«Ах, вы здесь! — продолжал он, уже обращаясь к подошедшему в этот момент военному комиссару, — вот, согласно вашего желания и приказания Главного Штаба, я предоставляю в ваше распоряжение полуроту юнкеров, под командой поручика Синегуба. Я вам даю самого опытного офицера, недавно только прибывшего к нам в Школу с фронта. Надеюсь, поручик, — снова отнесся Начальник Школы ко мне, — вы учтете всю серьезность значения оказываемой вам чести предоставления выполнения тех задач, которые вы будете получать непосредственно от господина военного комиссара и исполнять которые будете как мои личные приказания…» — в упор смотря мне в глаза, добавил Начальник Школы.

«Слушаю-с, господин полковник; а какую полуроту прикажете взять?» — «Капитан Галиевский получил приказание, и он вам предоставит таковую!» — «Слушаю-с! Разрешите идти?» — «Да, с Богом!» — весело ответил Начальник Школы, протягивая мне руку и делая шага два вперед, приблизился вплотную ко мне и вдруг, понижая голос, быстро проговорил:

«Дело крайне серьезно. Соберите все внимание. И чаще присылайте донесения мне и капитану Галиевскому, — и, переходя на обычный тон, продолжал. — Все указания испрашивать у господина военного комиссара. Ну, в добрый час! Берегите юнкеров!» — отпустил меня Начальник Школы.

«Господин военный комиссар, — обратился я, поворачиваясь к комиссару и беря руку под козырек, — поручик Синегуб, по приказанию Начальника Петроградской прапорщиков инженерных войск Школы, представляется по случаю назначения в ваше распоряжение».

«Очень приятно, — принимая честь, любезно ответил военный комиссар, — я попрошу вас немедленно выступить. И так слишком много времени потеряно», — нервно смотря на часы, бросил замечание военный комиссар.

«Слушаю-с! Разрешите построить и куда прикажете вести и какое будет назначение?» — «Я буду с вами. Мы пойдем в Мариинский дворец на охрану заседающего в нем Предпарламента, так как, по имеющимся сведениям, готовится обструкция и выступления против заседающих. Скорее стройте юнкеров», — нервно закончил комиссар.

«Слушаю-с!» — и заражаясь необходимостью спешить, я бегом направился к баталиону юнкеров.

«Александр Петрович, — встретил меня поручик Мейснер, — ваша полурота готова. Я назначен командовать второй полуротой, в качестве резерва для вас, и, голубчик, если надо, вызывайте меня скорее», — весь оживляясь, попросил поручик.

«Спасибо; хорошо, обязательно. Подождите, еще много будет дела. А что, патроны будут выдавать?» — вдруг с ужасом вспомнил я отсутствие этой соли нашей сущности.

«Патроны? Во дворце их надо получить. Там большой запас. Я сейчас доложу капитану Галиевскому», — бросаясь к командующему баталионом, ответил поручик.

«Полурота, равняйсь!» — принялся я между тем отводить свою полуроту от баталиона.

«Послушайте, поручик, — подходя ко мне, заговорил военный комиссар, — постройте мне так юнкеров, чтобы все могли слышать меня без повышения мною голоса».

«О, черт возьми, опять разговорчики. Да ведь вам спешить надо… Хотя это на руку — патроны принесут…» — промелькнуло успокаивающее соображение.

«Слушаюсь!» — уже вслух ответил я и принялся строить полуроту в каре.

Военный комиссар выждал эволюцию фронта и начал говорить:

«Господа, в данное, исключительно тяжелое время для Революции и страны свершилось событие огромной исторической важности. В залах Мариинского дворца заседает цвет нашей мысли и гордость наших чаяний — Совет Республики. Я был там и видел их святую работу над укреплением завоеваний Революции и выводом страны на тот путь величественного шествия к счастью, которого только достойна демократия мира. Я видел, как, забыв все личное, забыв даже о еде, сидят над разрешением вопросов те, кто не только является гордостью нашей мысли, но и творцом дела дружественного, творческого сожительства демократий всего мира. И их работа, верьте мне, еще священнее, чем защитников нашей великой страны, выбросившей впервые миру такие лозунги, как война до победного конца, без аннексий и контрибуций. И вот, товарищи-граждане, в этот момент демагогическая злобность, посеянная Лениным и разжигаемая врагами революции и страны, готовится стать катастрофичной для Революции. Опьяненные демагогией отбросы рабочего мира готовятся произвести срыв происходящего заседания Совета Республики. Спокойствию в творческой работе, в часы ее максимального напряжения, грозит опасность. А между тем дорог каждый час этого труда, результаты которого в бесконечном волнении ожидают и армия, и демократия. И вот, дорогие товарищи-граждане юнкера, вам предоставляется высокая честь охранить спокойствие работы Совета Республики. Я счастлив, что могу вас поздравить с назначением в караул Мариинского дворца. И я убежден, что это будет лишь почетным для вас служением Революции и стране и что дело до применения оружия не дойдет, так как, если массы хулиганствующих увидят вас на постах у дворца, они только побурлят и разойдутся…» — застенчиво улыбаясь, закончил свою речь военный комиссар.

«Разлука ты, разлука, чужая сторона», — навязчиво ныло у меня в ушах при вслушивании в речь оратора. «Ей-ей, вы житель какой-то подлунной планеты, но не земли. У вас нет времени, а вы продолжаете его тратить на то, что, право, удивительно просто и ясно. К чему?» И как бы в ответ на мои мысли сзади раздалось обращение ко мне:

«Господин поручик, разрешите доложить, что мы хотим есть, а там у дворца юнкера получают хлеб».

«Ага! Сейчас кончит комиссар говорить, я попрошу разрешения запастись хлебом».

«Вот что нас губит», — вдруг обратился ко мне юнкер N.

«Тише! Бросьте! Вы в строю! — оборвал я не выдержавшего юнкера. — Пускай делают что хотят, лишь бы мы сами не забыли о Родине», — уже смягчаясь, добавил я.

«Господин военный комиссар! — как только последний кончил говорить, обратился я. — Разрешите получить хлеб — его здесь рядом выдают, юнкера сегодня еще не ели».

«Да, да, только скорее!» — дал согласие военный комиссар с несколько озабоченным выражением лица, очевидно от мелькнувшей мысли, что слушать и прекрасные песни на пустой желудок не особенно весело.

Пока юнкера получали хлеб, я получил ответ о патронах. Патроны действительно были, но на выдачу требовалось распоряжение из Главного Штаба. От кого же это должно было изойти и кто должен был их выдать, пока, несмотря на все усилия поручика Мейснера, выяснить не удавалось.

«Вы не можете себе представить, какой там внутри царит кавардак», — указывая на дворец и здание Главного Штаба, рассказывал поручик. «Я ни от кого не мог добиться ни одного путного указания. Начальник Штаба посылает к адъютантам; те к коменданту дворца, а последний к Начальнику Штаба. Черт бы их всех драл, сволочь штабная!» — вспылил поручик. — Хороши гуси. Не беда. Я доложу Станкевичу, пускай распорядится, на то он, кстати, и комиссар, чтобы за порядком наблюдать». Военного комиссара уже осаждала какая-то группа из военных и штатских.

«Ну что, готовы?» — встретил он меня вопросом.

«Так точно. Хлеб получен. Вот не могу получить патронов».

«Патронов? Зачем?» — перебил меня комиссар.

«У нас мало. По пятнадцати штук на винтовку. Пулеметов и гранат совсем нет. Обещали выдать здесь, но добиться…» — «Это лишнее; дело до огня дойти не может. И пятнадцати штук за глаза довольно. Идемте, ведите роту. Дорогу знаете во дворец? Прямо по Морской. А придя во дворец, вы хорошенько ознакомьтесь с постами и решительно прикажите огня без самой крайней необходимости не открывать. Я буду сам все время там, так что вы можете быть спокойным. А если и подойдет к Мариинскому дворцу какая-либо хулиганствующая толпа, то, право, для укрощения ее достаточно одного вида юнкеров, стоящих на постах с винтовками. Вот внутри дворца надо быть начеку. Я боюсь, чтобы кто не устроил обструкцию в зале заседания и не произвел паники. Стройте во вздвоенные ряды и идемте», — подойдя к полуроте, распорядился военный комиссар.

Мы двинулись. Юнкера, сперва молчаливые, теперь вполголоса делились впечатлениями. Только военный комиссар весь ушел в какую-то беседу с сопровождавшими его офицером, штатским и двумя юнкерами из членов Совета Школы, зачем-то ему понадобившимися.