На другой день мы поехали в Парголово на панихиду. У гроба страшно убивалась старшая сестра Баженовой. Поражало выражение необыкновенного покоя на лице умершей. Точно после тяжелого утомительного пути она заснула безмятежным сном. На погребении мне не удалось быть, так как я была дежурной.

На другой день после самоубийства в роту зашел вольноопределяющийся, недавно назначенный к нам в роту, лет двадцати четырех, фамилии не помню. Он говорил относительно самоубийства и закончил словами:

— Может быть, есть у вас еще кто-нибудь на подозрении, способный последовать примеру Баженовой?

Я вдруг увидела обращенные на меня взгляды.

— Я скажу… — услыхала я чей-то голос. — Да, господин вольноопределяющийся! Бочарникова!

Меня точно хлестнули эти слова. Что ж? Отпираться, лгать? Не в моем характере. Я опустила голову.

— Бочарникова! — обратился он ко мне. — Уйти из жизни вы сможете в любой момент. Но зачем кончать так бесславно, если свою жизнь сможете отдать родине за правое дело?

— Господин вольноопределяющийся, фронт развалился. Батальон расформирован. Все кончено!..

— Неужели вы думаете, что наше офицерство и все те, кому дорога Россия, останутся только зрителями всего происходящего?.. Нет, борьба скоро начнется, и жестокая борьба! Вот там вы и сможете, если захотите, пожертвовать своей жизнью…

Он еще долго говорил на эту тему. После этого разговора мне стало немного легче. Но с тех пор, куда бы я ни шла, замечала за собой Канценебину.

— Куда вы идете?

— Фельдфебель послал с поручением.

Следующий раз:

— Вы куда идете?

— Адрес нужный спросить у товарища.

У нее всегда находился готовый ответ. Впоследствии я узнала, что она была приставлена следить за мной.

Вольноопределяющийся оказался прав, и подоспевшие события вылечили меня окончательно от желания покончить с собой.

Доброволицы начали разъезжаться по домам. Выпал снег, и ежедневно со всех рот отправлялись команды в лес за дровами. Кругом рыскали красноармейцы, форма у них была черная. Раз доброволица семнадцати лет возвращалась среди леса домой со станции. Встречный красноармеец набросился на нее, пытаясь изнасиловать. На ее крик прибежал другой: «Как тебе не стыдно издеваться над женщиной?.. Оставь ее в покое!» Тот злобно толкнул девушку и, когда она упала, начал бить ее ногами. Второй силой оттащил его в сторону. На нее этот случай так подействовал, что она все время искала «черного», во всем остальном оставаясь нормальной. Мы об этом слыхали, но ее не знали, так как она была из другой роты.

Однажды доброволицы из нашей роты пошли в лес за дровами и встретились с другой командой. Одна из наших несла веревки и топор. «Дайте я понесу топор», — предложила соседка. Та дала. На шоссе показался красногвардеец, и вдруг она, занеся топор, бросилась к нему навстречу. Доброволица нашей роты замерла от ужаса. Мелькнула догадка: «Сумасшедшая!» Та же, не добежав несколько шагов, остановилась: «Черный, да не тот!..» — и медленно пошла обратно.

Лет пять тому назад я по объявлению нашла бывшую доброволицу, взводного 3-й роты. Я была приглашена к ней. На редкость милая и интересная дама. Конечно, вспоминали прошлое. Она покинула батальон сейчас же после расформирования. Я же оставалась в Левашове, пока от роты не остались я да еще одна доброволица. Когда я сказала, что многие при разъезде погибли, она ответила: «Ничего подобного! Это все одни разговоры. Доехала же я благополучно! — И тут же добавила: — Правда, пассажиры нашего поезда рассказывали, что солдаты на ходу сбросили в окно двух доброволиц…»

А сколько таких случаев было на тысячеверстных просторах России, когда наши возвращались домой! Ведь у нас были доброволицы из отдаленных мест Сибири. Я ниже расскажу только о случаях, известных мне самой.

Когда же мы коснулись боя у Зимнего дворца, она говорит: «Если бы была наша рота, мы бы все погибли, но не сдались…» Мне стало больно за свою роту. Не мы сдались, а начальство, во избежание лишнего кровопролития, приказало сложить оружие. Во-первых, я никогда не вступаю в споры, считая это бесполезной тратой времени. Во-вторых, мне не хотелось обижать милую хозяйку, доказывая ее неправоту. А в-третьих, из-за полной глухоты мне все ответы приходилось писать, что затрудняло беседу. Приказу начальства мы должны были подчиниться. Ведь не могли же мы на заявление поручика, что дворец пал и приказано сложить оружие, ответить: «Сдавайтесь, поручик, если хотите, а мы себя покажем. Вы говорите, дворец пал? Какие пустяки! В нашем распоряжении есть еще целая комната, кстати, с одним выходом, и по нескольку пачек патронов. Мы еще повоюем!» Так? Теперь опишу несколько случаев. Начну с «бескровных».

На площадке трамвая стояла доброволица. На остановке сели двое, юнкер и штатский. Увидев офицера, юнкер взял под козырек. Штатский, оказавшийся тоже юнкером, забыв, что он не в форме, тоже приложил руку к козырьку. В то время две трети пассажиров составляли солдаты. «А, св…чь, прячешься?» — наступая на него, заорали они. Штатский, видя, что дело плохо, бросился на площадку, солдаты за ним. Доброволица втиснулась между ними и крикнула юнкеру: «Прыгайте!» Тот на полном ходу благополучно соскочил. Взбешенный солдат наотмашь ударил ее по лицу кулаком.

И еще. Двадцатилетняя интеллигентная, хорошенькая Офицерова шла по Петрограду. Подскочили два солдата и нанесли ей несколько ударов кулаками по лицу. Она вернулась с распухшим, как от флюса, лицом.

В то время вагоновожатые, точно издеваясь, останавливали трамваи чуть ли не на полном ходу, отчего вся публика летела друг на друга. И не дождавшись, пока соскочат пассажиры, рвали с места. Публика, зная это, заранее напирала друг на друга и спрыгивала со страшной быстротой. Я ехала на передней площадке. Около меня стоял лет тридцати пяти солдат с симпатичным, изнуренным лицом и две бабы с мешками. Приближалась остановка. В дверях показались трое солдат. Один, белесый, с отталкивающей физиономией, заметив меня, закричал:

— Чего красногвардейцы смотрят и не расщелкают эту св…чь? Только нас позорят!

— Ничего не позорят! Если одна сделала глупость, а другая последовала ее примеру для нас ничего позорного, — огрызнулся зло стоявший на площадке.

— А ты кто такой, что защищаешь эту дрянь?

— Такой же солдат, как и ты!

У них завязалась перебранка. Бабы приняли мою сторону. Я молчу. Вмешиваться в разговор и получить от хама по физиономии или даже быть выброшенной на ходу с трамвая, как это случалось, мне, конечно, не улыбалось. В дверях показался офицер. Солдаты считали в то время чуть ли не за позор приветствовать офицера. Я нарочно, на виду у всех врагов, вытянулась как можно сильнее и отдала честь. На! Выкуси!.. Офицер с улыбкой ответно приложил руку к козырьку. Приближалась остановка. Публика сзади надавила. И когда я увидела, что белесый вот-вот должен соскочить, я, как храбрая шавка из подворотни, бросила вдогонку:

— Считаю выше своего достоинства вступать с вами в какие-нибудь пререкания!

Белесый, соскочивши на землю, повернулся и злобно поднял кулак:

— Я тебе покажу «достоинство»… — и «трехэтажное здание» обрушилось на мою голову.

Он попытался вскочить обратно, но пассажиры, прыгавшие со скоростью блох, его отталкивали. У меня что-то под ложечкой тоскливо засосало. «Если вскочит, обязательно залепит по физиономии…» — мелькнула тревожная мысль. Вагон с силой рвануло… Я вздохнула с облегчением: слава Богу, пронесло! Через несколько остановок, слезая и проходя мимо своего защитника, у меня вырвалось от всего сердца: «Спасибо, товарищ!» По изнуренному лицу солдата пробежала добрая улыбка.

Как-то во взвод вбежала доброволица: «Товарищи, из отпуска вернулось двое, над которыми солдаты издевались. Идемте слушать, они будут рассказывать». Мы направились в соседний взвод. Одна — интеллигентная девушка восемнадцати лет, вторая — высокая худенькая крестьянка двадцати лет.

И вот что мы услыхали. Они шли по Петрограду около каких-то казарм. На них напали солдаты и силой приволокли в помещение. Комната быстро наполнилась гогочущей солдатней. «А ну, барышни, раздевайтесь!» Видя, что те не двигаются, один, со словами: «Нужно помочь раздеться» — толкнул младшую на койку и, когда та упала, схватил ее за ногу и сдернул. Та затылком ударилась об пол. И сейчас же на них набросились и с подобающими выражениями и, оказывая «внимание», сорвали всю одежду… «Надо посмотреть, нет ли молока», — заявил один из них и схватил младшую пальцами за кончик груди, с силой перекрутил. Из надорванного соска брызнула кровь. Доброволицы заметили молоденького вольноопределяющегося, который, не принимая участия, смотрел на все со слезами на глазах. Вдруг, быстро повернувшись, он выбежал из комнаты. В это время в дверях появился прапорщик. «Товарищи, прапорщик Владимиров пришел!» Солдаты обратились к нему: «Господин прапорщик, мы тут свежинки приготовили!..» Тот, нагло улыбаясь, направился к пленницам. Вдруг дверь распахнулась и вбежали члены полкового комитета, по-видимому предупрежденные вольноопределяющимся. Они приказали немедленно вернуть одежду и освободить девушек. Тогда солдаты начали отмахиваться руками: «Да ну их к черту! Мы их не трогали. Еще заразишься от них!»