Сейчас, ночью, когда я пишу, — подозрительные глухие стуки — выстрелы… Бегу в столовую, выходящую на двор, смотрю на освещенные окна домовой караулки… Возвращаюсь. Потушив огонь, приподнимаю портьеру, гляжу на улицу: бело, пустынно, бело-голубовато (верно, луна за тучами), и быстро шмыгают иногда по стенке темные фигуры.

Мы здесь, в этом доме, буквально обложены войсками: в Таврический дворец их стянули до 8 тысяч. Матросы. Привезены и пулеметы. Дворец, только что отремонтированный, уже заплеван, загажен, превращен в подобие Смольного — в большевицкую казарму.

Нельзя быть физически ближе к Учредительному Собранию, чем мы. И вот мы почти в такой же темноте и неведении, как были бы в глухой деревне. Мы в лапах гориллы…

1 декабря.

Винные грабежи продолжаются. Улица отвратительна. На некоторых углах центральных улиц стоит, не двигаясь, кабацкая вонь. Опять было несколько «утонутий» в погребах, когда выбили днища из бочек. Массу растащили, хватит на долгий перепой.

Из Таврического дворца трижды выгоняли членов Учредительного Собрания — кого под ручки, кого прикладом, кого в шею. Теперь пусто.

4 декабря.

Винные погромы не прекращаются ни на минуту. Весь «Петроград» (вот он когда Петроград!) пьян. Непрерывная стрельба, иногда пулеметная. Сейчас происходит грандиозный погром на Васильевском.

Не надо думать, что это лишь ночью: нет, и утром, и днем, и вечером — перманентный пьяный грабеж.

5 декабря.

Ничего особенного. Погромы и стрельба во всех частях города (сегодня 8-й день). Пулеметы так и трещат. К ним, к оргиям погромным, уже перекидывающимся на дома и лавки, — привыкли. Раненых и убитых в день не так много: человек по 10 убитых и 50 раненых.

Забастовали дворники и швейцары, требуя каких-то тысяч у домовладельцев, хотя большевики объявили дома в своем владении. Парадный ход везде наглухо закрыт, а ворота — настежь всю ночь. Так требуют дворники.

Офицеры уже без погон. С погонами только немцы, медленно и верно прибывающие.

В Крестах более 800 офицеров сейчас. «Правда» объявила: это «офицеры, кадеты и буржуи расставили винные погреба для контрреволюционного превращения народа в идиотов» (sic!).

18 (5) декабря.

Тем временем ситуация в Петрограде становилась все хуже и хуже. Там недавно произошла настоящая пьяная оргия. 7 декабря (24 ноября) банды солдат и матросов ворвались в Зимний дворец и разграбили винные погреба, и пять раз конвои, посланные, чтобы арестовать их, следовали их примеру и безнадежно напивались. Было много стрельбы, но лишь несколько солдат ранены. В конце концов кого-то посетила счастливая мысль покончить с дебошем, затопив подвалы, и в результате несколько пьяных утонули. После этого солдаты перенесли свое внимание на подвалы частных лиц, и прошлой ночью несколько наших друзей вынуждены были укрыться в посольстве, поскольку в их подвалах засели солдаты, которые развлекались беспорядочной стрельбой. Грабежи и убийства становятся обычным делом, по ночам людей останавливают на улицах и отнимают у них всю одежду и ценности. Ни одна ночь не проходит без постоянной ружейной и пулеметной стрельбы, но никто пока не смог сказать мне, что происходит. В одну ночь на мосту шла такая интенсивная перестрелка, что моя жена, чья кровать была на одной линии с окном, спала на матрасе на полу для большей безопасности. Никто не знает, что готовит нам следующий день или ночь.

8 декабря.

Погромы и стрельба перманентны (вчера ночью под окнами так загрохотало, что я вздрогнула, а Дима пошел в караулку). Но уже все разгромлено и выпито, значит, скоро утихнет. Остатки.

Главным образом нельзя ни на минуту думать, что вся солдатская масса в дни Октября переродилась и стала сплошь революционной. В ней, как и всюду, оставались шкурники, контрреволюционеры, люди, не чуждые легкой наживы, но не они давали тон в эти дни. Их голосов не было слышно. Распоясаться они не смели.

Лучшим подтверждением этого может быть эпизод из того времени, когда по городу пошла и угрожала революции волна пьяных погромов.

Разгонять погромщиков приходилось и днем, и ночью, и в виду особенности обстановки действовать приходилось со всей возможной решительностью.

И вот одна из рот полка, посланная, чтобы разогнать погромщиков, не устояла от соблазна. Солдаты побросали винтовки и присоединились к тем, кто разбивал бочонки и тут же напивался до бесчувствия.

Пришлось послать 8 роту, как наиболее стойкую.

Опьяневшие солдаты не хотели и слышать о прекращении попойки. Результат был для них весьма неожиданный. Погреб был очищен через каких-нибудь полчаса, а из поклонников вина около восьмидесяти человек потащились прямо в околоток отлеживаться и… вынимать занозы.

Около дюжины прикладов было разбито в щепки о спины и о «поясницы» загулявших.

А через несколько дней обе роты мирно объяснялись:

— Нельзя же так. До сих пор присесть не можем! Занозы — во какие…

— Убить вас мало было. «Защитники Революции!» Знать, соскучились по «романовской» палке. Ну, мы вам и напомнили…

Я никогда не забуду свой первый опыт мародерства. Я ужинала за пределами гостиницы. Я услышала стрельбу на расстоянии, но не поняла, что она означает. Около одиннадцати вечера, когда я поехала домой, звук пуль начал пульсировать у меня в голове. Мой путь лежал в направлении стрельбы. Роковой тук-стук выстрелов стал почти невыносимым. Затем послышались горестные крики и рыдания. Признаюсь, я струсила. Я была в компании американского корреспондента и его жены и без зазрения совести попросила их проводить меня домой. Я была готова умереть за дело, но не хотела погибнуть от шальной пули.

С большим трудом мы получили сани. Стояла чудесная ночь, с яркими звездами на небе. Сани быстро скользили по жесткому снегу. Казалось немыслимым, что люди могут убивать друг друга. Затем мимо нас промчались сани. На них, несомненно, везли раненого, так как он продолжал настоятельно требовать: «Помоги, товарищ, помоги!» Я вздрогнула и схватилась за моих спутников. Выстрелы стали очень громкими. Мы увидели бегущих солдат. У них были отобраны их ружья. Они вопили и кричали. Наши сани проехали мимо них, но они не сделали ни шага в нашу сторону. Мои спутники что-то сказали о желании пощекотать нервы, но я хотела попасть домой и спрятать голову под одеяло.

Утром у меня прибавилось смелости. Кроме того, стрельба затихла. Я пошла от моего дома к Зимнему дворцу. Когда я подошла на расстояние двух кварталов, то увидела ярко-красные капли на снегу. Сначала я подумала, что это вино, но капли были слишком красные и вязкие для вина; и на некоторых зданиях были красные пятна там, где опирался раненый. По всей дороге и на льду Невы валялись разбитые бутылки. Я подобрала одну. На ее этикетке был царский герб. Это была элитная марка мадеры.

Когда я добралась до Зимнего дворца, то обнаружила, что он охраняется оборванной толпой заводских парней в штатской одежде со штыками на плечах. Они были из Красной гвардии. По крайней мере, они были трезвыми. В эти дни трудно достать вино, а водка недоступна. В результате томимые алкогольной жаждой русские впали в отчаяние. Вот что случилось накануне. Алчущие алкоголя солдаты попали в винный погреб и устроили оргию; другие солдаты пришли, чтобы выгнать их оттуда и тоже остались пить. Начались ссоры. Прибыли кронштадтские матросы и красногвардейцы; пьяные и наполовину трезвые отказались уходить. Началась стрельба. Страсти все закипали и закипали, в результате произошло небольшое сражение. В конце концов внутрь была пущена вода из шланга пожарной машины, все бутылки в винном погребе разбиты и сам погреб затоплен. Трое солдат утонули в вине, от двадцати до тридцати было убито, и многие получили ранения. Но днем наступил порядок, а также стыд и раскаяние. Русский человек всегда сильно раскаивается. Он может убить человека, но после этого будет кормить и одевать ребенка убитого.