не завывая, не шурша,

На миг как будто безвозвратно

Из всех и вся ушла душа.

Тоскливо двери заскрипели,

Шаги напомнили дворец,

Стал слышен даже свист свирели,

Гул голосов: 'Святой отец!

Благослови рабов нас грешных!'

Слизнёв шепнул: 'Митрополит'.

Иван навстречу встал неспешно,

Оставил кубок недопит.

Вбивая в пол тяжёлый посох,

Митрополит вошёл и встал;

В каменьях крест, седые космы,

В глазах ни злобы ни добра.

Царю степенно подал руку,

И тот её поцеловал

Кривясь, терпел как будто муку.

Митрополит ему сказал:

'Скажи, сын мой, опять убийцы

Тебе мерещились во сне?

Что этот бред не повторится

Ты клялся на иконе мне'.

'Что слышу, отче? - царь отпрянул, -

Меня хотели тут убить,

Убийц нашли мои дворяне

И увели допрос чинить.

Мне почему не хочешь верить?'

Митрополит махнул рукой

Слизнёву тот час отпрянул к двери,

Ушёл с понурой головой.

Иван сказал: 'Садись, святейший'.

Тот сел, рукой ударив стол:

'Хочу, сын мой, тебя утешить,

Пресечь души твоей раскол.

Огромной стала вдруг держава,

Нужны и дьяки, и писцы,

И кропотливая управа,

Не только пушки да стрельцы.

Не только знатных, но и всяких

Пустить тут надобно во власть,

А знать рвет дьяков как собаки,

Которым кость мешают красть.

А ты пугаешь всех толковых,

Боятся честные служить,

Ты веришь лжи и невиновных

Привык бессмысленно губить.

Был у меня князь Юрий Кашин -

Казань брал, воевал с Литвой

Как воевода бесшабашный,

А тут по делу под Москвой.

Он сыну свадьбу затевает,

Сыночка хочет поженить

На девке Ховринской, желает

За ней богатство получить'.

'И что? - Иван пожал плечами,

Косясь на стынущую дичь, -

Им голодранцам можно чаять

Богатство Ховриных достичь.

Самих же Ховриных не плохо

Привадить ближе ко двору.

Не нахожу я в том подвоха,

Тебя же, отче, не пойму'.

'Случайно вышло препиранье

У сына Кашина, вражда

Во время праздного шатанья

С Чулковым Гришкой у пруда.

Чулков сам к Ховриным решился

Сватьев заслать; в ножи пошли,

Но слава Богу люд вступился

И бой без крови развели.

Чулков лишь в рындах и подьячих,

Откуда гонор не пойму,

И князь конечно же назначил

Урок плетьми задать ему'.

'Так это кашинские рожи

Чулкова ждали на заре?

Хотели высечь, а сторожа

Моя взяла их на дворе? -

Царь откусил от стылой птицы,

Махнул рукой туда-сюда, -

Они совсем и не убийцы?

Вот так святая простота.

Они меня в засаде ждали

Не подавая голосов.

На стражу яростно напали.

Я их убью как подлых псов.

Тебе за всех просить охота,

Тебе лишь верю одному.

Но то никчемная забота.

Как помнишь, в прошлую весну?

Ты со боярами толпою

Ко мне в ночи как стая сов,

Связав охрану с жутким воем,

Ворвались, заперли засов.

Желали правды зло и громко,

Притворно сделав скромный вид,

Достопочтенный и покорный,

А я едва не был убит.

Ты был им стягом берегущим,

Тобой прикрылись бунтари

От гнева слуг моих бегущих,

Призывы слышавших мои!'

Иван умолк и стало слышно

Как бьют в церквях колокола.

Сперва вдали, потом всё ближе,

И зазвонила вся Москва.

Весь мир стал чудом колокольным.

Иван поднялся, встал к окну,

Поскрёб, ударил недовольно

Ногтём в оконную слюду.

Сквозь иней еле различались

Дымы над крышами домов,

Стрельцы верхом куда-то мчались,

Комки летели от подков.

Меж куполов воронья стая

Клубилась пеплом на ветру,

В поземке псы беззвучно лая,

Козу гоняли по двору.

Нырнуло солнце, снова вышло,

Плеснули вороны крылом.

В стенах пел голос еле слышно

Над колыбелью перед сном.

Выл ветер, в кузнице далёкой

Кузнец подковывал коней

И ветер в башне надворотной

Выл то слабее, то сильней.

'Меня лишали с малолетства

Свободы царствовать и жить.

И всё, что помню я из детства -

Убийства, бунты, реки лжи.

Чернь друг на друга поднимая,

Ратши и Глинские на круг

Травили ядом, колдовали

Открыто, не стесняясь слуг.

В Казань везли вдали от войска,

Что шло по берегу в огне.

Молил я за его геройство.

Про приступ не сказали мне.

Казанцы зря не взяли хана,

Что я им мирно предлагал,

А взяли турка от султана,

И дишь тогда я осерчал.

И жили бы как наш Касимов,

Но вот попутал их шайтан.

Прогнали наших побратимов

И правоверных мусульман.

Взорвали стену, жадный Курбский

В проём за славой побежал,

Но бой крепчал, погнали русских.

'Секут!' - он первый закричал.

Меня от славы уводили,

На приступ без меня пошли

И без меня не победили,

Лишь смерть позорную нашли.

Давно враги мое семейство

Счастливым видеть не могли,

И через яды с чародейством

Анастасию извели.

Царицу, милую юницу -

Мать шестерых моих детей.

Припомнишь ты, на ней женился

Когда пятнадцать было ей.

Сильвестр - лиса в овечьей шкуре

И злой предатель Адашёв.

Но хорошо, что милый шурин

Василий Юрьев всё нашёл.