«Никого нет, надо идти к Пальчинскому. Черт, не понимаю, почему не присылают подкрепления», — говорил я, передавая юнкеру револьверы и гранаты, захваченные из залы.

«А может быть, там идет бой», — высказал он предположение.

«Возможно. Ну — я бегу. Да хранит вас Господь! Если все благополучно, я сейчас же назад. Простите, родной, что оставляю, но по совести иначе не могу.

И смотрите, в случае чего, живым в руки не попадайтесь. Пощады теперь не будет!..» — крикнул я уже из зала и понесся бегом к 1-му этажу.

Лишь в конце второго зала, у лестницы, попался только обрюзглый, маленький, седой придворный служитель, при моем приближении весь сжавшийся и задрожавший.

«А, револьвера испугался», — подумал я, заметив, что его глаза смотрят на мою руку, сжимавшую наган, который я забыл спрятать в кобуру. И от этой мысли рука было дернулась к кобуре, но сразу не попав в нее, я оставил руку с револьвером в покое.

Но вот и вестибюль, с которого началось наше победное торжество, приведшее к нескольким десяткам пленных и потере прапорщика.

В вестибюле была группа юнкеров и еще каких-то людей. Я бросился к юнкерам:

«Сейчас наверх. Налево, через один зал, а затем через другой, в коридор.

Там увидите открытую дверь налево, на лестницу. И там стоит часовой — юнкер Шапиро. Так немедленно отправляйтесь туда… Но почему вы без винтовок? Что это за люди?» — озадаченно-недоуменно, ничего не понимая, спрашивал я.

«Мы… Дворец сдался…» — наконец мрачно ответил один юнкер.

«Сдался?!.. Вранье, не может быть», — и я бросился в дверь под арку. Под аркой шумело, гудело, двигалось. И я, рванувшись в поток, напирающий в те же двери, что и мне нужны, проталкивался, дрался, и снова проталкивался, пока не очутился, совсем сдавленный водоворотом человеческих тел, перед лестницей в комендантскую, тоже всю занятую людьми.

От этой невольной остановки я начал уяснять, что действительно что-то случилось, но что, я не отдавал себе отчета.

«А, вот где ты? — Стой!» — оглушил меня окрик, и перед лицом, над плечами, отделившими меня от кричавшего матроса, показалась с трудом тянущаяся ко мне мозолистая, с короткими корявыми пальцами, рука.

«Он схватит меня за лицо!» — мелькнула мысль, и ужас овладел мной. И от этого ощущения я рванулся в сторону и вступил на ступеньку лестницы; и только тут я заметил, что еще немного выше стоит Комендант Обороны, а рядом высокий, с красивым лицом, вольноопределяющийся лейб-гвардии Павловского полка. Увидев Коменданта, я сделал еще усилие и, снова протиснувшись, поднялся еще на несколько ступенек.

Он заметил меня. И нагнулся ко мне: «Саня, я вынужден был сдать Дворец. Да ты слушай», — увидя, что я отпрыгнул от него, продолжал он.

«Сдать Дворец?» — горело в мозгу.

«Не кипятись. Поздно — это парламентеры. Беги скорее к Временному Правительству и предупреди… скажи: юнкерам обещана жизнь. Это все, что пока я выговорил. Оно еще не знает. Надо его спасать. Для него я ничего не могу сделать. О нем отказываются говорить…»

«Да, да, спасать!..» — овладело моей душой новое горение. И я повернулся бежать. А навстречу тянется матрос. «В живот!» И я, нагнувшись сверху вниз, ткнул головою ему в живот и, как-то проскользнув дальше в толпу, стал пробираться. Тяжело, не понимаю как, но я продвигался вперед среди этой каши из рабочих, солдат, юнкеров, оборачиваясь посмотреть, где матрос. Но его из-за сгрудившихся тел не было видно. Но вот стало свободнее. Только одни юнкера, медленно продвигающиеся без оружия к дверям.

А вот и выскочил из толпы и побежал дальше. «Скорее за поворот. Нет, не сюда. За второй…» — и я продолжал бежать. Вот и поворот.

«В этот», — решил я и завернул.

«Господин поручик, там большевики, пулеметы», — выросли передо мною две фигуры юнкеров.

«Где?» — «За стеклянной дверью, в конце коридора. Слава Богу, что вас встретили. Мы нарочно стоим здесь, чтобы думали, что все хорошо, что мы часовые. А то в тыл баррикадам зайдут!» — говорили братья Эпштейны, юнкера нашей Школы.

«Правильно. Стойте», — и я сделал движение, чтобы бежать дальше.

«Господин поручик, ораниенбаумцы идут».

«Ораниенбаумцы? Где?» — из одной из дверей в покинутый мной коридор действительно выходила новая толпа юнкеров.

«Надо бежать к Временному Правительству, чего медлишь?» — работала мысль. — «Нет, постой!» — и что-то толкнуло меня к выходящим юнкерам.

«Юнкера стой!» — заорал я и начал говорить. Что я говорил, я не отдавал себе отчета. Я призывал и проклятия матерей за оставление Дворца, за позор, которым покроются их погоны, эта ступень к высокому званию офицера, я и взывал к товариществу, к традициям. Юнкера мрачно слушали меня. А когда я выкричался, то снова пришли в движение, но уже тихо и безмолвно. Но все же несколько человек бросились ко мне и со слезами стали просить прощения за уход: «Но что мы можем сделать! С нами нет офицеров! Мы попробовали, после первого раза, когда вы говорили с нами о шествии из города народа с духовенством, выбрать начальников из юнкеров. Но ничего не вышло, когда те начали распоряжаться. Сами же выбиравшие стали отказываться. Вот если бы у нас были такие офицеры, как капитан Галиевский вашей Школы, то этого не было бы… Простите, мы побежим, а то отстанем от товарищей, будет хуже!..» — и они побежали к удалявшейся роте.

Опять пустынные коридоры, лестница и, наконец, Портретная Галерея. Никого. На полу винтовки, гранаты, матрацы. А со стен в скованных золотых рамах стоят, во весь рост, бывшие Повелители могучей, беспредельной России.

«Счастливые! Вы безмятежно спите!» — в благоговейном страхе взглянул я на портреты Владык моих предков, которые так им служили со своими современниками, что перед Россией трепетала Европа. «А теперь!..» — и я стал молиться Богу, с просьбой прощения за кощунство, которое я собой представляю, шагая по этому залу.

«Скорее, скорее отсюда», — неслось в голове, но ноги не слушались, и я уже едва плелся. «Какая длинная галерея! Я не дойду. Это что? А, да, след от разорвавшейся бомбы. Бомбы? — Да, да, бомбы!» — «Господин поручик, вы куда?» — и из-за портьеры, обвивавшей вход в залу из Портретной Галереи, показалось двое юнкеров нашей Школы, но кто — я не узнавал.

«Идите в полуциркульный зал; там есть наши и Никитин, член Временного Правительства».

«Ах да, спасибо», — и я опомнился. «А где само Временное Правительство?» — спросил я, снова овладевая собою.

«Оно? Не знаем!» — «Здесь, господин поручик!» — раздался голос справа из маленькой темной ниши.

Я бросился туда. В ней лежало и стояло несколько человек юнкеров с винтовками в руках. «Что вы делаете?» — спросил я.

«Мы в карауле при Временном Правительстве — оно здесь, направо», — и мне указали дверь.

Я вошел. А. И. Коновалов выслушал доклад, затем я вышел из маленького кабинета и пошел в галерею. И здесь я сел на маленький диванчик. Скоро выскочила женщина и, говоря, что она представительница прессы и поэтому, представляя собою общественное мнение, может быть совершенно спокойна, что ее никто не тронет, металась от одной двери к другой. Меня это смешило.

Посмотрит направо, напротив, на дверь, на винтовую лестницу, сейчас же отскочит и бросится в зал. Но вот выскочил штатский, схватил ее под руку, и они побежали в зал.

Сидеть было приятно. Мягко. И я с удовольствием сидел. В голове было так тихо, спокойно.

Вышел Пальчинский, за ним Терещенко.

«Нет, это неприемлемо, я категорически утверждаю!..» — доносился до меня голос Пальчинского. «Надо вернуть юнкеров! Послушайте, бегите, верните юнкеров», — продолжал он.

«Ах, это ко мне относится!» И я попытался подняться. Но ничего не вышло.

«Я здесь умереть могу, но бегать, бегать больше не в силах!..» — проговорил я и отвернулся. Мне было больно, стыдно за свой отказ.

«Я сам пойду, — отнесся Пальчинский к Терещенко, — а вы вернитесь». — «Ну хорошо…» — согласился тот.

Пальчинский пошел, а Терещенко вернулся назад. Через минуту выскочил какой-то молоденький офицер в черкеске и побежал за Пальчинским.