«Кто вы такие? — крикнул он. — Что бы здесь делаете?» Вокруг нас собиралось все больше людей. Нас пристально разглядывали. Начался ропот. До меня донеслось: «Провокаторы!», «Громилы!». Я показал наши удостоверения, выданные Военно-революционным комитетом. Солдат схватил их, перевернул вверх ногами и уставился на них непонимающим взглядом. Он явно не умел читать. Подержавши документы, он вернул их мне и сплюнул на пол. «Бумаги!» — презрительно проговорил он. Толпа стала все теснее сжиматься вокруг нас, как дикие лошади смыкаются вокруг пешего ковбоя. Я заметил вдали офицера, глядевшего очень беспомощно, и окликнул его. Он стал проталкиваться к нам.
«Я комиссар, — сказал он мне. — Кто вы такие, в чем дело?» Толпа отодвинулась и заняла выжидательное положение. Я снова показал бумаги.
«Вы иностранцы? — быстро спросил офицер по-французски. — Плохо дело…» Он повернулся к толпе и замахал в воздухе нашими документами. «Товарищи, закричал он, — эти люди — наши иностранные товарищи, американцы! Они явились сюда, чтобы после рассказать своим землякам о храбрости и революционной дисциплине пролетарской армии!»
«А вы почем знаете? — ответил высокий солдат. — Говорю вам, это провокаторы. Говорят, что пришли сюда смотреть на революционную дисциплину пролетарской армии, а сами расхаживают по всему дворцу. Почем мы знаем, что они тут не награбили полные карманы?»
«Правильно!» — закричала толпа, надвигаясь на нас. На лбу офицера выступил пот. «Товарищи, товарищи! — воскликнул он. — Я комиссар Военно-революционного комитета. Ведь мне вы верите? Так вот я вам говорю, что эти мандаты подписаны теми же именами, что и мой собственный!»
Он провел нас по дворцу и открыл перед нами дверь, выходившую на набережную Невы. Перед этой дверью находился все тот же комитет, обыскивавший карманы.
«Ну, счастливо вы отделались», — прошептал он, утирая лицо.
«А что с женским батальоном?» — спросили мы.
«Ах, эти женщины! — он улыбнулся. — Они все забились в задние комнаты. Нелегко нам пришлось, пока мы решили, что с ними делать: сплошная истерика и т. д. В конце концов мы отправили их на Финляндский вокзал и посадили в поезд на Левашево: там у них лагерь…»
И мы снова вышли в холодную беспокойную ночь, полную приглушенного гула неведомых движущихся армий, наэлектризованную патрулями. Из-за реки, где смутно чернела огромная масса Петропавловской крепости, доносились хриплые возгласы… Тротуар под нашими ногами был засыпан штукатуркой, обвалившейся с дворцового карниза, куда ударило два снаряда с «Авроры». Других повреждений бомбардировка не причинила.
Был четвертый час утра. На Невском снова горели все фонари, пушку уже убрали, и единственным признаком военных действий были красногвардейцы и солдаты, толпившиеся вокруг костров. Город был спокоен, быть может, спокойнее, чем когда бы то ни было. За эту ночь не случилось ни одного грабежа, ни одного налета.
Зинаида Гиппиус
Запись в дневнике от 27 октября.
Возвращаюсь на минуту к Зимнему дворцу. Обстрел был из тяжелых орудий, но не с «Авроры», которая уверяет, что стреляла холостыми, как сигнал, ибо, говорит, если б не холостыми, то Дворец превратился бы в развалины. Юнкера и женщины защищались от напирающих сзади солдатских банд, как могли (и перебили же их), пока министры не решили прекратить это бесплодие кровавое. И все равно инсургенты проникли уже внутрь предательством.
Когда же хлынули «революционные» (тьфу, тьфу!) войска, Кексгольмский полк и еще какие-то — они прямо принялись за грабеж и разрушение, ломали, били кладовые, вытаскивали серебро; чего не могли унести — то уничтожали: давили дорогой фарфор, резали ковры, изрезали и проткнули портрет Серова, наконец, добрались до винного погреба… Нет, слишком стыдно писать…
Но надо все знать: женский батальон, израненный, затащили в Павловские казармы и там поголовно изнасиловали…
Джордж Бьюкенен
8 ноября (26 октября).
Я сегодня вышел, чтобы посмотреть, какие повреждения причинил Зимнему дворцу вчерашний продолжительный обстрел, и, к своему удивлению, обнаружил, что, несмотря на близкое расстояние, со стороны реки было видно всего три отметины от шрапнели. Со стороны города стены были испещрены следами тысяч пулеметных пуль, но ни один выстрел из орудий, ведших огонь с Дворцовой площади, не достиг цели. Внутренние помещения в значительной степени пострадали от нашествия солдат и рабочих, которые разграбили и разбили все, до чего смогли дотянуться.
В тот же вечер двое офицеров женского батальона пришли к моей жене и умоляли ее спасти женщин, защищавших Зимний дворец, которые после того, как они сдались, были помещены в казармы, где подвергались жестокому обращению со стороны солдат. Генерал Нокс сразу же выехал в штаб-квартиру большевиков — Смольный институт. Его требования о немедленном освобождении бойцов женского батальона были сначала отвергнуты на том основании, что они оказали яростное сопротивление, сражаясь до последнего патрона. Однако благодаря его твердости и настойчивости приказ об их освобождении в конце концов подписали, и эти женщины были спасены от участи, которая неизбежно постигла бы их, проведи они ночь в казармах.
Лев Троцкий
Сейчас же после взятия Зимнего в буржуазных кругах пошли слухи о расстрелах юнкеров, о насилиях над ударницами, о расхищении богатств дворца. Все эти россказни были давно уже опровергнуты, когда Милюков писал в своей «Истории»: «Те из ударниц, которые не погибли от пуль и были захвачены большевиками, подверглись в этот вечер и ночь ужасному обращению солдат, насилию и расстрелам». Никаких расстрелов на самом деле не было и, по настроению обеих сторон в тот период, быть не могло. Еще менее мыслимы были насилия, особенно во дворце, куда, наряду с отдельными случайными элементами улицы, вступили сотни революционных рабочих с винтовками в руках.
Константин Еремеев
Мы проехали в казармы 2-го Балтийского экипажа. Там было очень оживленно, все еще толковали, обсуждали события дня. Пока мы беседовали в канцелярии комитета, пришли матросы с сообщением, что привели двух генералов. Матросы, узнав, что Керенский не попался, полагали, что он спрятался и затем попытается уйти. Обыскав дворец и не найдя его там, они решили покараулить, и несколько десятков человек патрулировали по окраинам площади и у Александровского сада. Было захвачено несколько человек, которых опросил комитет экипажа и отпустил. Но на этот раз попались «хорошие люди», о чем патрульные и возвестили торжествующе.
— А нуте, ведите их сюда скорей, — сказал Подвойский. Ввели двух почтенных господ в штатских пальто и шапках. Матрос распахнул пальто одного из них и сказал:
— Вот полюбуйтесь!
Действительно, под штатской внешностью оказался генерал в форме.
Он стал довольно несообразно бормотать о том, что он со своими знакомыми случайно был в гостях в Зимнем дворце и ввиду суматохи не могли уйти, а когда стало потише, они вышли, но их забрал матросский патруль. А служат они в Генеральном штабе.
— Обыскивали их? — спросил Н. И. Подвойский.
— Нет еще.
— Так что же вы? Надо обыскать.
Достали из карманов браунинги. Вынули бумаги: у одного оказалось удостоверение — генерал-майор Багратуни, начальник штаба округа. (Потом обнаружилось, что он был назначен командующим войсками округа вместо «неспособного» полковника Полковникова).
— Ишь, гуси! А прикинулись червячками! Мы ничего, мы в картишки в гостях играли!
Моряки, видно, были рассержены.
— Расстрелять их надо, гадов.
— Нет, позвольте, — вмешался тов. Подвойский. — Это нельзя. Они деятели контрреволюции. Их надо доставить в Смольный. Судить их будем.
Но моряки возражали: наша добыча, мы их дуванем. После уговоров согласились доставить их завтра.
— Не завтра, а сегодня. Сейчас, — решил Н. И. Подвойский. — У вас тут, наверно, найдется машина?
